Летний свет, а затем наступает ночь

Какой же мир без нее?

Турид высокая и сильная, она отвечает на звонки в медпункте, принимает людей, отпускает лекарства в аптеке, организует распорядок дня для Арнбьёрна, скрашивает дни медсестры Гудрид, которая часто впадает в депрессию и бродит в отчаянии, не в силах справиться с рутиной. У Турид светлый нрав, ее кожа дышит радостью; теплое отношение Турид и сила ее внутреннего света не раз пробуждали в нас надежду на то, что жизнь не такая уж треклятая, что в нашем существовании есть какая-то искра. Иногда Турид смеется так громко и звонко, что у нас внутри все дрожит.

Но за смехом, за силой света и теплом скрывается горячее желание, которое никогда не исполнится: ей тридцать пять, она выше ста восьмидесяти сантиметров, крепкого телосложения, но не толстая; далеко не всем мужчинам комфортно с ней танцевать из-за ее роста; несколько лет она думала о том, чтобы покинуть деревню, переехать, последовать за своим тайным горячим желанием, которое уже начало вызывать у нее бессонницу и даже подтачивать радость бытия. В нашей деревне ведь всего четыреста душ, еще пятьсот в окрестностях, так что возможностей найти мужа, партнера, спутника жизни у высокой тридцатипятилетней женщины совсем немного. Она дважды просыпалась у Арнбьёрна, один раз он у нее, но между ними не было ничего серьезного, никакого глубокого чувства, только так, способ заполнить время, заполнить жизнь. Она танцевала с Бенедиктом, однажды поцеловала его — это было на новогоднем балу, на сцене «Хорошие сыновья», — затем они встретились в кооперативном обществе и обменялись несколькими словами, потом она сидела за ним наискосок на февральском кинопоказе Кидди. Но одним пасмурным мартовским вечером, когда моросил густой дождь и время клонилось к одиннадцати, Турид неожиданно появилась во дворе у Бенедикта.

Очень темно, свет соседних домов утонул в густом тумане, Бенедикт с собакой одни во всем мире, оба не большие любители читать, устали от телевизора, ничто по радио их не трогает, пойти спать не выход, изморось, похоже, поглотила сон и благожелательность Бенедикта. Они сидели в гостиной, вернее, пес лежал и следил за своим хозяином, который потирал руки, возможно, чтобы почувствовать тепло собственной жизни. Вдруг послышался шум приближающейся машины. Свет фар, конечно, почти утонул в этом тумане, но это машина, чтоб мне провалиться, к дому подъезжает машина, так поздно, а где машина, там и человек, жизнь из плоти и крови, тепла и голоса. Пес вскочил, Бенедикт медленно поднялся, прошел на кухню, выглянул в окно. И что это за машина, спросил он вполголоса, но пес не ответил, он уже стоял у двери и хотел выйти во двор, выяснить, в чем дело, обнюхать покрышки, пометить их и тому подобное. Он царапался в дверь, желая объяснить хозяину, что нужно открыть, но Бенедикт лишь смотрел в окно и открывать не спешил: открытая дверь означает, что вход в дом свободен. Человек — странное существо, он может быть одинок и страстно желать общения, но как только кто-то появляется, все переворачивается, и он больше всего хочет, чтобы его оставили в покое, наедине с собой — так происходило и с Бенедиктом. Он стоял у кухонного окна и смотрел, как Турид подходит к дому, в руках у нее небольшая коричневая дорожная сумка! Бенедикт что-то пробормотал себе под нос. Она постучала, собака залаяла. Надеюсь, я не разбудила, с улыбкой спросила Турид, когда Бенедикт наконец открыл дверь, но не настежь. Он смотрел ей через плечо, его взгляд заблудился в темной измороси, словно они никогда и не танцевали вместе, словно она не стояла к нему так близко, что ее губы касались его левого уха. Можно мне войти, спрашивает Турид, глядя на пса, словно просит разрешения именно у него и надеется услышать положительный ответ — собаки обычно рады гостям; пес смотрел на нее веселыми карими глазами и изо всех сил вилял хвостом; чертово социальное существо, думал Бенедикт, глядя на сумку и не зная, что сказать и что сделать, удивленный такому ее появлению, он не решался обрадоваться, почти уверенный в том, что она пришла исключительно из жалости, наверное, состоит в какой-то религиозной группе, и в сумке религиозные брошюры. Я уже думал пойти спать, сказал он наконец, взявшись за дверь, пес поочередно смотрел на двух склонившихся над ним человек с идиотски радостным видом, свесив набок язык, затем выбежал во двор обнюхать покрышки. Бенедикт недовольно следил за собакой и чувствовал себя беззащитным; впусти меня на десять минут, а потом я уйду, если ты захочешь, сказала она.

ВЕНЕДИКТ. Целая сумка для десятиминутной встречи — тебе понадобится грузовик, если решишь переночевать.

У нее довольно большой рот и толстые губы. Темные короткие волосы намокли под дождем; она оставляет на крыльце дорожную сумку, медленно снимает высокие кожаные сапоги сорокового размера. Мало что может сравниться с чашкой кофе поздним вечером, говорит она в спину Бенедикту, следуя за ним в коридор; кухня сразу по правую руку, но он проходит в гостиную: так формальнее, думает он, — держит дистанцию. Гостиная не очень большая и ничем не примечательная, он смотрит там телевизор, слушает музыку или просто сидит, глядя прямо перед собой, говорит с псом, читает что-нибудь историческое. Коричневый диван, два кресла в том же стиле, музыкальный центр и колонки, большой старый шкаф из красного дерева, на нем выструганные фигурки животных: лошадей, овец, собак, тюлень и лиса, все видавшие виды: его мать занималась этим лет тридцать назад, а потом умерла, вскоре после нее — отец, так иногда бывает. Вот это гостиная, говорит Турид; они стоят бок о бок и разглядывают комнату, словно оценивая, Бенедикт под метр девяносто. Она садится на диван и осторожно спрашивает: ты не хочешь тоже присесть; нет, отвечает он, но при этом садится в кресло перед телевизором, затем поворачивается к Турид левым боком, чтобы смотреть ей в лицо искоса. Не бойся, я надолго не останусь, я же сказала: десять минут, обычно я держу свое слово, такое у меня хобби. Она улыбается: крепкие прямые зубы, красные губы, — но он лишь косится на нее, не хочет смотреть ей в глаза, она ведь может принять это за интерес, кроме того, он редко оглядывается по сторонам из-за носа, выпирающего, будто важное сообщение. Иногда он буквально ненавидит свой нос; глядя прямо перед собой, он его почти не замечает, но стоит ему отвести глаза в сторону, как он тут же появляется: красный, уродливый, невероятно большой. Это объясняет прямой взгляд Бенедикта, а также его давно сложившуюся репутацию человека решительного, уверенного в себе и волевого.

ТУРИД. Ты нечасто бываешь в медпункте.

Собака приходит с дождя; Бенедикт оставил ей щель в двери: собаки не очень аккуратны с паркетом, не умеют убирать когти; по всем коридорам раздается царапанье, Турид и Бенедикт слушают, глядя в сторону двери, затем появляется пес: он черный, в самом расцвете сил. Собаки не связаны правилами этикета, вежливостью, сковывающей нашу жизнь: пес просто входит и через тонкие колготки нюхает пальцы на ногах Турид, затем вытягивает вперед голову в ожидании ласки. Бенедикт совершенно с ним не согласен. Они молчат: Турид сосредоточена на собаке, Бенедикт смотрит в одну точку перед собой, явно представляя, как сидит с псом один, возможно, готовит кофе или раскладывает пасьянс. Прошло уже десять минут, вдруг произносит он, словно обращаясь к телевизору, но разговаривать с телевизором не имеет смысла: ему не интересно нас слушать, и хорошо иметь это в виду до того, как мы его включаем. Тогда ничего не ждешь, говорит Турид очень радостно, обнимает морду собаки, целует ее, встает, пес смотрит на нее и, похоже, готов отдать за нее жизнь. Что, было так плохо, спрашивает она с улыбкой, глядя Бенедикту прямо в лицо, и он видит белые зубы между губами, теми губами, которые шептали в его левое ухо, губы красные, а глаза у нее ярко-голубые, под темными волосами. Турид выходит в коридор, собака за ней, следом Бенедикт, проклиная пса, проклиная ее глаза. У нее длинные ноги, это особенно заметно, когда она надевает высокие кожаные сапоги, длинные, но не такие полные, как он ожидал от столь высокой женщины. Я редко болею, говорит он, и ей требуется некоторое время, чтобы понять, что он отреагировал на сказанные ею ранее слова. Тебе повезло, отвечает она и надевает зеленую куртку, быстро и деловито; темные волосы и зеленая куртка. Еще раз смотрит ему прямо в лицо — снова эти ярко-голубые глаза, — желает спокойной ночи и выходит в изморось, направляется к машине. Твоя сумка! Он тычет в коричневую сумку большим пальцем ноги, на нем шерстяные носки; я заберу ее в следующий раз, говорит Турид через плечо; из дома Бенедикта еще никогда не выходила такая высокая женщина. Она сидит в машине, та завелась, и уже слишком поздно что-то говорить: он остается с сумкой, смотрит вслед автомобилю, на красные задние огни, исчезающие в темноте, в густой измороси он в дверном проеме, собака во дворе.