О богах, шакалах и детях

— Погоди-погоди, Ирлик-хон про меня говорил? — настораживается Алтоша.

— Ну, он сказал, что у нас оба духовника невероятно круты. Я так поняла, он имел в виду Ажгдийдимидина и тебя.

— Странно, что он считает меня вашим духовником. И я не так уж хорош в своём деле. Ты-то это знаешь, даже если все остальные меня нахваливают. Я хорошо предсказываю, но я совсем не понимаю людей. Ажгдийдимидин вообще сказал мне, что я машина для предсказаний.

Мне кажется или у него дрожат руки? На всякий случай поглаживаю его по плечу.

— Он, видимо, очень злился, раз так сказал. Но знаешь, мало кто может похвастаться, что хорошо предсказывает. Так что ты в любом случае крут, тебе просто есть, куда расти, — кто бы мог подумать, что мне придётся убеждать Алтонгирела, что он крут!

— Вот твоя мать тоже всё время так делает, — неожиданно говорит он.

— Как?

— Трогает. И ещё обнимает, целует всех. Зачем?

— Она так выражает, что ей приятны эти все.

— Но я тебе неприятен, почему ты меня трогаешь?

На всякий случай убираю руку.

— Потому что ты нервничаешь, и я хочу тебя успокоить. На землян это обычно действует успокаивающе.

Алтонгирел рассматривает меня в полутьме.

— Я не люблю, когда меня трогают женщины. Я от этого только больше нервничаю.

Я открываю рот, чтобы извиниться, но он продолжает:

— Но почему-то когда твоя мать трогает, то совсем другое ощущение.

Я развожу руками, не находя слов.

— Ну, она же мать… Я правда не знаю, как это объяснить.

— Мало ли что мать, от моей собственной матери у меня только синяки оставались! — выпаливает Алтонгирел, и тут же спохватывается. — Так, всё, я с тобой заболтался, мне пора идти.

Он делает пару решительных шагов к двери, когда у меня за спиной из детской выходит Азамат. Алтонгирел ему кивает и скрывается за дверью.

— Чего это он? Мы даже не поздоровались толком, — удивляется муж.

— Он хотел сбежать от меня. Просто мы начали обсуждать мою мать, а потом случайно переключились на его, и он сболтнул лишнего.

Азамат понимающе кивает.

— Да, если уж он со мной не хочет о ней говорить, то с тобой и подавно. Ладно, успокоится.

— Надеюсь. Он вообще какой-то нервный сегодня был. Что-то мне кажется, этот его психоаналитик не столько помогает, сколько душу бередит.

— Чего он тебе наговорил?

— Знаешь, я не думаю, что ему понравится, если я буду это пересказывать. Лучше ты с ним сам поговори. Может, ему полегчает.

— Попробую, — Азамат пожимает плечами. — Пойдём, там Алэк тебя требует.

Мама вручает мне мяучащее дитятко и удовлетворённо вздыхает.

— Одобряю, — решительно говорит она.

— А почему распашонка не этническая? — возмущается Сашка.

— Потому что в драгоценных камнях спать не удобно, — хихикаю. — Азамат, покажи-ка им Орешницын подарок.

Осмотрев золотые, расшитые рубинами и изумрудами детские дильчики, Сашка признаёт поражение. Мама ради такого дела даже надевает очки посильнее.

— Мда-а, Лиза, я так понимаю, домой тебя не ждать… Боже мой, но ведь ребёнок вырастет, и не жалко людям труда!

— Наоборот, — усмехается Азамат. — Взрослая одежда сносится, а детскую пару раз наденут — и в музей.

— В какой музей?

— Музей Императорских Даров, — объясняет Азамат. — Его как раз сейчас отреставрировали, через четыре дня откроют. Это в Долхоте, и нам обязательно надо будет там быть.

— Это оттуда твой стол, что ли? — спрашиваю.

— Ну, он там хранился, но выставляются там только вещи, которые не используются. В основном, одежда, потому что шита по телу. Но ещё всякие забавные вещи. Увидишь. Вы, Саша, тоже обязательно посетите, там будет интересно.

— Ещё бы!

— Это парадная форма? — уточняет мама, ковыряя ногтем камушек на воротничке.

— Ну вроде того, — смеюсь. — Это подарки.

— Ой да! Подарки же! — мама хлопает себя по лбу и убегает в комнату. Мне становится нехорошо.

— Азамат, похоже, тебе привезли свитеров на всю оставшуюся жизнь.

Азамат не успевает ответить, потому что в дверях появляется мамин торец: она задом наперёд волочёт по полу чемодан.

— Во, Азаматик, гляди! Я подумала, раз тебе понравилось…

Она открывает чемодан, и на ковёр высыпается гора вязаной одежды на все сезоны, душераздирающе благоухая лавандой.