СССР: вернуться в детство-2

А вот вам и председатель Иркутского областного женсовета со взглядом лисы-Патрикеевны. Не хочу я про неё читать.

О. Кто бы мог подумать, что на первой странице главной областной газеты (и восьмого марта!) будет такое. «Сводка о закупках молока у населения», ты глянь! Во-первых, для меня сама по себе тема, что население (оказывается!) может держать скотину и продавать куда-то своё молоко, стала новостью. Я думала, у нас всё, похожее на предпринимательство, запрещено на корню, однако же — вот. А во-вторых, похоже, авторы заметки были чем-то недовольны. Ну-ка… Я углубилась в чтение. И так задумалась, что аж перестала качать. Впрочем, пацаны уже уснули, теперь хоть из пушки стреляй.

Короче, кто-то совсем оборзел и, несмотря на соцобязательства, за два первых месяца года не сделал ни хрена, а только всё решал, как же всё-таки получше бы это соцобязательство выполнять. Ой, ребята-а… Чёт не хотела бы я рядом с вами стоять, если это дело наверх пойдёт.

А с другой стороны, такой тоской веяло от этой заметки. Народ не хотел соцсоревноваться. И почему граждане в очередь не встают молоко сдавать? Платят копейки? Как-то это всё не внушало энтузиазма. Будет товарищ Андропов рынок-то двигать или так и просидим на бобах?..

13. ДЕТИ, ДЕНЬГИ, КРОВАТИ…

Б — БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ

Числа́ этак двенадцатого марта до меня наконец донесли первый авторский экземпляр журнала «Смена». Помечен он был непривычным номером «5», до этого я никогда журналов, выходящих дважды в месяц, не получала, и смотрелось это несколько странно. Порадовало извещение с красивой круглой суммой в сто рублей. А ещё я снова стала популярной у… как бы это сказать… у администрации школы, что ли?

Татьяна Геннадьевна зашла в мою пионерскую конурку, поздравила с выходом нового романа и предложила мне выступить перед классами.

— Отличная идея, Татьяна Геннадьевна, — похвалила я, глядя на неё снизу вверх. — Давайте проведём серию классных часов. Только если я буду ходить в каждый класс как лектор, через два дня я говорить не смогу.

Она посмотрела на меня округлившимися глазами.

— Связки слабые, — пожала плечами я. — Желательно организовать как-то по два-три класса, хотя бы. Посадить в актовый зал. А мне дать микрофон. Вот тогда я смогу и про книгу рассказать, и на вопросы из зала поотвечать. И выглядеть это будет очень достойно. В школе ведь есть подходящая аппаратура?

— Ну-у-у… — она как-то замялась.

— Хорошо, давайте так. Изначально я собиралась часть гонораров направить на повышение качества спортивно-оздоровительных мероприятий. Честно говоря, я рассчитывала, что мама будет мне в этом помогать, но видите, как всё получилось. Рождаемость повышать тоже надо.

С этим тезисом Татьяна Геннадьевна спорить не стала.

— Поэтому, давайте я помогу школе актовый зал оформить? — предложила я. — Чтобы хорошие шторы, с кулисами. И звуковоспроизводящую аппаратуру, усилители, микрофоны.

— Погоди, — Татьяна Геннадьевна подвинула себе стул и села напротив, — Оля, ты представляешь себе, сколько это денег?

— Честно — не очень. Но, наверное, найдётся кто-то, кто сможет составить смету? Золотые шторы нам не надо, надо качественные, но бюджетные. Рублей в шестьсот уложимся? — Татьяна Геннадьевна смотрела на меня странно. — В тысячу? — предположила я.

— А мама вообще знает про это?

Я поняла. Татьяна Геннадьевна решила, что я сошла с ума.

— Знает, конечно. Это же заработанные мной деньги, моё решение. Изначально я предполагала, что часть денег переведу в фонд мира. А сейчас я думаю, что это всё как-то абстрактно звучит. Далёкие дяди и тёти будут что-то решать, непонятно куда распределять, — Татьяна Геннадьевна несколько нервно оглянулась на дверь, ведущую в коридор, — поэтому я решила, что для фонда мира будет достаточно ста рублей. Для обычной советской пионерки — огромные деньжищи, согласитесь?

— Да, конечно, — закивала она.

— Ну, вот. Мы — люди простые, в миллионеры не рвёмся. А своей родной школе помощь нужна. Полторы тысячи я могу дать. Давайте будем ориентироваться на этот бюджет.

Сумма прозвучала. Моя классная руководительница смотрела на меня долгим взглядом.

— Так. Пойдём-ка к Алевтине Ивановне, поговорим.

В директорском кабинете я не была с прошлогодней памятной беседы. Разговор продублировал диалог в пионерской комнате практически один в один, с мизерными вариациями. Мы сошлись на том, что сперва аппаратура (они находят — я плачу́ и передаю школе в дар с постановкой на баланс), а уж исходя из оставшейся суммы — занавес и прочее. И как только техника будет закуплена — сразу начнём серию «встреч с автором».

— У меня есть одно условие, — я чинно сложила руки на столе.

— Так? — хором спросили они и переглянулись.

— Мы сразу всех предупредим: те, кто не хочет слушать и общаться — идут на уборку территории. Ну, или классы генералить. Сами уж придумайте. Я терпеть не могу, когда на лекциях и выступлениях треплются не по теме. Вопросы — пожалуйста. Неуважение — нет. А если сказать, что можно просто уйти — уйдёт подавляющее большинство, потому что гулять и дурака валять куда интереснее, чем непонятного лектора слушать, согласитесь?

Согласиться сразу так они не могли — речь ведь идёт о сознательных советских детях! — и слегка замялись. Татьяна Геннадьевна была всё же ближе к народу и живых детей видела куда чаще Алевтины Ивановны. Врождённая честность и здравый смысл победили.

— Я думаю, мы сможем это организовать, — покосилась она на директрису.

Потом она ушла, а я сказала, что немного задержусь. Я прикрыла дверь, подошла вплотную к директорскому столу и сдвинула телефонную трубку с рычажков. Оттуда запищало на одной ноте.

— Алевтина Ивановна, по́мните, я говорила вам… об одном человеке из Москвы? — негромко начала я. — Что я примерно знаю дату его смерти?

Она кивнула и ответила едва слышно:

— Да.

— Я попыталась предупредить его… через знакомых… об опасности. И, судя по тому, что уже март, и он ещё жив, мы можем отодвинуть такие… события. Не совсем пока понятно, на сколько, но… Хоть на сколько-то.

Она закусила губу и снова стала похожа на простую, обыкновенную женщину.

НАЧАЛОСЬ!

Двадцать четвёртого марта я проснулась и узнала, что ночью маму отправили в роддом. Вот, что значит здоровый детский сон! Женя увёз её и ушёл на дневную смену, а мы с бабушкой к обеду поехали до Волжской (потому что, хоть первый корпус Областной больницы как бы и сдали, но роддом, как и бо́льшая часть комплекса, достроятся и начнут функционировать года через два-три). Рядом с окошком справочного стола обнаружился список, из которого мы узнали, что в семь часов пятнадцать минут Тимшина Г. Н. родила мальчика, рост пятьдесят один сантиметр, вес три пятьсот.

— Отлично! — сказала я. — Поехали на рынок, яблок посмотрим, что ли.

— Орех грецких надо, — сурово насупилась бабушка, — чтоб молоко пожирнее было.

— Вот, и орехи заодно…

Восемь последующих дней мы ездили навещать маму, передавая ей понемногу разрешённые вкусняшки (так, чтоб к вечеру ничего не оставалось, а то холодильников нет и хранить негде). К передачкам прибавляли записки, мама в ответ маячила нам из окна. Открывать, чтоб поговорить, было слишком по иркутской погоде рано. Иногда (если медперсонал не бдел) удавалось выбросить в форточку ответную записочку. Свидания с роженицами были не предусмотрены в принципе (видать, чтоб в больницу заразы не натащить). И вообще, в роддоме был почти армейский режим. Дети лежали в отдельном детском боксе, приносили к мамам их строго по расписанию. Зато с мамами со второго дня занимался врач-инструктор, проводил специальные зарядки, целый комплекс упражнений для скорейшего возвращения в бодрую форму.

Когда у Жени не было дневной смены, мы ехали с ним. В другие дни — на автобусе.

В один из дней после свидания мы поехали покупать коляску. Без коляски было никак нельзя. Ребёнку нужен свежий воздух! Все гуляли в обязательном порядке, и не так, чтоб на балкон пупсика вынести, а надо было именно по улице ходить. Я представила себе все эти процедуры с тасканием коляски вверх-вниз на третий этаж… Даша вон таскается. У неё ещё и коляска широкая, двойная. Хотя, справедливости ради, чаще всего честь занести-вынести в будни достаётся Жене, а по выходным — Наилю. Теперь грузоподъёмных работ будет в два раза больше. Да-а… Зато, как говорила моя подружка, мать четверых детей: «Я буду сильная и выносливая!» Вот и мы тоже будем. Коллективно.

Заодно купили кроватку.

— Жень, ты имя-то придумал? — спросила я.

— Желательно, чтоб не повторяющееся, — подсказала бабушка. Имеется в виду, чтоб не повторялось в родне, а то вон, с двумя Ирами вечная путаница.

И ка-а-ак начали мы перебирать. То «есть уже», то звучит с отчеством нескладно. То не нравится кому-то. В конце концов остановились на вариантах Фёдор, Семён и Тихон. Таких у нас точно не было. Теперь осталось, чтобы мама какой-нибудь вариант одобрила.

Некоторое время ехали молча.

— Стол, наверно, разобрать надо будет? — вслух подумала бабушка.

Или сервант отдать кому-нибудь. Эх, жалко мне этот сервант, если честно…

Дома мы начали крутить так и сяк, прикидывать. С нашей любовью к застольям обеденный стол разбирать — мы только и будем делать, что каждые две недели снова его собирать.

— Да давайте детский столик лучше пока разберём? — предложила я. — В кухню на антресоли запихаем его.

В кухне, над дверью, проектом дома был предусмотрен такой ящик-ниша с дверцами, который все называли изысканным словом «антресоли». Ну, а как его ещё назвать? Там пылились запасные банки, большая шинковка для капусты (востребованная ровно раз в год, во время засолки), и разобранный столик мог вполне войти.

— Так там в углу шкаф встроенный? — засомневался Женя, имея в виду межкомнатный встроенный шкаф, который неизбежно должен был напрочь перегородиться детской кроваткой.

— Да из него всё равно редко что берём. Надо будет — проще кроватку подвинуть, чем стол собирать-разбирать.

Одним словом, прибавлялись мы, как в теремке. Приехала из роддома мама, пацана оформили Федькой, и стало нас в квартирке девятеро. Мы, конечно, сходили во все очереди, в которых стояли на расширение жилплощади, и предъявили новые данные, но везде только руками разводили: пока — ничего.

ПРО БАБОСЫ

Однажды, ярким весенним днём, когда солнце начало активно плавить залежи снега на крыше школы и капли звонко долбили по подоконнику пионерской комнаты, я задумалась про бабосики. Как ни крути, а школа выживания девяностых (более лютого по своей циничности капитализма мне не приходилось наблюдать) давала совершенно иной взгляд на деньги, нежели у среднестатистических советских граждан. Здесь к деньгам относились аристократическо-интеллигентски. Вопросы о доходах не то что бы считались неприличными, но… Я в принципе никогда не слышала, чтоб в СССР такое спрашивали. Мужики выпивши могли похвастаться, разве что. Труд был почётен, а деньги — побочным продуктом труда, необходимым, но не очень достойным, чтобы об этом особо распространяться. И вообще, это демонстрировало склонность к меркантилизму у интересующегося — пережиток буржуазного строя и всё такое.