Странные вещи

Глава седьмая

Сны о чем-то большем

Мама умерла в августе.

Они всей семьей ездили на операцию в Ленинград. Папа был веселый, стройный, красивый. Он носил бакенбарды, сам гладил свои рубашки и всегда брал с собой специальную тряпочку для чистки обуви.

Папа говорил, что все будет в порядке.

И Ленинград (который уже Петербург) был праздником. Величественный, с широченными улицами, старинными домами, вокзалом, где с купольного потолка смотрели на тебя огромные греческие боги.

Тогда казалось, что все у них получится. И потом, так сказал папа.

После операции маму должны были перевести в общую палату. Второй этаж центрального корпуса стационара. Розовые стены с замысловатым волнистым рисунком. Запах больницы смешивается с запахом вареного лука. Мало врачей в коридорах, но много гостей у пациентов. Алена приходила туда за день до операции и на следующий день после нее снова должна была прийти снова, чтобы увидеть маму. Но приходить не пришлось. Хотя папа и мама, оба говорили, что все будет хорошо.

Это был август. Два года назад. Она первое время злилась, говорила папе гадости. Чувствовала, что ее предали. А потом злость ушла и осталось только чувство вины. Оно росло как всепоглощающая черная дыра, а когда папа запил, к вине прибавился стыд, и эта парочка стала ее пожирать уже в две глотки.

Те, кто говорит, что люди не меняются, ничего не знают об алкоголиках. Сначала Алена потеряла мать, потом стала терять и отца. Сначала он перестал следить за собой. Исчезла тряпочка для обуви, потом чистые рубашки. А однажды он ее ударил, внезапно и непонятно за что. Он тогда смотрел телевизор и пил один. Потом стал что-то бубнить себе под нос, а когда она проходила мимо, взял и врезал.

Он наутро извинялся. А потом перестал извиняться.

Иногда она просыпалась и думала, какой жуткий сон ей приснился. Но ничего не было сном. И август не кончался, и она хотела, чтобы ее разбудили в сентябре.

За папу ей было стыдно. Когда приходили нормальные (а не папины) гости, вроде родственников с «Большой земли», она перед этим вылизывала квартиру и умоляла отца хотя бы на пару часов стать человеком. Она не водила домой друзей и держала папу подальше от школьных дел. Отец не ходил на собрания. И только однажды, когда он ненадолго выполз из алкогольного болота (чтобы перевести дух и вернуться обратно), она попросила его перевести ее в другую школу. Удивительно, но он это сделал. Он собрал все документы очень быстро (может, чтобы скорее отвязаться от проблемы), поговорил с директорами, и вернулся в запой.

Она хотела, чтобы ее разбудили, когда закончится август.

Раннее утро четверга, 12 мая 1994 года (но это не точно)

Это было похоже на сон.

Квартира на Первомайской, шестой этаж, направо от лестницы, у лифта. Деревянная дверь с подтеками треснувшей белой краски, совсем ненадежная. Ее легко проломить одним ударом ноги. Но красть там нечего.

На последнем пролете первая ступенька сломана.

Три года назад, когда Крапиве было девять, а бабушка Люда только заболела, он заимел привычку перешагивать ту ступеньку с мысленной просьбой «Боженька, сделай так, чтобы она выздоровела, чтобы снова ходила, говорила». Этот ритуал не исчез и тогда, когда Крапива заимел репутацию бандита. Никому он о нем не говорил, даже маме.

Сегодня Крапива первый раз с тех пор, как бабушка слегла, не перепрыгнул через ту ступеньку, а проплыл сквозь нее. Потом воспарил над полом и проник сквозь деревянную дверь в собственную квартиру, впервые в жизни не коснувшись обмотанного изолентой звонка.

Крапива ни с чем не спутал бы запах собственного дома, но в состоянии «привидения» почувствовал его скорее умом, чем носом. В голове Крапивы пахло борщом, пылью и книжной плесенью.

Он увидел маму. Он ее не сразу узнал, до того она выглядела старой. А может, это утренний свет из окна делал ее лицо таким серым.

Мама писала что-то на листе бумаги.

Он нагнулся над письмом.

Он читал несколько минут. Но в конце предложения уже не помнил его начало. И приходилось читать заново.

Мама писала о чем-то сложном, не поддающемся пониманию. Будто у них была одна и та же болезнь, как-то связанная с памятью и концентрацией. Однажды школьный психолог сказал, что у него дислексия. Вот как это называется. А теперь получалось, что она и у мамы. У них одна болезнь на двоих. Но дис-лек-си-я мамы какая-то другая. Она большая и страшная. Она все время хочет что-то запомнить.

Он заметил, что вся стена на кухне обклеена листками, они и на холодильнике. Это он полгода назад с друзьями приволок этот холодильник и сказал маме что «это теперь наше». Мама расстроилась. Ее сын вор, не важно украл ли он холодильник или деньги, на которые его купил. Но не стала говорить – мол, верни обратно. У них не было выхода. В холодильнике на дверце теперь лежали бабушкины лекарства. Деньги на них он тоже украл.

– С этим можно жить, – сказал тогда молодой психолог. – Трудности в чтении и концентрации – не болезнь, а особенность развития. Я так считаю. Просто знайте, что ваш ребенок особенный. Бунин вон писал с ошибками. Говорят, что и Сервантес.

После того что стало с бабушкой, мама решила, что и у ее «муравейчика» что-то не так с мозгами. Ее подзатыльники и крики, его плач и сопли. А он никак не мог ровно писать в прописи. Буквы сползали то вниз, то вверх, а мать кричала: «Строчки, ты что, строчек не видишь!».

***

Ренат еще раз проверил, закрыта ли дверь, отошел и сел на диван. Рядом лежал альбом со старыми фотографиями, некоторые выпали и валялись недалеко. На одной – Пятигорск. Ренат с дедом идет на охоту на зайца. Дед экономил патроны, и ему всегда хватало особой рогатки, в которую он заряжал наточенные гайки. На фото они пробираются сквозь кусты можжевельника. У Рената на шее ФЭД-5 в буром кожухе. Отличный был фотоаппарат, жалко только он его потерял двумя неделями позже на вокзале в Саратове по дороге домой. Вместе с пленками. Одна – «Свема 64», зато вторая – Кодак, с ценными кадрами, да еще цветными.

Другая фотография – они с Мирой на крыше ее дома под Пятигорском. Там были такие звезды, каких не было в Н-ске. Здоровенные. Казалось, их можно потрогать руками. Мира была его «летним другом». В то лето 1992-го они сделали вместе телескоп из черного ватмана, проклеенного ПВА, а вместо линз использовали лупу и стекло от старых очков. Луна была огромной – впечатление портил только разноцветный ореол, что было связано с проблемой оптики. Венера (а может, и звезда Вега, или что-то другое, большое – они не были уверены) в ту ночь сияла особенно ярко. И вот на этом фото они сидят с Мирой на покатой крыше и настраивают штатив.

Следующее фото – Одесса. Август или сентябрь того же 1992 года. Папа кричит, чтобы Ренат поторапливался, все уже переоделись и идут к машине. А Ренат бредет к берегу, преодолевая сопротивление воды. Он смотрит на свои ноги под водой. Те выглядят кривыми, в пальцах застревает галька, все вокруг залито южным солнцем, а Ренат пытается запомнить этот день, берег, белый жигуль, ракушки, резкие отблески света на воде – чтобы унести с собой обратно на север, к бетону. На фотографии все то же – он идет к берегу.

Эти и другие снимки лежали рядом на диване.

Ни одного из них он не делал. И никто не делал.

Эти фото были лучшими днями его жизни и появились сами собой. Как и вся эта комната.

***

Алена видела самый обычный сон, сотканный из лоскутков нелепых событий – печальных или веселых. Группа «Нана» полным составом плыла по морю в дырявом тазу и пела голосом Боярского «Когдааа твой друг в кровиии. А ля гееер ком а ля гееер». Хи-мэн читал в классе Ахматову, а блаженная Людочка ему аплодировала. Ренат стоял на опушке леса, и его глаза, горевшие зеленым космическим светом, провожали ее, Алену, лежащую на спине огромного сенбернара. И это тоже было сном.

На самом деле Ренат шел в сторону Н-ска в ряду с другими подростками из банды Тимура-малого. И как раз в тот момент, когда Алена видела про него сон, у РАФа заглох двигатель. Ренат и другие повернулись к машине, а в следующее мгновение из той выскочила орава подростков и с криками «За царя!» набросилась на Рената и прочих пришельцев.

А Алена спала. Она действительно лежала на спине сенбернара, и сны ее действительно были нелепыми.

Сенбернар шел через лес, и при этом тоже спал. Вернее, его сознание находилось в Межмирье. Он пришел туда, чтобы не дать Крапиве свалиться в пропасти безвременья и водовороты бессобытийния.