1941. Друид. Второй шанс

Глава 8

Старшина Сидорчук, лысоватый мужчина с хитрым прищуром и густыми буденовскими усами, расстелил на бруствере серый платок, куда затем пристроил кисет с махоркой. Из-за пазухи достал боевой листок и ловко скрутил из него просто исполинских размеров козью ножку, истратив на нее едва ли не весь газетный разворот. Его закадычный друг, рядовой Ганжа, пристроившийся в окопе рядом, недовольно хмыкнул. Сразу видно, что не одобрял такое расточительство.

— Вижу, богато живешь, Мыкола. Из такого листа можно зараз три цигарки свернуть, а у тебя только одна получилась. Даже графья в Париже так не делают, — укоризненно проговорил Ганжа, с наслаждением принюхиваясь. Запах у махорки был ядреный, духовитый, пробирающий до самых печенок. Не то, что немецкие сигареты, от которых только одно название и вонь, словно одеколона наглотался. — Поберег бы бумагу. Когда еще многотиражка приедет… Может и не приедет вовсе.

Явно, на окружение намекал, нахмурился старшина. Кого другого за такие пораженческие разговоры он бы сразу же отчитал, да еще и пару нарядов вдогонку назначил. Семен же свой в доску. Как облупленного знал его. Никогда тот труса не праздновал. Когда надо в разведку или в дозор, всегда первым вызывался.

— Покурим, Мыкола, а то к вечеру холодать начинает. Глядишь, согреемся немного, — кивнул Семен, кивая на зажигалку. Мол, раскуривай, чего ждешь. — Да и брюхо может успокоится… Черт, как же есть охота.

— Не чертыхайся. Нечистого нам еще не хватало, — старшина стал с тревогой всматриваться в заснеженный берег реки, на котором были немецкие позиции. Больше суток там уже было тихо. Весь шум стороной пошел. Только это совсем не успокаивало, а, наоборот, пугало до чертиков. Затишье на войне, всегда не к добру, каждому известно. Лучше бы артиллерия или авиация работала — Готовят что-то, ироды.

Сделав глубокую затяжку, он передал козью ножку товарищу. Скребущий горло дым окружил обоих, даря ненадолго тепло.

— Добрый табачок, — у Ганжы запершило в горле, и он зашелся скрипучим, долгим кашлем. — Аж в глазах темнеет. Такой махоркой только крыс травить… Ты чего?

Старшина на его глазах весь подобрался, напрягся, как охотничий пес перед добычей. То в одну, то в другую сторону повернется. Засопел еще, вдобавок, что совсем чудно было. Неужели, немцы заметил.

— Сема, чудится мне, что харчами запахло, -удивленно пробормотал он, оглаживая усы. — Убери-ка ты цигарку, а то она весь запах перебивает. Понюхай, Сема.

Тот затушил козью ножку и, заботливо обернув ее в платок, спрятал в карман. Позже докурит. Ночь длинная, а на посту без табака уши запросто опухнут.

— Кулеш, кажется… С салом, — голос у старшины задрожал. сглотнув набежавшую слюну, он тяжело вздохнул. — От немчуры что ли тянет? Поди, суки, ужинать собрались.

— Это тебе с голодухи, кажется, — усмехнулся Ганжа, тоже начиная усиленно принюхиваться. — Точно с голодухи. Я, когда не жрамши, такое бывает вижу, что ни в жисть…

И тут саркастическая ухмылка на его лице стала исчезать. Рядовой тоже почувствовал запах горячего варева. Кто-то, действительно, варил похлебку, пряный аромат которой во всю выбивал слюну и кружил голову. Пришлось даже на бруствер опереться, чтобы не упасть.

— У нас это Мыкола. Христом Богом, клянусь у нас, — от волнения Ганжа даже Бога помянул, чего в другое время никогда бы себе не позволил. — Подожди… Во второй роте, кажется…

Удивленно переглянувшись, они тут же по извилистой траншее двинули в ту сторону. Кто же интересно тут припасами разжился? Ведь, весь батальон уже третий день без горячего сидит. Как связь с соседями пропала, так они кухню и не видели.

-… Точно, они! — вскрикнул рядовой, шедший первым. Вскинул руку, показывая в сторону еле видного огонька в овраге. — Похоже, почти вся рота там собралась… Сколько осталось.

Пригнувшись, они быстро перебежали открытое пространство, и оказались за небольшим холмом. Здесь можно было уже не бояться пули снайпера или шальной мины. Через такой слой земли и танковым снарядом было не пробиться.

— Здравия желаем, товарищ старшина! — перед старшиной тут же вытянулся один из рядовых, высокий, жилистый грузин. Грязный, как черт, а все равно орел. Смотрит бодро, уверенно. — Давайте к нашему столу! Ну-ка, парни, двигайтесь! Место старшине! Сейчас такой кулеш будем кушать, товарищ старшине, пальчики оближешь! С мясцом, с кусочками сальца! — грузин даже глаза закатывал, когда перечислял. Сразу было видно, кто в этой роте балагур. — Еще с пшенкой, да с луговыми травами! А-а-а, держите меня семеро! Гвен, дружище, не томи! Без слюней уже остались…

Аромат, и правда, такой стоял кругом, что, у не евших уже вторые сутки бойцов, ноги подкашивались. Кое-кто к дереву привалился, чтобы не свалиться, и жадными глазами следил за здоровенной бочкой, которую находчивые бойцы приспособили под кастрюлю. Другие уже котелки, консервные банки приготовили. Все ждали.

— Еще немного, воины, совсем немного, — негромко приговаривал невысокий парень в необычном сером полушубке и меховой шапке, «колдовавший» у бочки с длинной деревянной ложкой. — Сейчас пару корешков добавлю для бодрости. К завтру, все как огурчики будете…

Из большой холщовой сумки на плече он вытаскивал то одну щепотку каких-то скрюченных корешков, то другую, и кидал их в бочку-котел. Всякий раз оттуда поднималось густое облако пара, и во все стороны тут же расходился одуряющий аромат пряной похлебки, вызывающий полустон-полувсхлип у стоявших вокруг.

— Вот теперь готово, — наконец, выдал парень, стукнув ложкой по железу. — Кому первому?

Естественно, снять пробу дали старшине, как старшему по званию. Не успел он огладить свои усы, как в его руках уже оказалась обжигающе горячая миска с похлебкой.

— У-у-у, — не сдержавшись, застонал старшина. От похлебки шел такой умопомрачительный аромат, что голова кругом шла. Хотелось завыть по-звериному и одним махом опрокинуть всю миску в рот.

Дрожащей рукой вытащил ложку из-за голенища сапога и зачерпнул самую гущу со дна. Осторожно, чтобы ни капли не пролить, поднес ко рту и медленно поднес ко рту.

— Господи… братцы, — прохрипел он с выступившими на глазах слезами. Как же вкусно было, что и словами не описать. Ведь, больше трех суток горячего во рту не было. Сухарями спасались. — Мяско, мужики. Свинина…Где, мать вашу, взяли?

Никто не ответил. Только ложки стучали по котелкам, да челюсти клацали. Но потом…

—… Это новенький, товарищ старшина, кабана поймал, — как все поели, ротный, пожилой сержант, рассказывал старшине. Говорил негромко, кивая время от времени на того самого красноармейца. — Говорят, товарищ политрук хотел его в особый отдел дивизии отправить. Мол, подозрительный очень, без документов с той стороны пришел. А комбат вроде настоял, чтобы его во вторую роту определили, пока все не прояснится…

Старшина кивал, поглядывая по сторонам. Он тоже эту историю слышал.

— Мы его поспрашивали, как пришел. Говорит, в лесу с самого рождения живет… — продолжал сержант, вертя в руках ложку. Видно, что от добавки он точно бы не отказался. — Скажу, товарищ старшина, не врет. У меня глаз на такое наметанный. Поглядите, как ходит. Точно, охотник. Такого бы в разведку, цены бы ему не было. Мимо часового пройдет, тот и ухом не поведет…

Дождавшись, как ротный закончит, старшина покачал головой.

— Ты пригляди за ним, сержант, как немец попрет. Шустрый, похоже, больно.

-//-//-

Гвен смотрел на окружающих его воинов и качал головой. Не понимал он этих людей. Казалось бы, они достигли просто невиданных высот во всяких механизмах и поделках с ними: летают на железных птицах, плавают на огромных кораблях, ездят на невиданных повозках и стреляют из дальнобойных самострелов. В остальном же, что в его мире известно и сопливому мальчонке, они совсем ничего не понимают. Ведут себя, как неразумные телята, тыкаются носом во все стороны и оглашают окрестности истошным мычанием.

— Несмышленыши, право слово, — шептал он, глядя на толпящихся у бочки с похлебкой воинов. — Не понимаю, как в лесу голодать можно…

Нужно было быть полным глупцом, чтобы здесь голодным оставаться. Если знать, лес и накормит, и напоит, и вылечит, и даже оденет. Оглянись вокруг себя, сразу же увидишь нужное. Вон под той сосной можно найти особый мох, который жар и ломоту в костях, как рукой снимает. Под березой, если кривая и в низине растет, обязательно пара крепких боровичков найдется. Если же от голода совсем невмоготу, то ищи сухую осину или дуб. Под корой там столько личинок жучков-короедов, что два-три дня легко протянуть можно.

Для Гвена же, как и для его собратьев друидов,лес, вообще, родной дом. Под сенью дуба они рождались и посвящались своими родителями Великому Лесу, проживали жизнь и здесь же, в корнях священной дубравы, заканчивали свой путь.

В этом мире, чувствовал он, все было совершенно иначе. Люди избрали другой пути, начав поклоняться не жизни, а смерти. Как, вообще, можно было окружать себя таким количеством металла? Всюду, куда не брось взгляд, натыкаешься на неживое, твердое, металлическое. Это мир железа, которое не чувствует, не понимает, в отличие от Великого Леса.

— Ой, — сидевший в стороне от всех, друид вдруг почувствовал прикосновение к ноге. Кто-то настойчиво снова и снова толкал его. — Ты?

Прямо из сугроба, блестя черными глазенками, на него смотрела нахальная бобриная мордочка с седой проплешиной на самой макушке. Бобер-патриарх был одним из тех существ Великого Леса, которых Гвен призвал утром к себе на помощь. И если мыши, белки и лисы оказались исполнительны, но глуповаты, то этот совсем, наоборот. Бобер, едва только появившись, сразу же показал свой норов, требуя непременного почесывания и сахара.

— Иди отсюда, — еле слышно зашипел парень, незаметно толкая обнаглевшее животное в сугроб. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел это. И так на него смотрели косо. — Уходи, я сказал… Ах ты, маленький поганец…

Недовольный бобер, который, похоже, окончательно потерял терпение, вдруг цапнул его за ногу. И тут же в ответ получил сильный пинок, смачно приложившийся по его хвосту. Хрюкнув от обиды, животное исчезло в сугробе.

— Иди, иди. Принесешь что-нибудь полезное, почешу брюшко…

Проводив его взглядом, друид улыбнулся. Вспомнил, как давным давно учитель показывал ему этот самый призыв. Тогда Гвен еще был совсем, и призыв оказался для него самым настоящим откровением. С открытым ртом он смотрел на то, как по зову учителя из леса выходили животные и без всякого страха садились рядом с ними. Здесь были и целый вывод ярко-рыжих лис, с десяток взъерошенных белок, кабанье семейство со старым вепрем во главе.

— Я помню, учитель, все помню… — шептал Гвен, опустив голову. Нельзя, чтобы кто-то видел сейчас его лицо. Слишком уж выразительным оно было сейчас.

Парень, стараясь не привлекать ни чье внимание, шагнул в темноту, оставляя за спиной освещенные костром деревья. Ему нужно было сделать кое-что, чего никто не должен был видеть.

— Великий Лес, — размеренно зашептал друид, прислоняясь в узловатой коре громадного дуба. Коснулся лбом дерева, крепко обхватив его руками. — Даруй, мне, твою защиту; а под защитой твоей — мудрость; а в мудрости — понимание; а в понимании — истину…