Летний свет, а затем наступает ночь

МАТТИАС (наклоняется к ней). Неужели красивее матери Давида?

ЭЛИСАБЕТ (изучающе смотрит на него). Не знаю, вероятно, нет, но у нее славянская внешность, которая, похоже, притягивает исландцев.

МАТТИАС (усмехается). Я иногда думал о ней в лесу.

ЭЛИСАБЕТ. Ты думал о ней?

МАТТИАС. В лесу много думаешь, особенно если через него протекает большая река.

ЭЛИСАБЕТ. А обо мне думал?

МАТТИАС. Да. Но послушай, не надо так, не отрываясь, смотреть на людей, когда разговариваешь, иногда нужно отводить взгляд в сторону, вниз и тому подобное.

ЭЛИСАБЕТ (сложив руки на груди, не отрывает глаз от его лица). Часто? И как?

МАТТИАС. Я отвечу, если ты посмотришь немного в сторону, например в окно, глянь, вон виднеется «Ночное небо». Уже лучше, а то ты просто душишь взглядом!

ЭЛИСАБЕТ. Теперь можно на тебя посмотреть?

МАТТИАС. Только не забывай иногда отводить глаза. Боже мой, ты совсем не изменилась!

ЭЛИСАБЕТ. Часто? И как?

МАТТИАС. Что часто и как?

ЭЛИСАБЕТ. Ну… ты ведь…

МАТТИАС. Думал ли о тебе, безусловно, о теле и душе, но день на день не приходился. Иногда я много дней едва помнил о существовании Исландии, и это было чертовски хорошее чувство, но те дни сменяли другие, пожалуй самые трудные, и тогда если я думал, то думал о тебе, я никогда не покидал тебя, — вероятно, такова моя судьба. Но вряд ли ты хочешь, чтобы я пустился в подробности, давай не здесь: не все мысли были приличными, некоторые — чертовски непристойными!

ЭЛИСАБЕТ. А женщин у тебя было много?

Бранд и Фьола переглянулись.

МАТТИАС. Шесть лет — долгий срок, я не импотент.

ЭЛИСАБЕТ. И СКОЛЬКО ИХ было?

У Бранда перехватило дыхание, Фьола хотела поднять руку, но поняла, что не знает зачем. Элисабет не сводит глаз с Маттиаса, по ней трудно судить: за ее безучастным видом может скрываться что угодно, темные глаза только видят, но ничего не выражают. Она смотрит на его лицо, изредка отводя взгляд в сторону, чтобы не досаждать. Маттиас глядит в потолок. Ты считаешь, спрашивает она. Он мотает головой, смотрит на нее, усмехается и говорит: могу и подсчитать, если хочешь. Фьола непроизвольно наклоняется вперед, чтобы лучше слышать, Бранд сидит: он слушает, не спуская глаз с Фьолы. Девять, наконец произносит Маттиас, и Бранд тут же закрывает глаза. И часто ты с ними был? По-разному. Ты кого-нибудь из этих женщин любил? Нет, к сожалению. А какими они были? Какими? Маттиас улыбается, похоже застеснявшись, ну, некоторые лишь промелькнули, ты же знаешь, как бывает, только встречаешь человека, и на этом все. Вдруг он ухмыляется и пытается отвести взгляд в сторону Фьолы и Бранда. Однажды у меня была индианка, она принадлежала к племени, которое живет в джунглях и мало контактирует с так называемой цивилизацией. Мой друг Луис изучал жизнь индейцев Амазонии и взял меня с собой в одну деревню. Мы там ночевали две ночи, и в первую ночь я проснулся, а рядом со мной лежала женщина, сначала я решил, что это сон, затем почувствовал ее пальцы и язык на своем теле и не устоял. Твой друг знал об этом? Думаю, да, он никогда об этом не говорил, но ведь мы спали в одной хижине, между нами было не больше двух метров. И тебе было приятно заниматься этим в его присутствии? В джунглях о таком не думаешь, они так насыщены жизнью и смертью, что это меняет тебя, меняет законы, да, сначала неловко, но потом на все наплевать. Она была красивая? Не знаю, было чертовски темно! Но она была страстной, она была как дикий зверь, она управляла, она пришла, а потом ушла. В ту ночь я больше не заснул, а женщины в деревне после этого, завидев меня, начинали хихикать, это задевало… она хотела быть сверху, вдруг сказал Маттиас, и теперь он смотрел в лицо Элисабет своими цыганскими глазами, Луис объяснил, что для индианок Амазонии это типично, — тогда они могут управлять. Бранд поднялся, хотел, вероятно, видеть Маттиаса, пока тот рассказывает, и стоял согнувшись, чтобы скрыть эрекцию; у Фьо-лы немного вспотели подмышки.

ЭЛИСАБЕТ. Разумеется, они хотят быть сверху, так намного лучше, однако интересные у тебя были годы.

МАТТИАС. Не знаю, я разное перепробовал, поменял угол зрения, это важно, возможно, самое важное. Но теперь я вернулся, должен принять склад, у меня будет хорошая зарплата, достаточно времени на себя, длинный отпуск, чтобы ездить за границу, а еще я получу в награду принцессу.

Я не принцесса. Знаю, может, королева? Не смеши меня, я норна[4], и это я тебя получу, а не наоборот. Кстати, у нас здесь тоже разное происходило в твое отсутствие, я ведь только некоторые моменты перечислила и ничего не упоминала об изменах, самоубийстве, рекордных продажах снотворного и транквилизаторов, да, и моя сестра плавает в море три раза в неделю в любую погоду, а мужчины наблюдают за ней в бинокль, кинозвезда Кидди женился на учительнице, а Бранд все ближе к титулу чемпиона Исландии по заочным шахматам, я ведь не преувеличиваю, Бранд? Но Бранд ничего не ответил и, сделав два шага назад, исчез за стеллажом с конфетами; Фьола схватила ящик с шоколадом и принялась считать. Бранд, пояснила Элисабет Маттиасу, участвует в исландском турнире по заочным шахматам, вместе с ним еще порядка шестидесяти человек, в прошлом году об этом писали в газете. Участников предварительно отбирают, у дураков нет никаких шансов попасть. В первом круге у Бранда восемь противников, и если он играет белыми, то отправляет восемь открыток с первым ходом и ждет ответа. Это как у троллей, сказал Маттиас. Каких троллей? Привет, крикнул тролль и спустя сто лет получил ответ от другого тролля: да, привет! Не слушай его, Бранд, сказала Элисабет, это действительно интересно: Сельскохозяйственный банк устанавливает восемь шахматных столов, и Бранд приходит передвигать фигуры каждый раз, когда отправляет или получает открытку, и мы обдумываем партии. Люди приезжают из окрестностей, чтобы записать новый ход, но Бранду нельзя давать никаких советов, за это его снимут с турнира, да он и не нуждается ни в каких советах.

Маттиас нюхает сигарету, здесь нельзя курить, как и раньше, говорит он и кладет сигарету на стол, и она катится, сделав два оборота, он глубоко вздыхает: я часто думал, какой будет наша встреча, изменилась ли ты и как, будешь ли рада меня видеть, захочешь ли вообще встречаться, и не в последнюю очередь о том, что почувствую сам. Около батончиков с лакрицей появилось круглое лицо Бранда, слегка раскрасневшееся от лба до лысеющей макушки. Элисабет медленно проводит рукой вверх по щеке, затем по темным волосам. Я также думал о том, продолжает Маттиас, выдержав взгляд Элисабет и немного помолчав, каково мне будет вернуться сюда, домой в деревню, в такое крохотное и крайне незначительное место в масштабах мира, да; возможно, чтобы это понять, достаточно съездить в Рейкьявик, но и Рейкьявик не впечатляет. Но ты вернулся, говорит Элисабет. Похоже на то.

Маттиас смотрит на прилавок, на Бранда, не видя его, Бранд сидит рядом с Фьолой, затем Маттиас смотрит на Элисабет: человек плохо справляется со своими чувствами, иногда это ему совсем не удается; я приехал, потому что не смог иначе. Он произносит это тихо, смотрит вниз, словно говоря с полом, как дела на складе, спрашивает он затем, понизив голос: вчера по телефону ты упомянула какие-то загадочные события, даже привидения, странно… их ведь там двое, Давид и… как его…

ЭЛИСАБЕТ. Кьяртан.

МАТТИАС. Совершенно верно. Кьяртан и Давид. Я хорошо помню Давида, чертовски умный мальчик, как и вся их семья; что он здесь делает, почему не уехал учиться в университете?

Он уезжал, но через два года вернулся. А почему не уехал снова? Сказал, что опоздал на автобус. Но ведь есть и другие автобусы. Не всегда. И что же теперь? Спроси его самого, но ты ведь помнишь Давида в детстве, с тех пор мало что изменилось, он наполовину в снах, а такие люди иногда теряются между тем, что мы называем действительностью, и фантазиями. Но этот Кьяртан, с ним-то что, разве он не был фермером, черт возьми? Был, в северных долинах. А почему он сейчас не у своих овец, за ними ведь ухаживать нужно? С ним целая история, отвечает Элисабет, и зрачки ее расширяются. Фьола с усмешкой смотрит на Бранда, который старается улыбаться в ответ, внезапно охваченный к ней сильной страстью, хотя никогда о ней не думал, сидя дома наедине с порножурналами и фантазиями, — Бранд холост, и мы не знаем, была ли у него вообще когда-нибудь женщина; у Фьолы, на его вкус, слишком широкие бедра, слишком большая грудь, да, она занимает слишком много места, слишком решительна и своенравна, но теперь вдруг все изменилось: он смотрит на нее. Длинная история, спрашивает Маттиас. Элисабет пожимает плечами, минут на пятнадцать, тогда я буду слушать и есть, говорит он; Фьола красноглазая, громко зовет он, не отводя взгляд от Элисабет, пожарь мне два яйца, смешай желтки с хорошей порцией скира, положи белок на кусок ржаного хлеба и хорошо поперчи. Совсем в прежние дни, радостно говорит Фьола и потягивается. Надеюсь, они не слишком давние, отвечает Маттиас, глядя на свои руки, словно они могут подсказать ему, сколько времени прошло.

Фьола проворная, Бранд следит, как она жарит яйца, смешав их с белым скиром, режет хлеб: руки полные и сильные, большая грудь раскачивается, пока Фьола стоит и взбивает; вот она — любовь, думает Бранд, кладя ладонь себе на грудь, словно собирается уловить шумы в сердце. Фьола приносит кофейник, улыбается им обоим, Маттиасу, однако, намного шире, и снова идет на свое место; Бранд хочет видеть ее не только сегодня, но и всегда, потому что она красивее лета.

Маттиас смотрит на тарелку, поднимает ложку и бормочет что-то о времени.

ЭЛИСАБЕТ. Да, задумаешься, и пройдет десять лет.