Хранить вечно.Дело №3

VIII

Егор сделал движение, будто что-то зачерпнул из воздуха обеими руками, и начал лепить из него комок — на манер обычного снежка. С каждым его движением невидимый комок становился зримым — разгорался огненно-жёлтым, с багрово-алыми прожилками. Когда он перестал помещаться междусложенными ковшиками ладонями, Егор вытянул руку перед собой и продемонстрировал присутствующим огненно-рыжий, переливающийся языками пламени шарик, размером с крупный грейпфрут. Шарик жил своей жизнью — он подпрыгивал и ёрзал на ладони, словно порываясь улететь, но нем мог — его держали невидимые резиновые тяжи, каждый раз возвращая на место.

— Второго. — сказал Барченко в ответ на вопросительный взгляд пирокинетика. Того, что справа.

Зомби не мог не слышать его слов, но никак не отреагировал на вынесенный приговор — стоял, вцепившись в прутья решётки, и пытался их раскачать, вкладывая в рывки всю тяжесть своего немаленького тела. Решётка пока держалась.

Егор сощурился и бросил шарик — как мальчишки швыряют снежки, с замахом из-за головы. Огненный шар бесшумно пролетел полтора десятка шагов, отделяющих нас от арены, и угодил «мертвяку в грудь. Шипение, волна вони горелого мяса, зомби медленно заваливается на спину — в груди, в полосатой робе смертника зияет здоровенная обугленная дыра. Из дыры валит смрадный дым, а в глубине пульсирует и угасает, захлёбываясь выкипающей кровью, файербол.

Барченко сделал несколько шагов к решётке — зомби так и висел, откинувшись назад, на вытянутых руках. Пальцы, намертво, вцепившиеся в прутья, были мертвенно-белыми.

Учёный склонился, рассматривая прожжённую в неживой плоти дыру. Стоящий рядом чекист вскинул пистолет («маузер» «Боло» с укороченным стволом) и направил его на запрокинутую голову зомби.

— Любопытно, очень любопытно… — Барченко поправил очки. — А ведь он ещё живой… в смысле — ещё в состоянии двигаться! Сможете повторить, Стеценко? ТОлкьо на этот раз в голову, если можно.

Егор кивнул и принялся лепить из воздуха новый огненный шарик. Барченко с чекистом попятились, и файербол врезался в запрокинутое лицо «мертвяка», разбрызгивая голову кроваво-белёсыми лохмотьями.

Я сглотнул, борясь с подступающим приступом тошноты. Барченко велел мне находиться возле Егора и не отступать он него ни на шаг — да я и сам видел, какое разительное действие оказывает на его способности моё присутствие. С начала эксперимента мы пустили в расход уже три «подопытных экземпляра», и я… не то, чтобы привык, привыкнуть к этом казалось немыслимым — но перестал бурно реагировать. Отстранённо наблюдал, как смертников по одному заводят в отгороженный кирпичной стенкой закуток. «Подопытного» ставят посреди лаборатории, после чего специально назначенный чекист трижды стреляет в спину из нагана, целясь так, чтобы не задеть позвоночник — Барченко специально распорядился на этот счёт. Гоппиус осторожно приближается к трупу (ещё один чекист страхует его с «маузером» наизготовку) констатирует смерть, двое ассистентов в толстых кожаных фартуках подхватывают тело, забрасывают на лабораторный стол, притягивают к ложу широкими ремнями и принимаются сноровисто опутывать проводами. Ещё один лаборант возится с стоящей в углу аккумуляторной батареей, а Барченко в это время готовится к решающему этапу опыта — при помощи куска мела подновляет символы в круге, окружающем лабораторный стол, зажигает новые чёрные свечки — тонкие, какие бывают в церкви, но вместо запаха воска и ладана, распространяющие вокруг дурманящий резкий аромат. Нина держалась поблизости — на первый взгляд она никак не участвовала в происходящем, но если приглядеться — было видно, как руки её, а следом за ними и всё тело, слегка подёргиваются, словно силясь повторить движения Барченко.

Сам процесс создания зомби занимает не более трёх минут. Барченко застывает в изголовье стола (теперь мне понятно, почему там, в замке, Либенфельс лежал на мертвеце в такой позе — тот, едва обратившись в зомби, вцепился немцу в глотку и опрокинул на себя) и начинает необычно высоким голосом произносить нараспев монотонные фразы на незнакомом языке. Устроившийся возле батареи лаборант поворачивает рубильник, по проводам проскакивают бледные при дневном свете лиловые искры и лабораторию заполняет, смешиваясь с ароматом чёрных свечей, запах озона — свежий, электрический, тревожный. Свечи ярко вспыхивают и сгорают за считанные секунды, и когда гаснет последняя, тело на лабораторном столе шевелится, выгибается дугой и начинает биться в конвульсиях.. Лаборанты опасливо приближаются, распускают сначала ремни, удерживающие ноги, потом руки, и торопливо отскакивают назад. Барченко же не шевелится — так и стоит, простирая вытянутые руки над подёргивающимся «мертвяком», хотя тому достаточно поднять руки и чуть-чуть приподняться, чтобы дотянуться до его шеи. Нина по-прежнему стоит у него за спиной — руки её были лишь немного приподняты, но в остальном её поза в точности копирует позу учёного.

Наконец заунывные мантры обрываются. Барченко делает три шага назад, а мертвяк, чьи движения становятся вдруг почти осмысленными, сползает со стола, замирает на несколько секунд посреди лаборатории. Скрежещет отодвигаемая решётка, и «мертвяк» направляется в открывшийся проём. Идёт он, слегка раскачиваясь, чуть наклонившись вперёд — руки при этом свисают плетьми чуть ли не до колен, голова задрана вверх и глаза — слепые белёсые яблоки, без признаков радужки, совсем как у спецкурсанта Карася — уставлены в низкий потолок бывшей конюшни.

— Можете пока отдохнуть, Стеценко. — сказал Барченко. Егор с облегчением, как мне показалось, выдохнул и отошёл к стене. Я попятился вслед за ним, ожидая окрика: «А вы куда, Давыдов? К вам это не относится!»

Обошлось. А может, начальство смирилось с тем, что на Нину моё присутствие не оказывает благотворного воздействия и не стало цепляться попусту? В самом деле, нечего путаться под ногами — вон, иди, постой в сторонке, а когда понадобишься — тебя позовут…

Что ж, начальству виднее, у него очки и зарплата больше. Яуселся рядом с Егором на дощатой скамейке возле стены, посмотрел, как он извлекает из нагрудного кармана юнгштурмовки смятую папироску и — жест мастера! — прикуривает от вытянутого пальца, ноготь которого по такому случаю оконтурился крошечными багровыми язычками.

...вот, к примеру, ещё одно применение «сверхспособностей». Уж всяко лучше, чем зомби поджаривать файерболами…

Барченко, тем временем, продолжал. Теперь на «арену» одного за другим загнали двух мертвяков. Я ожидал, что сейчас-то нас позовут, но не тут-то было — в лаборатории хлопнул ещё один выстрел, а значит, заготовки «материала» продолжаются. С двумя зомби Барченко кое-как справлялся (только е спрашивайте меня, как именно) — видимо, теперь пришла пора двигаться дальше, наращивая численность. А иначе никак: Кремль не возьмут штурмом даже самые крутые зомби, если их всего двое.

Из решётчатого коридора показался третий «мертвяк», дошёл до середины арены и встал там, покачиваясь из стороны в сторону. Два других на его появление никак не отреагировали — стояли плечом к плечу в паре шагов от преграды и пялились прямо перед собой мёртвыми бельмами. Меня снова передёрнуло — положительно, к такому привыкнуть невозможно.

Так, неужели четвёртый? На этого предыдущие три отреагировали — стали топтаться на месте, не по-человечески перебирая не сгибающимися в коленях ногами. Постепенно — на это ушло минуты две — все четверо оказались стоящими почти в ровную линию, в трёх шагах от решётки — и смотрели они, что характерно, в нашу с Егором сторону. И они не просто стояли — они раскачивалисьв такт, словно китайские болванчики, и при том издавали невнятные звуки, то ли мычание, то ли приглушённый вой. Я покосился на Егора — сидит, позабыв о дотлевающей в пальцах папироске, и глаз не может отвести от покачивающихся «мертвяков» взгляда.

…да, такое зрелище кого угодно проберёт до печёнок! А Барченко-то молоток, держит всех четверых — куда там покойнику Либенфельсу! Вот что значит наш, советский оккультизм — останавливаться он, похоже, не собирается. Сколько ему всего нужно — десяток, два? Елена ночью говорила, что для переброски «мертвяков» в Москву приготовлены два транспортных «Юнкерса», и я сам имел удовольствие наблюдать, как утром они один за другим разворачивались над «объектом» и заходили на посадку на расчищенную недалеко, возле опушки недалёкого леса полосе, где специально для них стояли сложенные пирамидой бочки с топливом, да болталась по ветру полосатая «колбаса» указателя. Подсчёт получается несложный: «Юнкерс» — машина вместительная, два борта вместят десятка по два контейнеров-«гробиков», всего сорок «багажных мест». Вон они, дожидаются своего часа в углу, сложенные в штабель, и красноармейцы, вооружённым молотками и мотками верёвок наготове — ждут команды вязать зомби и по одному укладывать их во временные пристанища. Здесь же охапки сена — Барченко позаботился, не хочет, чтобы ценный груз побился, когда самолёты начнёт швырять и трясти на воздушных ямах. Зима, погода хоть и лётная — а без болтанки так и так не обойдётся…

Я рассматривал кучу сена, штабель «гробиков», красноармейцев — потолок, следы от дощатых стенок денников на кирпичных стенах — что угодно, лишь бы не видеть инфернальную четвёрку, завывающую по ту сторону решётчатой преграды. И — пропустил момент, когда гулко, оглушительно в замкнутом помещении ударила длинная очередь МG-18.

Как я оказался на полу — не пойму до сих пор. Может, сработал инстинкт самосохранения, а может, Егор, который, в отличие от меня, всё видел, попросту столкнул меня со скамьи, когда падал сам? Тяжёлые пули высекли кирпичное крошево из стены у нас над головами — по-моему, некоторые пробили стену насквозь, — и тут пулемёт захлебнулся. Ленту ли перекосило, затвор ли заклинило, или пулемётчик ещё как-нибудь напортачил с незнакомой системой, а только МG умолк, выпустив одну-единственную, патронов на десять очередь — и вся она пришлась на полметра выше «мертвяков», остервенело трясущих решётку. В ушах у меня звенело от оглушительного рыка германского «вундерваффе», и я не сразу услышал заполошную трескотню «маузеров», скрежет выворачиваемых из бетонного пола решёток и утробный рык зомби.

Сила у «мертвяков», и правда, была нечеловеческой — если бы создания из замка Либенфельса были хоть вполовину слабее, мы все там и остались. Под стать силе была и живучесть — я видел, как ударяли в немёртвые тела пули, а они всё шли и шли на нас с Егором, размахивая выломанными из ограждения прутьями. Вот первый — здоровенный, деревенского вида парень с робой, усеянной кровавыми пятнами с чёрными дырочками посредине, взмахнул своим орудием, как копьём, и… Я едва успел увернуться, когда стальной стержень, пущенный с огромной силой, врезался в стену, осыпав меня острыми осколками кирпича. А Егор уже поднялся на колени — он развёл руки, потом резко свёл их и выбросил ладонями вперёд навстречу подступающему кошмару. С растопыренных пальцев сорвалось облако пламени и охватило сразу двух зомби, но они всё шли и шли — осталось семь метров, пять, три…