Снежный великан

ГЛАВА 22

Говорить, да, — вот только как? Как говорить, если не делал этого целую вечность, если о самом важном всегда молчал, с чего начать, почему именно сейчас? Со своего места Адриан посмотрел в сторону гостиной и заметил именно то, что хотел поскорее забыть: Стелладато, Датостелла. И именно тогда он понял, что надо сказать, он уже хотел было начать — вот только с чего?

Некоторое время старый Валико смотрел на него, а потом сделал нечто странное. Он согнул указательный палец и постучал по руке Адриана как в дверь, нежно, но настойчиво. Но самое невероятное заключалось в том, что это сработало: где-то в глубине души Адриана распахнулась дверца, и он заговорил на фоне отдаленного гомона гостей. Очень осторожно, сильно запинаясь, он сказал:

— Та ночь, на террасе.

Адриан судорожно сглотнул и снова замолчал. Потому что это было идиотизмом, ничем больше. Ведь старик ничего не знал о той ночи, почти никто не знал о ней, — слова, слова, что за расточительство!

Но старый Валико посмотрел на Адриана сияющими глазами, взволнованно кивнул и снова постучал по его руке.

«О’кей, — подумал Адриан. — Входите. Тогда я, пожалуй, попытаюсь…»

И, собрав все силы, он выдавил из себя:

— Я действительно не хотел умирать, честное слово. Все время не хотел. Но на мгновение я все-таки прикинул, что будет, если я умру. Все равно ничто не доставляет радости без… без… И тогда я спросил себя, а бывают ли такие большие гробы, — я хочу сказать, что меня бы не смогли согнуть, ведь я был бы замороженный и…

Старый Валико взял ладонь Адриана и энергично пожал ее — вероятно, это означало: продолжай, говори, если тебе дорога твоя рука, — и Адриан продолжил, и он сказал:

— Ст…

И он сказал:

— Ст…

И наконец удалось, наконец он сказал:

— Однажды Стелла захотела, чтобы мы потренировались целоваться, на будущее. Тогда мы даже не ходили в школу, и она встала на стул и так смеялась, что у нас ничего не получилось, я имею в виду — не получилось потренироваться, а сейчас я… сейчас…

И потом он скороговоркой выпалил:

— Сейчас-я-все-еще-не-знаю-как-это-делается.

Адриан испугался. Вахтанг вошел в комнатку, но он лишь что-то проворчал и тотчас снова удалился — видимо, Тамар провела необходимую разъяснительную работу.

Адриан сглотнул:

— Все хотели, чтобы я что-то сказал, но я подумал: если я сделаю это, то Стелла уйдет и я ее больше никогда не увижу.

Адриан немного помолчал, а потом тихо добавил:

— И я ничего не сказал, но, несмотря на это, все закончилось. Каждый раз я смотрю на нее и понимаю, что больше никогда ее не увижу. Но самое страшное — что я не могу с этим смириться, с этим можно смириться только тогда, когда кто-то умер или развелся. Тогда можно грустить. Но ведь в моем случае это не так, Стелла может делать, что хочет.

Из гостиной долетали голоса, даже здесь, в маленькой комнатке Валико, они все еще звучали удивительно громко, словно гости ругались, но как-то странно, приветливо.

Валико показал на дверь и махнул рукой, и Адриан продолжил свой рассказ:

— Ну вот, а потом… потом мы захотели стать кровными братьями. Я знаю, так не бывает, ведь Стелла девочка и все такое. Но она сама так захотела, а после ей пришло в голову, что она не любит кровь, и тогда она принесла из кухни красное вино, два маленьких стаканчика, нам было тогда по семь или по восемь лет. И еще я помню, что мы сказали «Навсегда», мы дали настоящую клятву и выпили вино, но после него нас вырвало, и миссис и все остальные чуть с ума не сошли.

Адриан почувствовал, что улыбается, рассказывая об этом случае, и заметил еще кое-что, даже если этого и не могло быть. Когда он улыбался, по его щекам текли слезы. Он быстро смахнул их и покачал головой:

— Ну да, я знаю Стеллу уже целую вечность.

Но слезы не прекратились, и старый Валико заметил это, так как достал из-под одеяла огромный и наверняка грязный носовой платок, с трудом приподнялся и принялся вытирать им лицо Адриана.

Не удержавшись, Адриан рассмеялся, и Валико засмеялся вместе с ним, и в гостиной тоже все веселились и пили, в гостиной звучала музыка, и Адриан мог бы хохотать так вечно, если бы не увидел Стеллу и этого — ох! У него сразу пропала охота смеяться, и он сказал:

— Я всегда думал о Стелле. Я не помню, когда это началось, возможно, года два назад, и даже…

Нет, ему было стыдно — только не это, только не это!

Но потом он все-таки сказал:

— …и даже по ночам я думал о Стелле, это началось в какой-то момент, и по ночам все стало иначе, и я… я…

Валико кивнул, а уши Адриана покраснели, они просто пылали.

— И я не собирался вас выдавать, честное слово, просто я не переношу этого Дато, и мне было так грустно все время, и я… я…

«Скажи это», — подумал он.

«Скажи это», — приказал он себе.

И в первый и единственный раз в жизни он услышал, как произнес эти слова, — и мир не остановился; как ни в чем не бывало вечеринка в гостиной продолжалась, когда Адриан сказал Валико:

— Я люблю Стеллу Мараун.

Адриан обмяк, его голова упала на одеяло и осталась лежать там — и вдруг ему стало так легко, так сказочно легко; вся тяжесть ушла, стоило ему произнести эти слова перед Валико, теперь они витали в их тесном мирке ну наконец-то он сказал это.

Постельное белье пахло стиральным порошком и телом старого человека, и Адриан мог бы сидеть так вечно, зарывшись головой в одеяло, словно страус в песок. Но потом Валико потряс его за плечо, и когда Адриан снова выпрямился, старик показал на тумбочку с другой стороны кровати. Бурно жестикулируя, он отослал его туда. И хотя перед тумбочкой стоял стул, Адриан машинально сел на край кровати, спиной к гостиной — на самое безопасное место, с которого он не мог видеть Стеллу и Дато.

Только сейчас Адриан заметил бутылку и два стаканчика, хотя, по всей видимости, они все время стояли здесь; невзрачная бутылка с синей этикеткой и черной пробкой была наполнена подозрительно прозрачной жидкостью.

— Чача! — сказал Валико и показал на бутылку.

— Чача! — нетерпеливо повторил он и на несколько миллиметров придвинул стаканчики к Адриану.

И Адриан понял, хотя охотнее бы остался в неведении: ведь он не мог, ему нельзя это пить; но старый Валико не отставал от него и постоянно повторял это странное слово, он все требовательнее восклицал «Чача!», словно хотел вскочить и пуститься в пляс.

И Адриан сделал это.

Он открыл бутылку и до краев наполнил оба стаканчика. Адриану казалось, что он исполняет цирковой фокус, так как старик постоянно поглаживал его руку в знак благодарности, и из-за этого чача перелилась через край одного из стаканчиков. Его Адриан нехотя взял себе, а другой подал Валико. Адриан уже собирался пригубить чачу, но в тот же самый момент услышал возмущенный возглас старика.

— Ара! — воскликнул тот, почти прорычал.

Поскольку здесь не летали попугаи, то, по-видимому, это слово относилось к Адриану. Он опустил стаканчик с чачей, и тогда Валико снова улыбнулся. И улыбка не сходила с его лица все время, пока он говорил. Он поднял стаканчик, и из его уст полились миллионы слов — наверняка они были грузинскими, но в то же время звучали немного по-французски и так, словно у Валико болело горло. Его речь напоминала экзотическую песню, услышав которую можно понять, что в ней поется о чем-то хорошем.

Валико говорил и говорил, переходя иногда на монотонное пение и при этом высоко поднимая стаканчик; казалось, он вообще забыл о том, чтобы поставить его на тумбочку, и даже не думал использовать его по назначению.

Ну наконец.

Показалось, что короткая речь Валико закончилась, он воскликнул «Гаумарджос!», торжественно поднес стаканчик ко рту и одним глотком осушил его. Когда он справился с этим и увидел, что стаканчик Адриана все еще полон, то показал сначала на него самого, а потом на его стаканчик и кивнул. Адриан все еще медлил: ни разу в жизни он не пил алкоголь, разве что пару раз пробовал вино из родительских бокалов. Но потом он сделал один глоток, и этот глоток оказался таким огромным, что было абсолютно ясно: Адриан его не переживет. Во рту все горело, глотка пылала, а жар из груди устремился одновременно вверх и вниз; в голове появились теплые тяжелые камни, которые начали вращаться, у него перехватило дыхание, и он был вынужден закашляться и извергнуть огонь — а потом вдруг заметил, что все еще жив.

Адриан не знал, был ли тому причиной алкоголь, но теперь он понимал указания Валико гораздо лучше. Он снова налил старику полный стаканчик, а себе лишь долил недостающие сантиметры. И все повторилось сначала: старый Валико начал свою пространную певучую речь, залпом осушил стаканчик, зорко следя за тем, чтобы Адриан сделал хотя бы один жалкий глоточек. Так повторилось три или четыре раза, внутри у Адриана горело уже меньше: «Гаумарджос!» — и выпить, и снова налить, но потом в комнате появилась Тамар и игра закончилась.

Она держала в руке тарелку с хинкали, поставила ее на тумбочку и вдруг осторожно поцеловала отца в голову. Когда она заговорила с ним по-грузински, Валико запротестовал, но затем вздохнул и отставил свой стаканчик в сторону.

Тогда Тамар наспех поцеловала и Адриана, как будто это было самое обычное дело, и присела рядом с ним на край кровати.

— Я не знаю, — сказала она, — что ты с ним сделал. Но, кажется, это произвело на него большое впечатление. Он ведет себя так далеко не с каждым.

Адриан ничего не мог сказать в ответ, у него кружилась голова.

— Ты знаешь, что здесь происходит? — продолжала Тамар.

Адриан пожал плечами — о том, чтобы ответить ей словами, не могло быть и речи.

— Мы называем это «супра». Это такой ритуал — грузинское застолье. Собственно говоря, сегодня мы уже провели его, все вместе. Валико был тамадой, то есть главным распорядителем за столом. Представь себе, его кровать стояла в гостиной. А до этого мужчины перенесли ее со второго этажа вниз, прямо вместе с ним. Мой отец произнес тост, потом мы выпили хорошего грузинского вина. И это повторялось раз за разом. В течение нескольких часов. Обычно тосты следуют друг за другом в определенном порядке. И только мой отец каждый раз изменяет его. Я не знаю, как далеко вы зашли.

Даже если бы старик говорил по-немецки, Адриан все равно бы не ответил на этот вопрос: его глаза вылезали из орбит, он ничего не соображал.

— Чача горит, да? Так мы называем грузинскую водку, хотя это совсем даже не водка.

— Да, — прохрипел Адриан. — Горит. Тамар засмеялась и сказала:

— Тосты. Чаще всего Валико начинает с тоста в честь Богоматери. Потом он пьет за свою семью и за семьи гостей. Потом за почетного гостя, а затем за усопших, за наших предков. То есть за всех, кого нет с нами. Он пьет за детей, в том числе и за тех, которые только должны родиться. Он пьет за Грузию, особенно за Сванетию, а потом еще за искусство, за любовь и за добрых соседей.

— Можем ли мы, — спросил Адриан, точнее — попытался спросить, — можем ли мы наконец остановиться?

— Ты в любом случае сейчас же прекращаешь пить! Теперь ты наполнишь до краев оба стакана, но свой оставишь стоять. Это нормально. Моему отцу можешь спокойно продолжать наливать. Я знаю, что он болен. Но мы больше не запрещаем ему это. Ну, большой юноша, а теперь, пожалуйста, поешь что-нибудь, как меквле ты весь год должен быть с ясной головой!