ЧВК Херсонес

«Ты заблудился, – пришлось честно признаться мне самому себе. – Ну что ж, в сущности, perigrinatio est vita[7]… Пойду наугад и в конечном итоге куда-нибудь да выйду».

Перспектива вновь надрывать глотку и звать на помощь не устраивала категорически. В конце концов, я не маленький мальчик, и что бы там ни говорил наш дорогой директор, коридоры двухэтажного здания не могли тянуться бесконечным критским лабиринтом. Пусть минут десять, полчаса, час, но я найду выход. Здесь чисто по площади не может быть ничего недостижимого.

– Этот искусствовед и вправду так туп?

– Что ты хочешь, он обычный человек, они никогда не блистали умом.

– Кстати, а кто строил этот лабиринт?

– Как кто? Титаны!

– Я всегда была уверена, что и тут мы приложили руку.

– Мы управляли рабами.

– А, это те, которые еда?

– В целом…

…Через часа полтора в мою голову начали закрадываться панические мысли. Самая настырная голосом Семёна Фарады ныла прямо в ухо: «Кто так строит, ну кто так строит?»

Ей вторили и другие, ещё более безрадостные: «Кто тебя куда гнал? Ты зачем вообще подорвался? Стоял бы на месте, Светлана бы сама за тобой пришла. Или шёл бы сразу с ней, раз уж так приспичило. А теперь всё, она вернулась, тебя нет, и обиженная девушка ушла купаться одна! Не будет же она ждать твою светлость, принца без коня, уже второй час?!»

Я рванулся вперёд едва ли не бегом, наворачиваясь на поворотах и дёргая каждую попавшуюся дверь, но, когда отчаянье уже достигло пика и я был готов позорно призывать сторожа Церберидзе, одна дверная ручка неожиданно легко провернулась. Надо же!

Передо мной оказалась полупустая комната, более похожая на тюремную камеру. Окон нет, у стены одна кровать странной формы, стол, табурет и пухлый низкорослый человек в майке и синих трениках. Лицо непримечательное, лысоват, усов нет, борода растёт неровными кустами, а из-под неё на шею сбегает длинный, белый от времени шрам. Мы уставились друг на друга.

– Уже ли вижу я спасителя из плена, а не тюремщика, что станет потешаться над бледностью того, кто век не видел воли?

Приветствие довольно странное, мало кто в наше время подаёт уголовную этику посредством классического гекзаметра. Но ладно, может, у мужика действительно проблемы с головой, хотя говорит он разумно и кажется человеком образованным.

– Извините, я недавно работаю в музее. Вы, случайно, не подскажете, где здесь выход? Мне нужно в сад, или в гостевое крыло, или хотя бы даже к кабинету Феоктиста Эдуардовича. Короче, уже без разницы.

– Ах, юный друг мой, мне известны все повороты коридоров, – мужчина замолчал, мечтательно вытирая лысину тыльной стороной ладони. – Так назови себя.

Он был старше меня от силы лет на десять-пятнадцать, и в иной ситуации на обращение «юный друг» я бы обиделся. Но сейчас мне была нужна его помощь.

– Александр Грин, общая история искусств. А вы?

– Я Полипенко Виктор Никодимыч, – он без улыбки обнажил гнилые зубы, и мне слегка поплохело от одного их вида. – Ну что же, мой отважный Александр, вы жаждете найти пути наружу, к свободе, ветру, морю, кораблям, качающим древесные тела у пирса и мечтающим о море. Я помогу вам, заходите смело.

Мне ничего не оставалось, как войти в комнату, осмотреться и слушать.

– Судьба моя печальна, ибо я… Ох, вы тут не один пришли, однако?

Естественно, я обернулся к входу – посмотреть, кого он имеет в виду, – и в ту же секунду получил тяжёлый удар табуретом по башке. Звёзды, искры и разноцветные смайлики так и брызнули из глаз! Давненько меня так кустарно не кидали. Может быть, даже первый раз.

В себя мне удалось прийти лёжа на спине. Плечи прижаты железной спинкой кровати, ноги держит похожий механизм. Свободны лишь руки, но смысл, если я даже локтями толком пошевелить не могу. А странный мужик Полипенко тем временем потирал потные ладони и громко рассуждал вслух, словно бы меня и не было рядом:

– Мне выйти на свободу не дано, так боги порешили между делом. И если шаг мой пресечёт порог, то наказание неотвратимо и страшные клыки трёх псов в одном порвут меня в кровавые лохмотья. Так суждено! И смысл с богами спорить? Но если вдруг отыщется решенье…

– Э-э, как вас там? Виктор Никодимович, да? Произошло недоразумение. Пожалуйста, освободите меня, и мы вместе решим все вопросы. Я вам помогу.

– Поможет он? Но нет, едва ли по воле собственной нам станет помогать, – продолжал нервно читать странный мужик, сочиняя гекзаметр прямо из головы, словно для него это вообще плёвое занятие. – Хотя, возможно… то есть вдруг оно… как если б это было новою обувкой… Вдруг именно его стопа стать может мне желаемым мостом к свободе?

– Простите, вы о чём?!

– О вечном! – тут же откликнулся он. Его глаза лихорадочно блестели, а борода встала дыбом. – Смотри же, путник, что бывает с теми, чей норов, нрав, характер ли вольнолюбивый богам с Олимпа вдруг встаёт куском мусаки поперёк гортани!

Он отошёл от меня к дверям, подчёркнуто осторожно вытянул ногу вперёд, коснулся босой пяткой пола, и… раздалось неприятное шипение, а потом запах горелой плоти наполнил комнату. А тут, видимо, всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Впрочем, как оказалось, и на второй тоже.

– Ты видел? Видел?! Боги так взалкали! И мне не суждено покинуть проклятую тюрьму, вернуться к людям, вновь возродить стремление к общей мере. К стандарту золотому от Прокруста, чьё ложе и являлось миру мерилом вечным всяким из людей.

– Минуточку, – опомнился я. – Так, насколько я помню историю искусств, в греческих мифах Тесей поразил Прокруста, отрубив ему голову, не укладывающуюся в его же так называемый стандарт.

– Почти, – согласился Полипенко, и в глазах его на миг мелькнуло воспоминание о старой обиде. – Почти ему успешно удалось нанесть достойнейшему рану роковую. Он ел мой хлеб, он пил моё вино, он лёг в мою постель, не зная страха. Я был готов ему помочь достигнуть чистоты и совершенства всего лишь обрезанием ног на ладонь! Там явно было много! А он… а он…

Честно говоря, у меня на тот момент уже начал заходить ум за разум. Потому что всё происходящее казалось каким-то нереальным бредом из очень замороченных голливудских боевиков. Именно там герой за каким-то русским хреном (в случае Джона Уика – за белорусским, но всё равно хреном) попадает в засаду окончательно обуревшего людоеда.

Но потом этот кто бы то ни был – мужчина, женщина или ребёнок – выбирается сам, или ему приходят на помощь. Нервы, крики, кровища, но зато живой. В моём случае, прямо сейчас, ничего похожего на горизонте не наблюдалось.

– Но если я тебе отрежу ноги и с них сниму всю кожу, как змея снимает кожу раз в году, а после я одену на свою стопу стопы твои, так неужели боги увидят в смутном мраке коридоров реальную подмену? Это вряд ли…

Я вдруг стал неслабо паниковать. То есть сам факт, что в здании музея всё ещё находится опасный маньяк с креном в сто семьдесят пять градусов на всю башку, уже должен был бы вызывать хотя бы некоторое недоумение. Откуда он вообще тут взялся? У нас хранилище культурных ценностей или тюрьма для плохо скрываемых садистов, извращенцев и прочее?

– Так вот, когда бы кожа ног твоих мне послужила сапогами и я вдруг смог вернуться в мир людей, то разве это не благое дело, что ты помог в нужде страдальцу, ибо нельзя мне собственной стопой шагать через порог? А если то твоя нога, то можно! Восславь же небеса, ибо великой цели послужат две твоих отрубленных ноги…

– Пошёл ты в задницу, махровый извращенец, – я и сам не понял, как перешёл на приемлемый в гекзаметре стиль подачи речи. – Смирись с утратой собственного «я» и путнику всегда даруй свободу. Иначе будет страшен гнев богов! Они не склонны дать прощение убийце иль даже палачу, да, собственно, любому, кто когда-то поднимет меч против невинных душ!

– А ты невинен? Очень сомневаюсь…

Я понял, что мой единственный шанс выйти отсюда своими ногами заключён в забалтывании самодовольного, а потому доверчивого противника. Причём, дерись мы в честном бою один на один, я бы ушатал его меньше чем за минуту. Но вот когда мне и плечом не пошевелить, так вся надежда не на армейскую рукопашную, а исключительно на длину языка и яркость метафор. Но шанса мне не дали, так как негодяй начал первым:

– Но как же я могу снять кожу с ног его, пришедшего случайно? Нет у меня ножей, предметов острых, есть разве зубы, да и ногти, впрочем… Кто вдруг сказал, что это не оружие? Не знаю я, и вам оно, быть может, неведомо, однако ж… согласитесь…

– Аря-ря-я, – вырвалось у меня.

Когда это гад (не нахожу другого слова) всерьёз укусил меня за правую голень, то моё тело среагировало спонтанно: левая нога выскользнула из тисков, врезав мужику в челюсть!

Виктор Никодимович обо что-то запнулся и всем весом рухнул на незапертую дверь, вываливаясь в коридор. Вопль нечеловеческой боли, разодравший полотна времени и пространства, буквально оглоушил меня; вновь запахло горелым, а в следующую секунду в дверном проёме появился невесть откуда взявшийся сторож.

– Уходи, тебя ждут в саду, – он перешагнул через воющего на полу маньяка, легко согнув железные дужки спинки кровати и освобождая меня. – Иди налево.

– Спасибо вам, – успел поблагодарить я, а горбун Церберидзе уже с ворчанием тянул прожаренного и скулящего Полипенко обратно в комнату.

Что там было дальше, я не знаю, да и не особо хочу знать. Но при первом же случае спрошу у дорогого директора, что тут творится на вверенной ему территории…

Повернув налево от страшной комнаты, я прошёл не более двадцати метров, как справа открылся выход в сад. Сияющий прямоугольник солнечного света был так ярок, словно его подарили мне в награду за храбрость и желание жить. Жить и ходить своими ногами!

Я бросился вперёд едва ли не бегом, выскакивая в сад, где меня действительно ждал проспавшийся алкаш Денисыч, откупоривающий новую амфору. Складывалось впечатление, что это и есть его излюбленная работа, в которую он вкладывал всю душу.

Запах пробки, ароматы цветов и фруктов, само предвкушение вкуса вина доводили его до экстаза ещё на момент поглаживания глиняных стенок сосуда. Подозреваю, что ни к одной женщине он не относился с такой любовью, заботой и нежностью, как к сумке с амфорами.

– Да, я таким создан, и, как ни странно, меня это совершенно устраивает, – безошибочно отвечая на мои мысли, обернулся он. – Присаживайся, бро! Остальные скоро подтянутся. Стаканчик винишка?

Мне с трудом удалось отдышаться, успокоиться и, приняв из его рук небольшой медный кубок, сначала залпом выпить вино, а потом максимально эмоционально рассказать о своём сегодняшнем приключении. Да меня бы, наверное, разорвало, если б мне не дали высказаться!

Как и многие интеллигентные фанаты распития крымских вин (в отличие от потребителей мутного самогона или дешёвых коньячных спиртов псевдоармянского розлива), Диня оказался отличным слушателем. Он охал, ахал, хлопал себя по колену, закатывал глаза, аплодировал, ругался на древнеарамейском, поддакивал и подливал, подливал и поддакивал. Время летело незаметно.