Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

ЗАКЛИНАНИЕ ПРИ ОХОТЕ НА ЗАЙЦА

Уккойнен, отец всевышний,
старец наш, владыка неба,
с севера окликни тучу,
с запада пришли другую,
третью вызови с востока,
тучи те столкни ты вместе,
ты направь их друг на друга,
веточкам моим дай меду
из небес медоточащих,
с тучи сладкого накапай,
дай ты меду веткам средним.
Все тут горькие побеги,
лишь один побег медовый,
что опущен в снег верхушкой,
в небеса уперся комлем.
На конце его распорка,
лук, натянутый на комле.
Я вчера ходил по лесу,
там заметил я три замка,
три дворца я там увидел.
Есть из дерева, из кости,
третья крепость вся из камня.
Это крепость полководца.
Шесть там золотых окошек
на углу любого замка.
Я смотрю вовнутрь в окошко,
там дарительниц я вижу,
там живут хозяйки стада,
руки в золотых браслетах.
Анникка, ключей хозяйка,
Ева, дева-невеличка,
ты пойди в амбар на горке,
отпусти своих ягняток,
пригони своих овечек.
Пусть бегут они скорее,
пусть они проворней скачут
мимо всех чужих ловушек,
под чужою западнею
на места моей охоты,
на мои приспособленья,
прямиком к ловцу-герою,
к мужу, ждущему добычи,
вынянченному у груди.
Если кто бежать не хочет,
подхлестни его ты вицей,
подгони его легонько,
стегани концом хлыста,
если кто сойдет с дороги,
за ухо верни на тропку,
хлестани кнутом ременным,
мелкими хлестни камнями,
сыпани вослед им галькой.

В понедельник Кайнулайнен так и не вернулся и пришел только на следующий день, но, устав с дороги, решил сначала отдохнуть. Вечером Кайнулайнен все же кое-что спел и, закончив, стал уверять, что мне дня не хватит, чтобы записать все руны, которые он знает. На следующее утро я попросил его продолжить пение. Но он ответил, что, будучи старшим сыном в семье, он не может остаться в стороне от хозяйственных работ, это не понравится его братьям, а ссоры он не хочет. Кайнулайнен пообещал остаться дома в случае, если я найду ему замену. Я стал искать поденщика, но в эту горячую пору все были заняты делами. И мне пришлось примириться с тем, что Кайнулайнен вместе с другими отправился на работу. Я попытался найти поденщика хотя бы на следующий день, но мои попытки не увенчались успехом. Вечером Кайнулайнен с братьями вернулись из леса. Я поведал им о своей неудаче и стал уговаривать братьев рунопевца принять у меня дневной заработок поденщика с тем, чтобы они при возможности могли нанять его вместо остающегося со мной брата. Они обещали все взвесить и наутро приняли мое предложение. Теперь рунопевец был в моем распоряжении. Он был очень доволен этой передышкой и с радостью повторял, что никогда еще песни не приносили ему такой пользы. После обеда пошел дождь, и он обрадовался еще больше — мы-то были под крышей. Весь день, с утра до позднего вечера, я записывал его песни, не считая перерыва на обед и того получаса, пока он готовил кофе. Последнее было выражением его радости по случаю обретенной им свободы на целый день. Вообще-то здешние люди не привыкли к кофе, но Кайнулайнен приобрел кофейник и научился готовить его. Он был выборным церкви и, видимо, ради своего престижа приобрел этот предмет роскоши. Когда я вечером спросил у него, знает ли он еще руны, он ответил, что их, наверное, осталось не меньше, чем записано за день, но сразу все трудно припомнить. Я попросил его петь на тех же условиях и следующий день, но он посоветовал не тратить из-за него столько денег. «Завтра, — сказал он, — мы все останемся работать дома, и если вам удобно, можете записать и остальное, мне нетрудно петь и работать одновременно». Я согласился и на следующий день, сидя подле него, записывал карандашом все, что он диктовал.

Я пробыл у них несколько дней. Все это время старая хозяйка да и остальные домашние обходились со мной очень хорошо. Хочется привести лишь один пример, который показывает, сколь добры они были ко мне. В среду вечером я вместе со всеми пошел в баню. Когда вернулся в избу и переоделся в сухое, то нижнее белье, совершенно вымокшее после бани, повесил сушиться. Утром белья не оказалось, и я недоумевал, куда же оно могло подеваться, пока в четверг уже под вечер оно не появилось на том же месте, отстиранное и разглаженное рубелем. Я поблагодарил хозяйку, и она в ответ сказала, что сделала лишь то, что предписывает гостеприимство, и добавила: «На то и человек, чтобы делать добро другому». Потом она спросила: «Может, вам еще что-нибудь надо было постирать, мне бы раньше спросить, да где старому человеку все упомнить». Я ответил, что у меня еще осталось кое-что из одежды, которую следовало бы постирать, но мне не хочется утруждать ее. Но она не успокоилась до тех пор, пока я не отдал ей в стирку все оставшееся, причем уверила меня, что одежда успеет высохнуть до моего отъезда. Я дал ей летние брюки, потому что в Китээ собирался побывать в некоторых господских домах. Перед уходом, чтобы отблагодарить хозяйку за еду и прочие хлопоты, я предложил ей рубль, но она наотрез отказалась. Я тоже решил не отступать, и в конце концов ей пришлось принять рубль. Рунопевцу я дал 75 копеек на чай, уплатив прежде дневной заработок поденщика. Он тоже отказывался от денег, хотя и не столь упорно, как его старая мать.

Один из братьев рунопевца, сам кузнец, спел мне несколько рун о кузнеце. В одной из них говорилось о том, как Илмаринен научил самого первого кузнеца паять. Кузнец выковал топор, но никак не мог припаять приушину топора. Мимо кузницы проходил Илмаринен и услышал звук раздуваемых мехов. Он подошел, стал в дверях и спросил: «Сколько топоров ты сегодня изготовил?» Рассерженный кузнец, решив, что над ним смеются, отрезал: «Десятый доделываю!» Илмаринен повернулся и пошел, но, уходя, бросил кузнецу несколько знаменательных слов: «Об эту пору даже те кузнецы, что кидают песок на раскаленное железо, только девятый доделывают». Кузнец сразу же отправился за песком, бросил его на кипящее железо, и железо тут же схватилось. Это якобы и было открытием кузнеца. Секреты, известные сегодня каждому кузнецу и ставшие для них привычными, в прошлом были столь значительными, что сами боги указывали на них нашим предкам.

Для тех, кто заинтересуется руной, привожу ее полностью:

В дни былые Илмаринен
заставлял кипеть железо.
Что ж оно не закипает
на огне в моем горниле?
Я ведь также был в ученье,
был у кузнеца подручным,
зим семьсот я проучился,
пять десятков лет, не меньше.
Скалы наросли на пятки,
сажень сажи мне на плечи,
на голову с локоть пепла,
гари — три четвертых локтя.
Напевал кузнец когда-то,
не жалел сухое горло,
заходя в родную кузню.
Сам кователь Илмаринен,
этот мастер вековечный,
спрашивал, осведомлялся,
задавал вопрос за дверью,
так через порог справлялся:
«Сколько топоров сковал ты?»
Отвечал кузнец лукаво:
«Я кую уже десятый!»
Говорил так Илмаринен,
изрекал он так за дверью:
«Мастера такие даже,
не куют еще десятый,
кто швыряет в пламя горна,
в лапы крепкие железа,
кто песок в огонь бросает!»
Тот урок кузнец усвоил,
принял тот совет полезный,
сунул он железо в пламя,
бросил и песку в середку,
так и топоры сковал он,
так же молотки он сделал.

За эту и другие руны, рассказанные кузнецом Кайнулайненом, я предложил ему 20 копеек. Он был очень доволен и посчитал плату хорошей. «Пожалуй, с этого дня я начну ковать руны», — сказал он. Я спросил, может ли он сочинить настоящую руну. И он ответил:

Сотнями слагали песни,
так же делали и раньше,
над ребенком песни пели,
в пастушонках дни за днями,
золотыми вечерами.

Едва я собрался уходить, как пришла старая хозяйка с рублем в руке и заявила, что она не может взять его:

«Ведь вам еще не раз придется обувь покупать, прежде чем попадете домой к родителям, не могу я взять ваши деньги».

Я просил ее не беспокоиться насчет моей обуви и сказал, что на это у меня деньги остались. Так я расстался с этим приятным домом. Старушка благословила меня, проводила в дорогу и пожелала целым и невредимым вернуться в родные края.

Я не случайно так подробно рассказал про свое житье у Кайнулайнена, а с целью дать читателю какое-то представление о жизни простого народа в Карелии. Я выбрал для описания именно этот дом, поскольку пробыл в нем дольше обычного и сумел поближе познакомиться с людьми. Я мог бы на каждой странице приводить примеры карельского гостеприимства, но боюсь утомить читателя и поэтому не стану повторяться. В Карелии нередко встречаешь хозяек, которым совесть не позволяет брать плату за еду, и чаще это бывает в глухих деревушках. Люди, живущие возле дорог, как-то уже привыкли брать деньги, хотя и там на мой вопрос, сколько уплатить за еду, обычно отвечают: «У нас есть чем накормить путника и без денег». Но при повторной просьбе назначить плату они обычно говорят: «Ну разве какой-нибудь грош детям». С той же доброжелательностью и готовностью помочь не ради собственной выгоды я сталкивался и тогда, когда приходилось переправляться через узкие проливы и озера, — гребцы отказывались от платы. Несмотря на мои пояснения, что я путешествую не на свои средства и не из своего кошелька плачу деньги, они все равно ни за что не соглашались брать плату.

13 июня я покинул Хумуваара и к вечеру добрался до поместья Пухос, нынешним владельцем которого был магистр Фабрициус. Я провел здесь ночь и следующий день. Это живописнейшее место находится между Пюхяярви и Оривеси. Эти озера соединяются протоком Пухос, на берегу которого построена большая лесопилка. На озере Оривеси множество маленьких островков, сплошь покрытых лиственными лесами. Здесь я впервые в Карелин увидел несколько парусных лодок. Вид на озеро Пюхяярви, расположенное с другой стороны, не столь живописен. Нынешний хозяин поместья немало потрудился, чтобы украсить эту местность. Посаженные им в саду яблони в ближайшие годы начнут плодоносить. Климатические условия здесь не столь уж и суровы, есть примеры, когда яблони плодоносят и в более северных областях Финляндии.

Лесопилка, построенная на протоке между двумя озерами, является весьма полезным сооружением для жителей окрестных деревень. Люди учатся ценить свой лес. Крестьянин, получающий за проданный лес наличными, будет всегда проявлять заботу о том, чтобы этот источник дохода не иссяк. Те же, у кого нет такой возможности, напротив, не ценят своего леса, не знают лесоводства, не считаются ни с какими положениями и указами, считая, что это вздор и болтовня и что лес пригоден лишь на то, чтобы сжигать его под пашни. Так поступают жители Хирвенсалми, Миккели и многих других мест. В этих краях крестьянину приходится заготовлять бревна для строительства, а порой и дрова за много миль от дома. Там же, где лес служит источником дохода, крестьяне ежегодно продают его довольно много, и все равно он у них лучше, чем в названных выше местностях. Я спросил у крестьян, живших недалеко от Пухоса и только что доставивших на лесопилку плот из бревен, много ли они продали леса в этом году, и удивился, услышав, что за свои бревна они получили примерно по восемьдесят рублей. Далее я спросил их: «Надолго ли хватит леса, если вы каждый год будете столько вырубать?» Но их не пугало, что запасы леса иссякнут. «В будущем году, — сказали они, — мы начнем рубить в другом месте, в последующие годы еще дальше, пока на том месте, где нынче рубили, не вырастут деревья».