Лёд и порох

* * *

Семен Лукич лично встречал нас у околицы и пожертвовал собой и своими близкими, как рекламным проектом.

В огромной, по северному широкой избе, состоящей из двух срубов, обложенных кирпичом, навстречу нам высыпали несметные полчища детей, кошек, кур, женщин и подростков.

Ксюха, это только первый дом.

— Итак, изба у Вас, Семен Лукич, из камня, крыта железом, верно?

— Истинно так, Ваше Сиятельство. — степенно, но с некоторым смущением произнес хозяин. Мы уже выяснили, что пусть грамоте староста и обучен, но в письме весьма нескор, так что для сохранения самоуважения он потом за мной все «проверит».

— А живут здесь все? — я обозрела все ширящиеся народные массы: из сеней заглядывали соседи, да и своих только прибывало.

— Нет, это так, поглазеть пришли. — Он шикнул и народ притих.

— Тогда начнем с Вас. — я грациозно пристроила папочку на коленке и принялась конспектировать.

— Возраст у Вас какой? — уставилась на сложную работу мысли. Ну да, эти цифры запомнить нелегко.

— Да уж тридцать семь стукнуло.

Да ладно? Он же выглядит как ровесник Тюхтяеву, если не старше.

— К какому сословию относитесь?

— Крестьянствуем мы. — гордо ответствовал староста.

— Родились здесь?

— Туточки.

— Приписан тут же?

— Истинно так.

— Обыкновенно проживаете здесь?

— А то где же?

— Вероисповедание?

— Православные мы! — он даже ногой топнул.

— Родной язык русский?

— А как же.

Насчет грамотности мы уже условились.

— Ремесло Ваше?

— Земледельствуем.

— А побочное есть?

— Раньше в отход ходил, а теперь как сход старостой выбрал — бросил. Теперича мануфактуру держу небольшую.

То есть почти что пенсия.

— А супруга Ваша?

Он кивнул в сторону старой женщины, прям вот очень старой, со сморщенным в кулачок размером лицом.

— Как Вас величать, голубушка? — обратилась я, но та только нырнула за печь.

— Анною. — ответил глава семьи.

— А по отчеству?

— Ивановна она.

— Возраст?

— Да старая уже, почитай на два года меня старше будет.

Не удержалась, посмотрела на дряхлую тридцатидевятилетнюю старуху. Как хорошо, что та яма была рядом с Фролушкиной лавкой. Переглянулась с Андрюшей — тот тоже немного озадаченно наблюдал за нашим контингентом. Если бы на даче провалилась, то наилучший исход — превратиться к жалкое подобие этого кошмара.

Само собой, неграмотна, местная, ни разу за пределы околицы не выбиралась.

— Дети?

Мне выстроили целую толпу: сыновья двадцати трех, двадцати одного, двадцати, тринадцати, двенадцати, девяти, шести лет, и дочери четырнадцати, одиннадцати, семи и четырехлетнего возраста. Она вообще помнит, когда не была беременна? И кто-то еще говорил о том, что это дворянки изнашивали свой организм постоянными родами, а крестьянки защищались лактационным бесплодием. Так себе защита получается.

Сыновей староста отдавал в школу, а девочкам грамота ни к чему.

— Пятерых уже замуж выдали. — гордо произнес многодетный отец.

Трое старших сыновей уже также были женаты и вместе с женами и детьми жили тут же. Изба мигом перестала казаться просторной.

Но переписали и этих.

— Кто-то еще проживает с Вами?

— Отец мой, Лука Мефодьевич. — вон он на печке дремлет.

— Годов ему?

— Да старый совсем, шестьдесят уж почитай стукнуло.

Тем мощам, которые удалось рассмотреть при свете керосиновой лампы, я б и сто шестьдесят дала. Что-то свежий воздух и экологически чистые продукты пока никого тут не омолодили.

— Семейное положение у него?

— Да уж почитай дет десять вдовствует. — домочадцы с облегчением кивали. Любили тут свекровушку, прямо горячо и пламенно.

Православный, местный, неграмотный. Живет при сыне. Тоже себе официальный статус.

Итого при одной избе старосты насчитывалось 14 мужчин и 12 женщин. Двадцать шесть душ — и это только первый дом. Вряд ли мы вернемся в усадьбу раньше воскресенья. Мы вышли, выдохнули и я поймала себя на том, что опираюсь на своего несостоявшегося любовника.

— Я бы так не смогла. — прошептала ему на ухо.

— Я т-т-тоже. — негромко согласился он.

Дождались старосту и священника и рванули вдоль улицы.

И пошло дело куда бодрее.

— Имя? Семейное положение? Отношение к главе хозяйства? — Пол расставляли сами. — Возраст? Сословие или состояние? Вероисповедание? Место рождения? Место приписки? Место постоянного жительства? Родной язык? Грамотность? Занятие?

Физические недостатки определяли навскидку, лишь изредка уточняя детали. Калечно-увечных детей было немного, разве что совсем младенцы — естественный отбор суров, а с теми, из кого работник не вырастет, в деревне не церемонятся. В паре домов догнивали лежачие старики и старухи, но пропаганду гигиены я отложила на будущий визит, только приказав спутнику отмечать семьи, которым необходим визит врача.

Когда тусклое зимнее солнышко подобралось к зениту, до середины села мы едва добрались. Дурные предчувствия о сорванных сроках как-то неприятно оживились.

— Андрюшенька, я считаю, что 28 января у нас закончится только когда мы в дом вернемся, верно? — громко озвучила я свой рецепт растяжения пространства и времени.

— Конечно, Ксения Александровна. — неуверенно улыбнулся мальчик.

Староста настоятельно приглашал на обед, но туда мы отправили отца Феофана, которого уже начала утомлять роль свадебного генерала. Он, конечно, успевал и благословлять детей, наскоро освящать пищу, но следовало оберегать нашего самого старшего товарища.

Вскоре больше половины ответов можно было уже расставить самостоятельно: информацию про избы писали сами, вероисповедание, место постоянного жительства, приписки и рождения более чем часто совпадали, родной язык и сословие так же не блистали разнообразием.

После полусотни дворов я уже на пороге могла рассказать о семье больше, чем они мне сами могли поведать. Те из мужиков, в чьих глазах бывало поменьше обреченности — или занимались отхожим промыслом, или имели за плечами армейскую службу. Да и то, что Вичуга по сути была богатым торгово-мануфактурным селом, накладывал благостный отпечаток. Женщины же почитай все вызывали состояние липкого ужаса — со следами побоев, как свежих синяков, так и заживших шрамов, выбитых зубов и разбитых скул, к двадцати уже утерявшие всякую привлекательность, безвольными или наоборот, шумно-скандальными привидениями сидели по домам. И дочери их были обречены на такую же долю.

Вдовам было еще хуже — без мужика жить хорошо в городе, да и то, если доход имеешь. В деревне же это крест на благополучии, покосившийся дом, урезанный до минимума надел земли, абсолютная беззащитность перед любым внешним произволом. Работу на фабриках давали из милости, и так же этой милости могли лишить. В любую секунду. Вдовы встречали нашу делегацию обреченно, словно готовые ко всему. Предложи им Андрюша совместный досуг — ни одна бы не возразила, а некоторые и так на него с практическим интересом поглядывали.

Я же разницу во внешности двадцатипятилетней и сорокалетней вдов не нашла. Коли нет взрослого сына — то хоть в петлю лезь.

Вдова, 19 лет. Двое детей своих и восемь от мужа остались. Год вдовеет, но старшие уже помогают, правда и строят ее на правах главы семьи. И не факт, что только словами.

26 лет, пятеро детей. Эта живет со свёкрами, причем не факт, что ей легче, чем остальным.

Сорок лет — а я бы и семьдесят постеснялась дать. Шестеро детей, старшему тринадцать. Остальные семеро умерли в холеру. Да и эти выглядят так, что от врача бы не отказались. Работает поденно, землю обрабатывать не может, оттого надел отобрали.

И были еще, еще, еще.

Вдовец с девятью детьми в возрасте от трех до восемнадцати лет женился на шестнадцатилетней и та уже ходит с огромным животом, обихаживая всех.

Погорельцы. Живут в чужом коровнике их милости. Кормилец обгорел сильно и явно на ладан дышит. Отец Феофан его заодно и соборовал. Четверо детей, и это трое сгорели еще. Будущей вдове двадцать девять.

Кое-где отношения в семьях бывали еще более причудливыми — в паре семей кто их женщин приходился главе семьи женой, а кто снохой, затруднялись определить даже собственно вопрошаемые. Да и принадлежность детей тоже порой вызывала ожесточенные споры, переходящие в драку. Этих урезонивал священник или староста, после чего все шумно каялись и обещали далее не грешить. Ага, в одной горнице несколько семейных пар со всеми интимными подробностями — не согрешат, само собой.

— Семен Лукич, я, конечно, напишу без подробностей, но это ж подсудное дело. — бормотала я старосте в сенях очередного веселого дома.

Коллежский регистратор выдавал годовую норму смущения и ужаса.

— Грешно живут, это верно. — поглаживал староста бороду. — Да эти почитай сроду так. Нет чтобы с одной женой жить — завсегда снохачествуют. И что стыди их, что не стыди!

Начинало смеркаться, когда нам удалось покинуть гостеприимных сельчан, надаривших нам и пирогов, и ягод, и прочей снеди. За плечами у нас остались тысяча тридцать девять человек.

— Уж не побрезгуйте. — выносили нам кульки почти из каждого дома. Поначалу я отказывалась, потом махнула рукой и «забывала» часть гостинцев в сиротствующих избах. Андрюша раскусил меня на четвертом адресе и быстро сообразив, что к чему, уже сам перегружал добро, пока я расспрашивала жителей.

Хреново оббежали быстрее — 64 жителя, 18 мужчин, 46 женщин. Восемь дворов. Запомнилась моя ровесница, овдовевшая тридцатилетняя женщина с восемью дочерями. Лишились кормильца по осени и эту зиму еще протянут, а по весне пойдут побираться. И гнетущая безысходность, которая в Вичуге еще разбавлялась полугородской работой на фабриках и мануфактурах, а тут, в заметенной снегом деревушке, прожигала ледяным пламенем.

— Андрюшенька. — мой спутник стал уже таким же привычным и удобным как писчие принадлежности, которые я ему препоручила. Вдруг подумалось, что удобно было бы иметь такого мальчика на побегушках, когда соберусь с духом заняться бизнесом. Да и на контрасте с этой безысходностью, просто надирало сделать что-то хорошее.

— Да, В-в-ваше С-с-сиятельство. — все же при деле он меньше заикается, что не может не радовать.

— А Вам очень нравится служба в Министерстве? — мы тряслись в возке, придерживая дремлющего священнослужителя. Оставался последний рывок.

— Хорошее место. — сдержанно отозвался мой юный друг.

— Ну, с этим, конечно, не поспоришь. А оклад у Вас большой?

— Сорок три рубля. — гордо отрапортовал ребенок. За каморку свою платит где-то 25–30, еще, небось, и матери помогает, так что ест не каждый день.

Да, жила я раз на сорок один рубль в месяц — до сих пор как вспомню, так вздрогну. И Ольга планировала ему подсунуть жену, которая столько на чулки тратит?

— За пятьдесят я могу нанять Вас личным секретарем. С осени, например.

Он замолчал.

— Мне нужен будет человек, ведущий деловую переписку и учет бумаг.

Ну и помыкать тобой мне понравилось, да.

— Личным секретарем? — тихо переспросил он.