О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд

XIV

О приятной жизни в доме Дэнни, о дареном поросенке, о страданиях Верзилы Боба и об отвергнутой любви вьехо Раванно

Пайсано Тортилья-Флэт не пользовались часами – ни стенными, ни наручными. Порой кто-либо из друзей вдруг становился обладателем часов, но лишь на тот срок, который требовался, чтобы выменять на них что-нибудь по-настоящему полезное. В доме Дэнни часы уважались, но только как средство обмена. А для собственных нужд друзья могли пользоваться огромными золотыми часами – солнцем. Эти часы были куда лучше наручных или карманных и гораздо надежнее – ведь их никак нельзя было снести к Торрелли.

Летом, когда стрелки механических часов подходят к семи, вставать бывает очень приятно, но что толку, когда они указывают тот же час зимой? Насколько удобней солнце! И летом и зимой самая пора вставать наступает только тогда, когда оно, выплыв из-за соснового леса, щедрыми лучами заливает крыльцо. Это тот час, когда руки твои уже не дрожат, а в животе еще не щемит от голода.

Пират и его собаки спали в большой комнате, в своем теплом и уютном углу. Пилон, и Пабло, и Хесус Мария, и Дэнни, и Большой Джо Португалец располагались в спальне. Хотя Дэнни был добр и щедр, он никому не позволял спать на своей кровати. Большой Джо раза два пытался улечься на нее, но получал удар палкой по пяткам, так что даже он научился уважать неприкосновенность этой кровати.

Друзья спали на полу, и постели их отличались большим своеобразием. Пабло кутался в три сшитые вместе овчины. Хесус Мария отходил ко сну, засунув руки в рукава одного старого пальто, а ноги – в рукава другого. Пилон заворачивался в обрывок ковра. Большой Джо чаще всего свертывался калачиком, как собака, и спал одетым. Большой Джо был не способен долго владеть каким-либо имуществом, но зато умел поистине гениально обменять любую попавшую ему в руки вещь на вино. Так они спали, порой довольно звучно, но всегда сладко. Как-то холодной ночью Большой Джо попробовал одолжить одну из собак Пирата, чтоб согреть ноги, но был сильно искусан, ибо собаки Пирата никому не желали одалживаться.

На окнах не было занавесок, но щедрая природа украсила стекла паутиной, пылью и следами дождевых капель.

– Надо бы вымыть окошко водой с мылом, – как-то заметил Дэнни.

Острый ум Пилона немедленно взялся за разрешение этой задачи, но она оказалась слишком легкой для него. Она была недостойна талантов Пилона.

– Тогда в комнате станет светлее, – сказал он. – Если у нас тут будет светло, мы будем меньше времени проводить на свежем воздухе. А ночью, когда свежий воздух вреден, нам свет не нужен.

Дэнни покинул поле боя, ибо если одно только упоминание о его планах вызвало столь быструю и уничтожающую критику, то какими сокрушительно логическими аргументами грозит попытка настаивать на них? Окна остались в прежнем виде, и по мере того как паутина обогащалась все большим количеством сухих оболочек тех мух, которые напитали семейство паука своей кровью, а на слой пыли ложился новый слой, спальня погружалась в приятный полумрак, позволяющий спокойно спать там даже в самый ясный и солнечный полдень.

Друзья спали сладко, но когда по утрам солнечные лучи ударяли в окошко и, не сумев проникнуть внутрь, превращали пыль в серебро, а мушиные трупы – в маленькие радуги, друзья просыпались, потягивались и начинали искать свои башмаки. Они знали, что на крыльце тепло, раз солнце уже постучалось в окошко.

Просыпались они не сразу и не вскакивали с постели, не сотрясали свой организм каким-либо резким движением. Нет, они восставали от сна так же мягко и незаметно, как мыльный пузырь отрывается от соломинки. Еще не совсем проснувшись, они брели в овраг. Постепенно их воля выкристаллизовывалась из раствора дремоты. Они затапливали печку, кипятили чай, наливали его в банки из-под варенья, а затем усаживались на залитом солнцем крыльце. Пронизанные солнцем мухи вились над их головами, образуя сияющие нимбы. Жизнь вокруг них постепенно обретала форму, повторяя вчерашний день и предвещая завтрашний.

Беседа завязывалась медленно, ибо каждый бережно лелеял последнюю сладость еще не развеявшегося сна. А потом наступали долгие часы интеллектуального общения. Приподымались крыши, обозревалась внутренность домов, обсуждались мотивы поступков, рассказывались всяческие происшествия. Для начала их мысли обращались обычно к Корнелии Руис, ибо поистине редко выпадали дни или ночи, когда с Корнелией не приключалось чего-нибудь интересного. А ведь почти из всякого происшествия можно извлечь полезное назидание.

Сосновая хвоя поблескивала в солнечных лучах. От земли исходил приятный сухой запах. Кастильская роза овеивала мир ароматом своих цветов. Это были лучшие часы жизни друзей Дэнни. Борьба за существование отступала куда-то далеко. Они судили своих ближних, но судили их не во имя морали, а просто из любопытства. Узнав какой-нибудь интересный случай, каждый приберегал рассказ о нем до этих часов. Большие шоколадные бабочки кружили над розовым кустом, опускались на цветы и долго сидели, медленно взмахивая крыльями, словно выкачивали нектар с их помощью.

– Я видел Альберта Расмуссена, – сказал Дэнни. – Он выходил из дома Корнелии. У этой Корнелии вечные скандалы. Каждый день какой-нибудь скандал.

– Так уж она живет, – сказал Пабло. – Я не из тех, кто бросит камень, но порой мне кажется, что Корнелия чересчур уж бойка. Она только и знает что любовь и драки.

– Ну, – сказал Пилон, – а чего тебе еще надо?

– Она не знает, что такое покой, – печально сказал Хесус Мария.

– А он ей и не нужен, – ответил Пилон. – Дай Корнелии покой, и она умрет. Любовь и драки. Это ты хорошо сказал, Пабло. Любовь, драки и немножко винца. Тогда человек всегда молод, всегда счастлив. А что вчера случилось с Корнелией?

Дэнни торжествующе посмотрел на Пилона. Пилон редко чего-нибудь не знал. Но на сей раз по его расстроенному виду Дэнни догадался, что это происшествие ему неизвестно.

– Вы все знаете Корнелию, – начал он. – Иногда ее друзья приносят ей подарки – курочку, или кролика, или кочан капусты. Какой-нибудь пустячок, но Корнелии это нравится. Так вот, вчера Эмилио Мурьетта принес Корнелии вот такого малюсенького поросенка – красивого такого розового поросенка. Эмилио нашел его в овраге. Свинья погналась за ним, когда он схватил поросенка, но он побежал очень быстро и принес поросенка Корнелии. У этого Эмилио хорошо привешен язык. Он сказал Корнелии: «Поросенок в доме сущая благодать. Он ест что угодно. И ласковее всякой кошки. Такого поросенка нельзя не любить. Но потом из него вырастает свинья, и его характер меняется. Он становится злым и подлым, и его уже нельзя больше любить. Потом в один прекрасный день эта свинья тебя кусает, так что на нее нельзя не рассердиться. И тогда ты ее убиваешь и съедаешь».

Друзья одобрительно закивали головами, а Пилон сказал:

– Этот Эмилио не так глуп. Посмотрите, сколько приятного обнаружил он в одном поросенке: привязанность, любовь, месть и сытый желудок. Надо мне как-нибудь потолковать с этим Эмилио.

Однако друзья заметили, что Пилон завидует своему новоявленному сопернику в логических построениях.

– Рассказывай дальше про этого поросенка, – сказал Пабло.

– Ну, – продолжал Дэнни, – Корнелия взяла этого поросенка и поблагодарила Эмилио. Она сказала, что, когда придет время и она рассердится на этого поросенка, она обязательно угостит и Эмилио. Ну, тогда Эмилио ушел, а Корнелия поставила у печки маленький ящик, чтобы поросенку было где спать. Тут к ней в гости пришли знакомые дамы, и Корнелия дала им подержать поросенка на руках и погладить его. А потом Конфетка Рамирес наступила ему на хвост. Он завизжал, как паровозный свисток. А дверь на улицу была открыта. И большая свинья пришла за своим поросенком. Все столы и вся посуда разлетелись вдребезги. Все стулья были переломаны. А большая свинья укусила Конфетку Рамирес и сдернула с Корнелии юбку, а потом, когда все дамы заперлись на кухне, свинья ушла, а с ней ушел и поросенок. Теперь Корнелия ужасно сердится. Она говорит, что изобьет Эмилио.

– То-то и оно, – сказал Пабло. – Вот она, жизнь: всегда все идет не так, как задумаешь. Совсем как в тот раз, когда Верзила Боб задумал покончить с собой.

Друзья обратили к Пабло исполненные ожидания лица.

– Ну, вы знаете Боба Смоука, – начал Пабло. – С виду он замечательный вакеро – ноги длинные, сам худой, только вот ездит верхом он плохо. Когда клеймят скот, он часто летает с лошади. Ну, так этот Боб всегда хочет, чтобы им восхищались. Когда устраивают парад, он хочет нести флаг. Когда устраивают боксерский матч, он хочет быть судьей. На представлении он первый кричит: «Эй, впереди, садитесь!» Да, он хочет стать великим человеком, чтобы все на него смотрели и все им восхищались. И еще – чего вы, наверное, не знаете – он хочет, чтобы все его любили. А он, бедняга, из тех, над кем всегда смеются. Некоторые его жалеют, но большинство просто смеется над ним. А такой смех для Верзилы Боба Смоука хуже ножа. Может, вы помните тот раз, когда он был знаменосцем на параде? Боб ехал на большой белой лошади и держался в седле очень прямо. И вот как раз против того места, где сидят судьи, эта дура лошадь хлопнулась от жары в обморок. Боб перекувырнулся через ее голову, а флаг пролетел по воздуху, как копье, и воткнулся в землю не тем концом. И так с ним всегда. Чуть он состроит из себя великого человека, как что-нибудь да случится, и все над ним смеются. Помните, как он, когда стал собачником, целый день старался заарканить собаку? Весь город сбежался посмотреть. Он накидывал петлю, а собака прижималась к земле, петля соскальзывала, и собака убегала. Как все смеялись! Бобу было так стыдно, что он подумал: «Я убью себя, и тогда им станет грустно. Они пожалеют, что смеялись». А потом он подумал: «Но я же буду мертвый. Я же не узнаю о том, как они жалеют». И он придумал план. «Я подожду, пока не услышу, что кто-то хочет ко мне войти. Тогда я приставлю пистолет ко лбу. Этот друг станет меня отговаривать. Он заставит меня обещать, что я не застрелю себя. И тогда все пожалеют, что довели меня до самоубийства». Вот что он придумал. Ну, пошел он к себе домой, а все встречные спрашивали: «Поймал ты эту собаку, Боб?» Домой он пришел совсем опечаленный. Взял он пистолет, зарядил его и сел ждать, чтобы кто-нибудь к нему зашел. Он обдумал, как это будет, и стал упражняться с пистолетом. Друг скажет: «Ай, что ты делаешь? Не стреляй в себя, бедный!» А Боб на это ответит, что не хочет больше жить, потому что все люди такие бессердечные. Он думал и думал об этом, но никто так и не пришел. Он прождал весь следующий день, и опять никто не пришел. Но на следующий вечер пришел Чарли Милер. Боб услышал его шаги на крыльце и приставил пистолет ко лбу. И взвел курок, чтобы все было как следует. «Теперь он станет меня уговаривать, – подумал Боб. – И я поддамся на его уговоры». Чарли Милер открыл дверь. Он увидел, что Боб прижимает ко лбу пистолет. Но он не стал кричать, нет. Чарли Милер подскочил к нему и ухватился за пистолет, а пистолет выстрелил и отстрелил Бобу кончик носа. И все стали смеяться еще больше. Об этом даже в газете писали. Весь город смеялся. Вы все видели нос Боба с отстреленным кончиком. Все смеялись, но это был нехороший смех, и всем стало не по себе. И с тех пор на каждом параде Верзиле Бобу поручают нести флаг. И муниципалитет купил ему сеть, чтобы ловить собак. Но из-за такого носа он все-таки не может быть счастлив.