Классный час

Дри-дану-дану-данай

— А в чём же тогда смысл этой песни? — спросила Алла, — и почему она песней называется?

— Давайте я вам историю её создания расскажу, а вы уж там сами решите, — придумал я, — песня она или допустим рок-опера…

Класс оживился, но осмысленную фразу никто не выдал, поэтому я продолжил.

— Это было в 1901 году, на заре двадцатого века. Алексей Максимыч тогда жил в Нижнем Новгороде, но внимательно следил за обстановкой в стране, а в стране в это время было что? — задал я вопрос залу, ответил Половинкин:

— Назревала революция? — с вопросительными интонациями сказал он.

— В точку попал, Валера, — похвалил я его. — Через четыре года она и случилась, но до этого там много чего произошло. А конкретным толчком для написания этой песни явилась студенческая демонстрация в Петербурге, в марте того же года она прошла, а кровавый царский режим её кроваво подавил. Вот Алексей Максимыч и отразил с одной стороны отважных студентов-буревестников, а с другой глупых пингвинов-жандармов.

— А студенты из какого института там демонстрировали? — продолжил интересоваться Половинкин. — И чего они требовали?

— Требовали они академических свобод, — пояснил я, — чтобы самим выбирать руководство и ещё чтобы в армию не забирали во время обучения. А насчёт институтов я, честно говоря, не знаю… из университета наверно да из горного, это два основных вуза в то время было.

— А чем закончилась та демонстрация?

— Известно чем, казаки разогнали её нагайками, травм много было, но убитых, кажется, ни одного. Ну так что — против песни в заглавии возражать не будете?

— Не будем, Антон Палыч, — сказала Зоя, — но «Рок-опера о Буревестнике» всё-таки лучше звучало бы.

— Увы, друзья мои, не было во времена Горького рок-музыки, так что не судьба…

— А какая музыка была в те времена? — заинтересовалась Алла.

— Хм… — задумался я, садясь на краешек своего стола, — разная была. Вас, конечно, не классическая интересует, а так сказать эстрадная?

— Да, конечно, она самая, — на разные голоса подтвердили ребята.

— Это мы уже плавно выруливаем из литературы в пение, — заметил я, класс загудел, — но ладно, расскажу, что знаю. Пели и слушали в основном романсы и цыганские песни. «Очи черные» все, наверно, знают… а ещё «Две гитары зазвенев» и «Ямщик, не гони лошадей».

— А ещё «Дри-дану-дану-данай», — добавил Половинкин.

— Правильно, — похвалил его я. — А из романсов были популярны «Гори-гори, моя звезда», «Белой акации гроздья душистые» и например «Живёт моя отрада»… но что-то мы с вами слишком далеко от Алексея Максимыча удалились, давайте возвращаться.

И далее до конца урока я медленно и нудно диктовал им под запись то, что нашёл в методичке по литературе — делу, как говорится, время, а потехе час.

И ещё после уроков случилось тяжёлое и продолжительное выяснение отношений с англичанкой Софьей — она откуда-то узнала, что у меня появилась новая женщина, так что на муки брошенки наложилась ещё и ревность к неведомой сопернице… Короче говоря, проговорили мы долго, точнее говорила в основном она, а я отделывался короткими фразами и междометиями. Думая при этом — вот же бог уберёг от такой зануды, как я с ней под одной крышей бы жил, не представляю.

А вечером я сбегал к Васе Дубину, забрал у него магнитофон и одну чистую кассету (а что, с песнями не нужны? — спросил он, — в другой раз, — ответил я). Он показал мне все рукоятки управления и как заправлять кассету. Я осуществил контрольную запись, микрофон там встроенный был в корпус, и убедился, что шум от устройства минимальный, а качество записи вполне достойное.

А что было дальше, вы наверно и сами все уже догадались — я врубил запись по звонку в дверь и прикрыл створки шкафа, а Тимоша перешёл к действиям прямо вот с места в карьер… Пересказывать, что он там бормотал, я уж не буду, чтобы не стошнило, но в ванную он меня чуть ли не насильно хотел загнать, так видимо его возбудила история с Софьей…

Минут через десять нашего диалога я открыл дверцу шкафа и сказал:

— А сейчас будет сюрприз, дорогой Тимофей Андреич.

— Что за сюрприз? — озаботился он, крутя головой и снимая галстук, — может уже в ванную пойдём?

— Нет, дорогой инспектор, — продолжил я, — ни в какую ванную мы не пойдём, а пойдём мы вот сюда, к шкафу и поглядим внутрь.

— И что тут? — встал со своего места он.

— Магнитофон марки Комета-202 (это я приврал немного, не было у него никакой торговой марки, ноунейм, так сказать), включенный на запись.

Тимофей очумело посмотрел на крутящиеся катушки, потом продолжил:

— И чего

— Того, драгоценный Тимофей Андреич, что запись нашей беседы я с большим удовольствием сдам в милицию… даже и не в милицию, а для начала начальнику вашего роно — а он уж решит, что там дальше с ней делать.

— Ах ты сука! — решил перейти к активным действиям он, — да я ж тебя, — и попытался заехать мне кулаком в лицо.

Но ничего у него не вышло — слишком дрябл и нетренирован он был, чтобы попасть в меня. А я заломил ему руку за спину и отбросил на диван.

— Чего ты хочешь? — наконец перешёл он к конструктиву.

— Варианта Б, — честно сказал я, — вы перестаёте ко мне приставать и спускаете моё персональное дело на тормозах, а я в ответ никому не покажу эту кассету.

— Мне, мне отдашь кассету! — с интонациями Володи Шарапова в бандитской малине возопил он.

— Это вряд ли, — сокрушённо покачал головой я, — тогда у меня никакого рычага воздействия на вас не будет — а если вы заново всё захотите прокрутить, что тогда?

— И какие у меня гарантии будут, что ты это не обнародуешь?

— Моё честное слово, — скромно ответил я. — Больше никаких.

— Там всё не так просто, — повесил он галстук обратно на шею, — материал на тебя не на пустом месте возник…

— Продолжайте, Тимофей Андреич, — напрягся я, — я вас внимательно слушаю.

— Один человек из вашей школы мне всё это слил… а на него у тебя никакой кассеты нет…

— Имя? — коротко потребовал я.

— Не скажу, — потряс головой он, — сам догадаешься, если не дурак.

— Но решение-то должен принимать не этот неизвестный стукач, — рассудил я, — а вышестоящие инстанции, то есть вы, я правильно понимаю? Напишете, что информация не подтвердилась и спустите дело в архив, всего и делов-то.

— Мне ещё надо будет убедить в этом того человека… — угрюмо вымолвил Тимофей.

— Вы уж постарайтесь, от этого вся ваша дальнейшая карьера зависеть будет, — и с этими словами я выпроводил его на лестницу.

Кассету надо бы спрятать, подумал я, когда вернулся в зал… и лучше не в этой квартире… ладно, подумаю об этом завтра, а пока мне хватит размышлений на тему, кто же это такой мой рьяный ненавистник в 160-й школе…

— Так Ираида же, чертёжница которая, — проснулось левое полушарие, — тебе же русским языком это Софья сказала.

— Постой-постой, — возразило правое, — не всё так однозначно, как кажется. Она даже и парой слов с Антоном не перекинулась — за что ей его ненавидеть?

— Душа женщины загадка, — ответило первое, — мало ли за что… вдруг она втюрилась в Антошу, а тот не отвечает ей взаимностью?

— Ладно, про Ираиду я понял, — вклинился я в их спор, — а ещё какие варианты предложите?

— Хм… — задумались они оба одновременно, а высказалось только левое, — оба завуча, например… не нравятся мне они…

А правое в порядке бреда предложило:

— А чего бы не физрук? Который Фирсов — ты ж у него нагрузку отобрал…

— Стоп, — сказал я, — так он же в больничке лежал, когда всё это закрутилось? Как он мог передать информацию Тимоше оттуда?

— Вот и займись на досуге хронологией, кто где был и что делал после того, как ты Соню мыться позвал… — буркнуло левое, — кстати, зачем ты это сделал, расскажешь?

— Не помню уже, — огрызнулся я, — давно было… просто к слову пришлось наверно. Ладно, убирайтесь оба, мне к завтрашнему дню подготовиться надо, ещё ведь и литература с русским языком теперь прибавились.

----

А на следующий день я завершил все свои дела с Домом юного техника, честно позвонил туда этому… Льву Николаичу и честно выслушал ответ, что нет, не можем мы принять на учёбу человека старше семнадцати лет. Да не очень-то и хотелось, у меня теперь Вася Дубин есть…

И ещё я напросился на приём к директорше — у нас же просто так к ней попасть трудно было, надо было записываться, вот я и записался на большую перемену.

— Оксана Алексеевна, — сказал я как можно более проникновенным тоном, — а можно попросить вас ещё об одной маленькой, но важной для меня услуги.

— Просите, конечно, — ответила она, протирая очки, — за спрос денег не берут.

— Сейчас мы вместе с Васей Дубиным…

— Это каким Дубиным? Разгильдяем и драчуном из восьмого-Б что ли?

— Ага с ним, надеюсь его перевоспитать в короткие сроки, — пояснил я, — так я о чём… а, да — мы с ним работаем над одним важным изобретением…

— Ничего себе, — искренне удивилась она, — Дубин и изобретение это слова из разных вселенных.

— Так вы не знаете, что он радиолюбитель? –спросил я.

— Нет, до сих пор не знала.

— Значит, он так хорошо скрывал этот факт — у него дома стоит магнитофон, собранный из деталей на свалке, а ещё он заканчивает собирать телевизор, — немного приврал я.

— Очень интересно, — задумалась Оксана, — можно наверно привлечь его к общественно-полезной деятельности. Да, а в чём ваш вопрос-то состоит? — спохватилась она.

— Для нашего изобретения не хватает буквально пары-тройки нужных деталей. В Доме юного техника таких нет, мы проверили. А вот на нашем Заводе, в цехе сборки конечных изделий они точно есть.

— И откуда такие сведения?

— Так папаша же Дубина там работает, он и рассказал. Вынести оттуда ничего нельзя, сами наверно знаете, а вот договориться с руководством вполне можно было бы. Так если бы вы звякнули на этот счёт начальнику этого цеха, было бы просто замечательно.

— Семенихин там начальствует, — обратила взор в окно директорша, — Степан Николаич или просто Стёпа… он у меня лет 15 назад учился. Хорошо, я ему звякну, только вечером, когда он домой придёт. Ещё вопросы?

— Спасибо большое, Оксана Алексеевна, — прижал я обе руки к груди.

А проснувшееся правое полушарие тем временем ехидно заметило — а чего бы в роли стукача не представить эту вот Оксану?