Эффект пустоты

2

ШЭЙ

У меня не укладывается в голове.

Киллин на карантине?

Кай медленно въезжает в город. На улицах и тротуарах никого; по дороге не движутся автомобили. Солнце сверкает на заснеженных вершинах гор; мы едем через мост и слышим, как всегда, музыку водопада. Если не считать шума его струй, вокруг — тишина. В такой весенний солнечный денек городок выглядит именно так, каким он представлен на открытках, но на мосту нет туристов с камерами, мешающих движению.

Это город-призрак, и чем дальше мы проезжаем, тем сильнее сжимается от ужаса мое сердце.

Когда мы въезжаем на главную улицу, я вижу, что в небе висят клубы дыма. В верхнем окне одного из домов вроде бы замечаю испуганное лицо, но когда оглядываюсь, там уже никого нет.

Дым поднимается над парком. Подъехав ближе, трогаю Кая за плечо, чтобы притормозил; там установлены палатки.

— Остановись, — прошу я, хотя мне хочется побыстрее уехать, оставить это место и никогда не возвращаться. Я боюсь того, что мы увидим.

Замедлив ход, он останавливается, я слезаю с байка и принимаюсь стаскивать шлем.

— Что дальше? — спрашивает Кай.

— Мне надо сходить туда. Посмотреть, что к чему. — На меня накатывают волны ужаса, страха и боли — как неумолимый прибой, разрушающий берег; они терзают меня, испытывают мою решимость.

— Ты уверена, Шэй? Если там что-нибудь похожее на Ньюкасл… Ладно. Ты достаточно окрепла? Ты едва оправилась от болезни. И потеряла маму. Ты не обязана этого делать.

— Нет, обязана. Я должна посмотреть, не смогу ли чем помочь, — возражаю я. Хотя мне с трудом даются эти слова, я уверена, что должна так поступить, должна узнать, что здесь происходило, пока меня не было.

В течение всего периода нашей жизни в Киллине мне постоянно хотелось вернуться в Лондон, но сейчас я вдруг ощутила, что внутри что-то сдвинулось, и осознала свою принадлежность этому месту. Это мой дом. Я поворачиваюсь к Каю.

— Тебе не нужно идти со мной. Подожди здесь, если хочешь.

Он отрицательно качает головой и решительно берет меня за руку.

— Куда ты, туда и я.

Мы идем к воротам парка, хотя на самом деле их больше нет. Колонны исчезли, и скоро мы видим почему: нас догоняет армейский грузовик. Мы сходим с дороги, и он проезжает в разрыв забора, который оказался бы слишком узким, если бы колонны стояли на месте. Сразу за бывшими воротами появляется солдат в биозащитном костюме; он коротко переговаривает с водителем, одетым точно так же. Грузовик катит дальше, а солдат поворачивается к нам.

— По какому делу?

— У нас иммунитет. Мы хотим посмотреть, — говорю я, и голос мой только чуть-чуть дрожит.

— Мы рады любой помощи, какую только можем получить. Зарегистрируйтесь вон там. — Он машет рукой вслед грузовику, обогнавшему нас.

На этом краю парка повсюду расставлены палатки; дым поднимается на другом конце, за теннисным кортом. Грузовик въезжает прямо в одну из самых больших палаток.

Мы идем туда, и я начинаю различать звук. Он впереди нас и внутри грузовика, и усиливается, когда кузов открывается; я уже слышала что-то похожее раньше. Этот звук я издавала во время болезни, когда плакала, стонала и кричала от невыносимых мучений. Это звук боли.

Но я слышу не только его. С каждым шагом по направлению к палатке на меня наваливается агония. Я чувствую то, что чувствуют они. Это началось, когда мы въехали в поселок, и все время усиливалось. Сейчас мне приходится застыть на месте, чтобы не упасть, сжавшись в комок, на землю и не закричать.

Келли рядом, она стоит совсем близко, но на этот раз мне не до нее. «Ты должна защитить себя, или проиграешь», — говорит она.

Мысленно отвечаю ей: «Защитить? Как?»

«Вообрази себе стену, отделяющую тебя от всех остальных в этом мире, и они не смогут пробиться сквозь нее».

Кай разговаривает с мужчиной в костюме биозащиты, управлявшим грузовиком. Тот кивает, думаю, Кай представлял меня, но не слышу, что он говорит. Все, что я способна слышать — крики боли, отдающиеся у меня в голове. Не могу ни двинуться, ни вздохнуть: все силы уходят на то, чтобы самой не закричать. Построить стену? Как?

«Позволь, я помогу», — говорит Келли, и вот она, стена: волна прохладной успокаивающей тьмы, в которую я могу погрузиться, чтобы уберечься от огня. Пламя лижет ее, но я в безопасности.

«Видишь?» — спрашивает она, и я вижу. Если визуализирую барьер из прохладной темноты, то могу слышать и чувствовать страдания, но они удерживаются на расстоянии от меня.

«Делай что считаешь нужным, но я тут не останусь». На несколько секунд Келли исчезает, а потом уже маячит где-то вдали.

Кай забирается в грузовик. Вместе с водителем он помогает людям выбраться из грузовика; их провожают в палатку.

Он передает мне маленькую девочку лет трех, которая плачет и зовет маму. Мальчик постарше самостоятельно спускается на землю, но двигается странно, пошатываясь; он весь сосредоточен на том, чтобы сделать несколько шагов.

— Это твоя сестренка? — спрашиваю я.

— Да.

— Ваша мама тоже здесь?

— Она в другом грузовике.

Следующий грузовик уже подъезжает, но не останавливается там, где первый. Проехав мимо нас, он по набитой колее, выдавленной в дерне колесами, пересекает парк, и мальчик бросается за ним. Водитель первого грузовика догоняет его, ловит, несет назад; он велит мне крепко взять мальчика за руку и отвести в палатку. Как и его сестренка, мальчик теперь плачет.

Водитель поворачивается, чтобы уйти, но я его окликаю.

— Почему они с матерью в разных грузовиках?

— Потому что еще живы.

Слова его подтверждают то, что я и так знала, но во что не хотела верить. Смотрю через луг: второй грузовик разгружают. Мальчик пробует освободить свою руку и рыдает.

— Мне жаль, — говорю я ему. — Моя мама тоже умерла.

Он перестает дергать, смотрит на меня снизу вверх широко открытыми карими глазами.

— Идем, — говорю я и тяну его за руку. Он позволяет мне отвести их с сестренкой в палатку.

В море раскладушек находятся места для них и для других, прибывших на грузовике с живыми. Здесь несколько армейских медсестер в костюмах биозащиты и люди в штатском, помогающие им. Одну я узнаю. Это рыжеволосая официантка — та, что читала «Пятьдесят оттенков». Прошло совсем немного дней, а мне кажется, что целая жизнь. Она бледна и выглядит так, будто не спала вечность, но когда мы подходим, лицо ее расплывается в улыбке. Она крепко обнимает меня и Кая.

— У вас обоих тоже иммунитет? — спрашивает она.

— Да, — отвечает Кай.

— Значит, победивших это на двух человек больше. Я Лиззи, — представляется она. — А вон там мой брат, Джейми. — Она указывает на мужчину, перетаскивающего что-то в заднюю часть палатки.

Мы называем себя, но я не могу оторвать глаз от происходящего вокруг.

Раскладные кровати, сотня или больше, в просторной палатке без перегородок. По большей части они заняты.

Некоторые из пациентов лежат спокойно, не двигаются. Другие плачут, молят о помощи. Лиззи просит меня помочь перестилать кровати, что я и делаю, стараясь не думать о том, зачем это нужно. Кай попадает в напарники к Джейми и носит покойников, а я отвожу взгляд.

Мой щит еще на месте, под его защитой я обретаю своеобразное спокойствие. Чувствую себя так, словно двигаюсь под водой — концентрированные боль и страдания кажутся в этом месте плотнее воздуха.

Когда я иду за чистыми простынями, чья-то рука хватает меня за ногу.

Это Эми, из школы. У нее бледная кожа, обычно замечательные светлые волосы слиплись.

— Шэй? — шепчет она.

Я опускаюсь на колени возле нее, беру за руку.

— Так больно. — Но она уже не чувствует боли, она перешагнула через нее.

Глаза ее полны слез, а потом начинают сочиться кровью и становятся красными. Рука слабеет. Голова откидывается на сторону, залитые кровью глаза застывают и смотрят куда-то вдаль. Но больше ничего не видят.

Но вижу я. Я вижу, как умирала мать Эми. Ее два младших брата. Отец. Она видела, как все они умерли, а потом ее привезли сюда. Мой щит соскальзывает, и меня захлестывает внутренняя круговерть боли и страха, терзающая и рвущая на части. Я ошеломлена болью Эми и окружающими меня мучениями. Выпускаю ее руку, встаю. Шатаясь, бреду к прямоугольнику света, через который мы вошли, и покидаю палатку. На улице глубоко дышу, стараясь очистить легкие от воздуха этого места.

Но потом становится еще хуже. На том конце парка все еще поднимается столб дыма. Туда уехал второй грузовик — тот, что привез мертвых. Ветер, должно быть, изменился и дует в эту сторону. Раньше я не чувствовала запаха, а теперь меня тошнит от него — я знаю, что горит.

От смрада сжимается желудок, и, делая вдох, — насколько это у меня получается, — я, кажется, чувствую, кто были те, кто там сейчас горит. Ощущаю запах пота и сигарет сердитого парня из магазина, перегар маминых веселых клиентов из паба. Болезненный аккорд солнечного света и детских улыбок на игровой площадке. Скоро до меня долетит слабый аромат сарказма Эми и ее парфюма.

И все это смешивается. Они не должны смешиваться; каждую душу нужно провожать отдельно, куда бы они сейчас ни уходили. У каждой матери, как у моей, должна быть своя скорбящая дочь; у каждого ребенка — семья, горюющая совместно, чтобы пережить шок. Так быть не должно.

Но когда умирает целая семья, как у Эми, кто будет по ним скорбеть? Может, так лучше. Не остается никого, чтобы страдать.

Мне хочется кричать, хочется броситься в этот костер. Желание настолько велико, что я содрогаюсь от усилий остаться на месте.

Кто-то подходит сзади и опускает мне руку на плечо. Это Лиззи. Протягивает чашку чая. Некоторое время стоит рядом. Ее рука каким-то образом помогает моему сердцу умерить бешеный темп, я сосредотачиваюсь и заново возвожу защиту.

— Ты знаешь, у кого еще иммунитет? — спрашиваю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

Она начинает перечислять имена; некоторых я знаю, других нет. Некоторые семьи уцелели полностью. Но их немного — совсем немного по сравнению с целым поселком. Сколько здесь было жителей? Человек восемьсот или около того?

— Это значит… что остальных… больше нет?

— Еще не закончили проверять улицы. Насколько я слышала, из тех, кого находили в последнее время, все либо больны, либо умерли.

— А что в деревнях поблизости? В таких, как Крианларих, Монахайл и вокруг них? — Иона.

— Я не знаю. На сайте Би-би-си есть карта, где отмечены районы карантина. Можешь посмотреть там или по какому-нибудь новостному каналу. Но не уверена, что найдешь полную информацию.

Семья Ионы живет на изолированной от мира ферме в нескольких километрах отсюда. Это так далеко, что одному из братьев приходилось возить ее к школьному автобусу.

Может, беда их миновала.