Целитель 10

Глава 10

Вторник, 27 мая. Утро

Новосибирск, проспект Науки

Лабораторию Браилова пригрели в Институте ядерной физики, и это было удобно, комфортно даже. Крупнейший НИИ, тысячи ученых, маститых и начинающих — затеряться не трудно. А уж секретность «тахионного проекта» точно никого не смущала. Когда это физики-ядерщики работали в открытую?

С утра я малость опаздывал, но не занимал подъездную дорогу в гордом одиночестве — ученая братия и обгоняла меня, и отставала, кучкуясь, чтобы обмозговать проблему, недоступную простецким умам.

Мне понравился главный корпус ИЯФ — выступающие простенки на серой пятиэтажке издали напоминали колоннаду, и здание в точке перспективы гляделось величественно. Туда же сходились темные еловые аллеи, обрамляя подъезд; они подчеркивали и статусность, и сибирский шарм.

Мишка перед отъездом долго и нудно инструктировал меня, пока я не озверел окончательно, но помогло же! Не спалился, всех сличил — и фигуристую Лизу Пухову, и солидного Ипполита Георгиевича, и развеселого Витю Бубликова.

Да и кто бы меня заподозрил? Лицо — Мишкино, и пропуск его, и паспорт, если что. Я усмехнулся, второй раз в жизни минуя проходную «Института ядерной физики СО АН СССР», как значилось на доске у главного входа.

Не такие уж мы и двойники, как оказалось. Внешне — да, а внутренне… Оба Миши Гарины эволюционировали, но время по-разному корежило нас.

Интеллигентские замашки слупило с меня, как шелуху, я приспособился к прошлому, став жестче, тверже, пусть даже злее, безжалостней и беспощадней, а вот Мишка не растратил былую мягкость. Хотя… Но ведь стрелял же он по «суперагентам», прикрывая мою спину!

«Все равно мямля», — улыбнулся я, начиная воспринимать «дубля», как младшего брата, трогательного ботана-недотепу.

Сейчас, правда, из-за разлада с Ритой, он меня больше бесил — неуверенностью своей, дурацкими рефлексиями…

Нет, я и сам люблю порассуждать, задуматься о чем-то, распереживаться даже, но — потом, после решительных действий, а не вместо них.

Растет во мне смутное подозрение, что точку невозврата мы с ним прошли вовсе не на «картошке», когда они с Инкой вдвоем лишились девственности, а гораздо раньше. Возможно, в первые дни после заброса из две тыщи восемнадцатого. В Одессе.

Спасая Марину, я тогда впервые открыл счет умертвиям, убив парочку уголовников — одного застрелил, чтобы не обижал девочек, другого «Волгой» растер по «Москвичу»… И всё! Вернуться к прежнему Мише, задроту с кучей комплексов, уже не выходило. А вот ездил ли на рынок в Бугаёвке мой двойничок?

Или тоже «не получилось», как с Барухом?

«Спрошу!» — пообещал я себе, и резво зашагал в лабораторию.

* * *

Толстая медная жила пружинила, но мне все же удалось наживить болт. Зазвякав ключом на тридцать два, я туго, до скрипучего визгу, затянул гайку.

— Нормально! — заценил седоусый Ипполит Георгиевич, сменивший выглаженный белый халат на синюю спецовку. Тоже, впрочем, аккуратненькую — на широченных штанинах даже стрелки наведены.

Отшагнув, я охватил взглядом грузный диск эмиттера, охваченный индикаторными кольцами, как бочка обручами.

А молодец Мишка! Так резко поднять мощность — это надо уметь! Пока я мусолил новую триггерную схему, он ее довел до ума — там еще, у себя, и не понятно, где.

По будням, видать, припахивал, по выходным, в перерывах между заполошной беготней — с работы в детсад, из садика к бабе Римме или к бабе Лиде, по магазинам… М-да… Отец-герой.

Я вспомнил самый первый эмиттер, занимавший две комнаты в Центре НТТМ. Под его громыхавшими кожухами светилась каскадная чересполосица лазерных лучей, выбивавших из нелинейных кристаллов запутанные фотоны.

Ничего особенного, всего лишь «умноженный» опыт Аспэ. Тысячи спутанных квантов мгновенно обмениваются информацией, а переносят ее тахионы. Вопрос: как их уловить, эти чертовы сверхсветовые частички? Как их собрать в один пучок?

Вот вам и ответ… Рукой в нитяной перчатке я любовно огладил панель эмиттера. Уметь надо!

Завтракавший всухомятку Георгиевич добирал чернушкой с салом — упоительный аромат дразнил мои ноздри, и мысли сразу приняли иное течение. Вспомнилась здешняя столовая и прославленное «блюдо Вексмана» — гуляш с гречкой.

Организм возбужденно заслюноточил…

— Привет, Мишенька! — ласковый Лизин голос обволакивал, проникая до глубин естества и щекоча подкорку. — Что к нам не заходишь? Девчонки специально больше чая заварили! И пирожки были…

— С чем? — живо заинтересовался я, поворачиваясь.

Невысокого роста, Пухова обладала идеальной фигурой и, похоже, стеснялась своей, чрезмерно «бидструповской», женственности. Меня самого, стоило приметить Лизу, посещали «мультяшные» ассоциации — то с Джессикой Рэббит, то с гиноидом Сикс…

Девушка стыдливо не затягивала халат пояском, иначе проявилась бы немыслимая узина талии и амфорная линия бедер. Зато белая ткань отыгрывалась на «верхних девяноста», еле обтягивая высокую грудь.

Перехватив мой нескромный взгляд, Пухова дразняще улыбнулась.

— С луком-яйцом были, — замурлыкала она, прижимаясь ко мне как бы невзначай, — с капустой…

Бесцеремонно обняв Лизу, я приник губами к нежной шее.

— Я, как кошка, лащусь… — пролепетала девушка, задыхаясь. — А ты так и не пришел…

— Да, — ответил я невпопад, заставляя себя думать о таинственном мужике, якобы угрожавшем Пуховой.

— А сегодня зайдешь? Ну, пожа-алуйста! Очень тебя прошу…

Я развернул ослабевшую и покорную девушку, и крепко поцеловал. Даже губы у нее упругие…

— Зайду после работы. На часок. М-м?

— Да-а! — жарко выдохнула Лиза.

Немного отвлекшись от известных переживаний, я ощупал не тело ее, а душу. М-да…

Никакой любовью тут и не пахло. Девушка относилась ко мне с огромной симпатией, но не более того. Страсть, правда, наличествовала, но объяснялась просто — Пухова отличалась не только сексуальностью, но и пылкостью. Моих грубых ласк хватило, чтобы кровь в ее прекрасном организме начала закипать.

— Я на проспекте Строителей живу, — сбивчиво заговорила девушка. — Вот, я тут на листочке накарябала…

Сложенную записку я сунул в карман, созерцая, как вздрагивавшие Лизины пальцы поправляют волосы.

«Если это не свидание, то что? — роились варианты в голове. — Засада? Или подстава? Спрыснем радость, а в бокале — клофелин…»

— Приду ровно в пять, — пообещал я, излучая обаяние, как эмиттер — тахионы.

Тот же день, позже

Новосибирск, проспект Строителей

Проспект Строителей еще пуще напоминал о сибирской тайге, чем улица Терешковой — здесь дома выстроились исключительно по нечетной стороне, а на четной вставал лес густой. И не какие-нибудь хилые осиннички, да квелые ольшаннички, нет — высоченный брутальный сосняк.

Застройка не шибко впечатляла, будучи малоэтажной в стиле пятидесятых, но в отдалении уже взбирались на небо хрупкие «конструкторы» — строительные краны, торжественно обещая сложить высотки из панелек.

Миновав дворец молодежи «Юность», я вышел к Лизиному дому, чей фасад прикрывал ряд тонконогих елей. Подъезд оказался шумным, бездумно расточавшим молодую энергию — в любой квартире пели либо смеялись, испуганно пытались перекричать детский рев или воинственные кличи разбушевавшихся малолеток.

Постучав, я приоткрыл незапертую дверь Лизиной двушки, и просунул голову в темноватую, не слишком загроможденную прихожую:

— Можно?

В комнате напротив что-то упало с тяжким звоном, и ко мне выскочила Пухова — в халатике, как и утром, только коротеньком, цветастом и туго перепоясанном.

— Ты пришел! — счастливо воскликнула девушка, с ходу обнимая, тискаясь, покрывая мое лицо поцелуями. Мне даже неловко стало от бурного напора. — Раздевайся!

Позже, анализируя наше нечаянное свидание, я пришел к выводу, что Лиза с ходу перехватила инициативу. Пока я снимал сандалии, Пухова скинула халатик. Я замешкался на какую-то секунду, созерцая чудное виденье — и она стянула с меня штаны вместе с плавками. Рубашка оставалась последней линией обороны, но и она пала под ловкими девичьими пальцами.

Сложно противиться вожделению, когда ты гол и бос, а красавица жмется к тебе, выпрашивая ласки!

Я бессовестно лапал Пухову, и мне легчало. Ослабевали натянутые нервы, уходила подавленность, унималось ожесточение к Рите. Но и рассудок крепчал.

«Угомонись, — внушал я себе, — иначе завтра оба будете глаза прятать!»

Сожалея, я неохотно убрал руку из гладкой промежности. Вмял напоследок ладонь в атласную туготу Лизиной груди, а пальцами утопил отвердевший сосок, будто кнопку.

Девушка всхлипнула.

— Ты на меня обиделась? — мой голос выдал огорчение.

— Нет-нет, что ты! Ты — хороший, это я… Такая…

Я решительно занял угол кровати, звякнув пружинами, и усадил Лизу на колени. Обняв меня за шею, шмыгая носом и вздыхая, прелестница заговорила, выкладывая «стыдные» тайны:

— Три года назад я развелась с мужем… Мы долго встречались, и мне казалось, что хорошо его знаю. А он скрывал, что игрок! В общем, проиграл в карты и квартиру, и машину, и гараж, и все деньги, что заработал в Норильске! Представляешь? А еще он был замечательный фотограф… Настоящий талант! Однажды Толя снял меня на даче. На заднем плане поленница, а я стою в одних босоножках…

— Замечательная вышла фотография! — с чувством высказался я.

Лизины глаза опять наполнились слезами, и я поспешно обнял «любовницу», гладя ее по голове, по плечам, успокаивая и бормоча ласковые глупости.

— Я… Я вообще хотела сжечь эту фотку, но жалко стало… — бормотала девушка, хлюпая носом. — Хранила в «секретном» альбоме, да еще и в конверт засунула. И вот, где-то неделю назад, я ее там не нашла. Конверт остался, а в нем — пусто. И, понимаешь, я же привыкла всё класть на место! А тут… до меня вдруг дошло, что кто-то основательно порылся в моих вещах! Книги лежали не в том порядке, пластинки на радиоле перепутаны… Главное, деньги в шкафу, под стопкой полотенец, остались — их тоже трогали, но не пропало ни рубля! И сережки с изумрудами, старинные, еще от прабабки достались… спокойно лежали в шкатулке! А на другой день меня встретил этот Иван…

— Пожилой, такой, глазки мелкие, а нос, как у негра? — быстро спросил я.

— Да… — Лизины глаза расширились. — Ты его видел⁈ Где?

— Возле института, — мне вспомнился рассказ Мишки. — Он приставал к тебе?

— М-м? А-а, нет! Иван сказал тогда… — девичий голос дрогнул, истончаясь. — Сказал… если я не сделаю того, что обещала, он покажет фотографию моей маме и сестренке. Младшей… Вижу, ты думаешь: а что тут такого? Ох… Ты просто не знаешь мою маму! Она очень строгая — и в бога верит, и в церковь ходит тайком. Для нее даже декольте — непотребство! Ой, что ты… Я же от нее фотку и прятала! Не дай бог, увидит… Всё! Даже на порог меня не пустит! Только не думай, что она фанатичка какая-нибудь. Нет. Суровая, вечно в глухом платье… Но я же знаю, что мама — добрая! Помню, как я плакала в Великий пост, конфетку хотела. Мама ругала меня, а вечером дала большущий «Гулливер»! И сестренка в нее пошла. Я-то комсомолка и атеистка, а Галка вообще в духовную академию хочет, она иконы пишет… И я ее тоже люблю, и не хочу, чтобы она потом всю жизнь за меня молилась, за пропащую!