Две столицы

Событие двадцать четвёртое

Не скрещивай шпаги с тем, у кого её нет!

Станислав Ежи Лец

В России две беды – это маленькие танцевальные залы и дураки, которые навыдавали туда огромное количество пригласительных билетов. Как потом напишет Иван Алексеевич Второв, который здесь где-то сейчас мельтешит: «Я был на двух балах и толпился в тесноте между блестящего общества кавалеров и дам. Кто успел приехать прежде, тот и прав, а опоздавшие не могли продраться, кроме самых знаменитых вельмож. Вся императорская фамилия была тут, иностранные посланники и проч. Между прочих обращали внимание многих магометанской религии муфтий с двумя жёнами своими, покрытыми с головы до ног тонкими прозрачными покрывалами. Величина Грановитой палаты не соответствовала многочисленному собранию, и едва могли раздвинуть узкую дорожку для польского танца, в коем танцевал в первой паре император с супругою».

Ничего не добавить, не убавить. Антуанетте и Стеше повезло. Их пропустили, так как они были с Петром Христиановичем. Но и всё, везение на этом закончилось. Танцами это назвать было нельзя. Просто давились, обливаясь потом и слезами люди набитые в залу, как шпроты. Брехт всё время опасался, как бы кто не раздавил его спутниц.

– Может, ну его, домой пойдём? – прокричал он дамам, но услышан не был. Музыку слушали и глазели. В это время преображенские офицеры всё же смогли, в центре зала, раздвинуть дорожку шириной около трёх метров, и император с Елизаветою в самом деле прошлись в польском танце. Брехт уже было хотел пойти с Антуанеттою тоже сбацать чего похожее. Дарьюшка Бенкендорф в перерывах между скачками занималась с графом плясками. Смеясь над неуклюжестью медведика. Немного научился этим изящным танцам. Хотел. Только настроился, как неизвестно откуда, из толпы, вынырнул молодой человек в штатском платье и, толкнув Антуанетту, наступил Брехту на ногу. Даже не наступил, а умышленно топнул по ней. И ведь целился гад, попал каблуком по мизинцу. И стоит рожи корчит. Скривился в презрительный такой ухмылке. Потом уже, анализируя ситуацию, Брехт понял, чего этот рыжий кривится. Он ждал, что оскорблённый граф фон Витгенштейн его на дуэль вызовет. Только вот Брехт – это не аристократ с манерами. Потому, на автомате, как учили, без большого замаха в кривящиеся губы и рыжие усики впечатал Пётр Христианович правой, костяшками пальцев. Губу порвал, зубы штуки три выбил и костяшки пальцев об остальные, только обломанные, зубы в кровь изодрал.

Рыжий вылетел на дорожку, к счастью не на танцующих, подскочил, размазал кровь по лицу и бросился к Брехту.

– Вы подлец, сударь, я вызываю вас на дуэль! – и сразу два похожих субъекта рядом образовалось. Один так вообще брат, наверное.

Так хотелось оплеуху засветить этому рыжему. И французский какой-то странный. Шипящий.

– Пётр Христианович? – вынырнул, блистая золотом мундира и голубой Андреевской лентой, граф Шереметев сбоку откуда-то. – Что-то случилось?

– Я вызвал графа на дуэль! – прошипел рыжий.

– Пётр Христианович? – Нда. Брехт передумал оплеухи развешивать. Больно много народу.

– Николай Петрович, будете моим секундантом? Этот невежда толкнул умышленно мою жену.

– Вы лжец, сударь! – шепелявя взвизгнул рыжий, и размазал, умышленно же гад эдакий, кровь по лицу. – За вами выбор оружия, я надеюсь вы выберете оружие дворянина – шпагу.

Вона чё? То есть этот хмырь рыжий специально ждал, чтобы граф его вызвал на дуэль и тот выбрал, как вызываемая сторона, шпагу. Хрен тебе за воротник, родной.

– Хорошо. Я выбираю ножи. Я их с собой принесу.

– Ножи, вы сиволапый мужик, а не дворянин!

– Я сиволапый мужик, и я убью вас, дорогой друг беззубый, ножом. А теперь пошёл вон. Пусть ваши секунданты договорятся о встрече с моими. Время завтра в восемь утра. В одиннадцать меня ждёт император. Пошёл вон.

– Пётр Христианович! – покачал головой граф Шереметев.

– Николай Петрович, я вам всё объясню. Только не сейчас, мы и так привлекли слишком много внимания. Договоритесь, пожалуйста, с секундантами этого товарища. Чувствую, что это всё неспроста. Пусть вторым секундантом будет Каверин. Это важно. Только пусть будет в штатском.

– Вот уж дела непонятные. Вы уверены, Пётр Христианович? – всё ещё мялся сенатор бывший.

– Уверен. Это важно.

– Хорошо, я всё сделаю. А где вы проживаете? – решился, наконец, граф.

– Павел Никитич знает. Дом с мезонином в конце Пречистенского бульвара, почти на набережной.

– Петер, что это всё значит? – бросилась к нему жена, когда отошёл граф Шереметев.

– Сам не понял, – это про себя. – Всё в порядке, любимая. Этот наглец позволил себе грубость в отношении тебя. За это поплатился.

– Теперь ты будешь драться на дуэли? Он может тебя убить?! – и слёзы потекли ручьями.

– Ну, что ты, любимая. Я ему завтра объясню, что толкать моих жён вредно, и он извинится.

– Жён?! – и слёзы высохли, голубые молнии полетели. Чего и добивался.

– Это всё мой плохой французский. Жену, конечно. Этот невежда завтра извинится, и я его прощу.

– Петер?

– Честное пионерское. Или ты хочешь, чтобы я его покалечил немного?

– А он не может тебя убить? – опять набрякли капельки.

– Где он и где убить? Но если хочешь, то я ему и остальные зубы выбью, что бы он шипеть не мог на тебя.

– Он поляк.

– Поляк? – ну-ка, ну-ка. – Как ты определила?

– По акценту, и он ругался по-польски.

– Пошли танцевать, радость моя. Хорошую новость ты мне сейчас сказала. Я ему скажу, что ты тоже полячка, и он тогда обязательно извинится. Всё, пошли, я вас приглашаю, княгиня.

Поляк, значит. Ох, как замечательно! Кто-то прямо подыгрывает.