Хранить вечно.Дело №3

III

— Хорошо, сейчас попробую! — проорал Егор, и я едва расслышал его за рёвом двух шестисотвосьмидесятисильных М-17. Зато ясно видел, как он выпрямился на сиденье, убрав руки подальше от рукоятей пулемётов, и прикрыл глаза, ловя нужную концентрацию. По опыту совместных тренировок я знал, что на это ему понадобится секунды две-две с половиной, и торопливо, сбивая пальцы, полез назад, к своей турели. Не хотелось упустить предстоящее зрелище.

Я едва успел вернуться к своей «спарке» и взгромоздиться на обтянутое дерматином сиденье, когда Егор открыл глаза. Зрачки у него были всю радужку, и в них багрово пылал огонь. Но это, конечно, было лишь игрой воображения — зрачки как зрачки, разве что расширены сверх меры…

Вот, наконец! Он свёл перед собой руки — и резким движением выбросил их вперёд, не разнимая пальцев. Со сцепленных ладоней сорвался сгусток огня и кометой прочертил воздух по направлению к «Саутгемптону» с большой красной единицей на килях. Я замер, предвкушая эффектный, в голливудском стиле, взрыв, после которого обломки летающей лодки (насколько я сумел понять, это был лидер вражеской четвёрки,) разметает на половину акватории, и я уже стал прикидывать, не зацепят ли они ненароком и наш аэроплан. Но не тут-то было: файербол пронёсся метрах в пяти за хвостом англичанина. В таком виде он чрезвычайно походил на сигнальную ракету, которые наш бравый пирокинетик выстреливал в сторону супостатов, пока я не напомнил о его природных способностях. И, увы, примерно с тем же результатом — то есть с нулевым, поскольку просвещённые мореплаватели даже не соизволили испугаться и сменить курс. Наоборот, «Саутгемптон» лениво шевельнул рулями и немного сократил дистанцию, одновременно снизившись на несколько метров — так — снизу-сбоку им было проще расстреливать нас. Штурман в носовой кабине ещё огрызался короткими очередями, но и он расходовал последний диск — а значит, участь нам светила самая что ни на есть незавидная…

Файерболы продолжали срываться с ладоней нашего пирокинетика с частотой примерно раз в две секунды, но он никак не мог приспособиться брать нужное упреждение. К тому же набегающий поток сносил лёгкие комки пламени гораздо сильнее, чем даже обычные сигнальные ракеты. Один раз удалось зацепить правый киль, но у «Саутгемптона» их было три, и гидроплан продолжил полёт, как ни в чём не бывало — кажется, экипаж даже не заметил нашего успеха.

Носовая спарка умолкла — то штурман расстрелял последние патроны, то ли его достала очередь вражеского «Льюиса». Я хорошо разглядел глумливую улыбку английского носового стрелка, видел, как он нарочито неторопливо меняет диск. Если сейчас пилот не даст по газам, нам точно конец: летающая лодка сблизится на пистолетный выстрел, и уж тогда стрелки своего не упустят — будут прицельно молотить в два ствола по движку и кабине. Видимо, командир нашего бомбовоза тоже это понял, но вместо того, чтобы резко прибавить оборотов и попытаться уйти, он бросил машину вбок, прямо на опрометчиво приблизившийся «Саутгемптон». Небольшое превышение по высоте, которое мы ещё сохраняли, давало надежду ударить неприятеля поплавками сверху и, либо смять стойки, поддерживающие верхнюю пару плоскостей, либо переломать пропеллеры. Как мы сами потом будем садиться на искалеченных поплавках, пилотов, похоже, не интересовало совершенно.

Англичанин тоже оказался не промах — он вовремя угадал наш манёвр и успел увести машину от столкновения. Очереди носового стрелка пропали даром, безвредно продырявив гофрированный дюраль борта, английская летающая лодка нырнула к самой воде — и в этот момент я сообразил, что нужно делать.

Телефонных переговорных устройств со всеми полагающимися прибамбасами вроде тангент, ларингофонов и наушников (в более поздние времена такие приспособления именовались «интеркомами») в ТБ-1 не имелось от слова совсем. Лётчики в своей открытой кабине, общались в полёте по большей части жестами — рёв пары моторов справа и слева, а так же вой набегающего потока не оставляли шансов услышать друг друга, несмотря на то, что сидели они плечом к плечу. И уж конечно, не смог бы услышать меня Егор, до турели которого было не меньше метра Что касается лампочек, подключённых к сигнальной панели, то они обеспечивали связь только от пилотов к стрелкам. К тому же мы оба не знали цветового кода — тоже от слова совсем.

Имелось, правда, другое чудо инженерной мысли эпохи паропанка — резиновая переговорная трубка с латунными раструбами для ушей, закреплёнными в шлемофоне при помощи кожаных клапанов с пуговичками. Второй конец трубки следовало прикрутить к торчащему сбоку от сиденья штуцеру с накидной гайкой — это и была труба акустического «интеркома». С помощью такой с позволения сказать, линии внутрисамолётной связи пилоты теоретически могли общаться со штурманом в носовой кабине. Соединяла «говорильная труба» и стрелков, то есть нас с Егором, но до сих пор мы ни разу ею не воспользовались. Вот и попробую, потому как докричаться до напарника, чтобы изложить суть своего озарения всё равно не получится.

Пытаясь не обращать внимания на посвистывающие вокруг пули (кормовой стрелок англичан старался вовсю) я махнул рукой, привлекая внимание, постучал себя по уху и потянулся к латунному раструбу на гофрированной резиновой трубке.

К моему удивлению, Егор меня услыхал. И с первого же раза понял, что я от него хочу — так что даже не пришлось прибегать к обычной в таких случаях экспрессивной лексике. А может, архаичный «интерком» тут вовсе ни при чём, и сработали некие телепатические эманации, внезапно открывшиеся у обоих перед лицом смертельной угрозы?

Дзан-н-н!

Дзан-н-н! Дзан-н-н!

Дзан-н-н!

Очередь угодила в турель, покалечив казённик правого ДА. Я инстинктивно втянул голову в плечи и, не отрываясь, смотрел, как Егор сосредотачивается, вытягивает растопыренные пальцы в сторону «Саутгемптона, и…

Время и пространство застыли, залитые невидимой тягучей массой. Я, словно в замедленном просмотре на мониторе видел, как под верхней плоскостью летающей лодки вспухает огненный шар — вспухает, лопается, и пламя охватывает крыло вместе с двигателем и заднюю часть фюзеляжа. Машина медленно, даже лениво валится на крыло, переворачивается, боком ударяется о воду, и кувыркается по волнам, теряя плоскости, кили, куски обшивки. Потом ещё один удар, и я, холодея от ужаса, увидел, как из переломившегося надвое фюзеляжа полетели крошечные фигурки с раскинутыми руками и ногами — словно лягушки, которых малолетний сорванец со смехом швыряет в кирпичную стену…

ТБ-1 рыскнул вправо — пилот, разумеется, ничего не понявший, захотел рассмотреть поближе место падение британского гидроплана. Но тут фюзеляж загудел от новой порции попаданий, и я увидел, как штурман, привстав за турелью, машет рукой, указываявлево. Я обернулся — на нас, мигая огненной точкой носовых пулемётов, шли ещё два «Саутгемптона». Англичане торопились отомстить за погибшего лидера.

Сосредоточиться для того, чтобы воспламенить бензин в топливном баке одной из летающих лодок Егор уже не успевал, а может, был вымотан предыдущим своим трюком. И сделал то, на что ещё хватало его истощённой ауры — швырнул навстречу стремительно приближающимся врагам целую горсть крошечных файерболов — даже и не огненных шариков, а так, крупных, ярких искр. Но, видимо, нервы у англичан сдали — они синхронно отвернули от того, что сочли пучком трассирующих пуль, но почему-то не в стороны, а наоборот, навстречу друг другу.

Увы, на этот раз гулящая девка Фортуна изменила Королевским Воздушным Силам. Один из «Саутгемптонов шёл чуть выше второго, и самолёты имели все шансы разойтись — хоть и впритирку, едва не цепляя хвостовым оперением одного за крыло другого. Но… следующая порция «искр» заставила одного из пилотов резко, с сильным креном вильнуть в сторону, и опустившаяся пара плоскостей с разгона рубанула второй гидроплан поперёк фюзеляжа. Обе машины на миг замерли в воздухе— для того, чтобы мгновением позже спутанной грудой смятого дюраля, проволочных растяжек и изломанной человеческой плоти рухнуть в стылую воду Ловозера.

Флайт-лейтенант прижал к горлу ларингофон.

— У них закончился боекомплект! Цельте по двигателям! По кабине цельте, нечего жалеть этих красных!

Второй пилот, сидящий в задней кабине, хлопнул его по плечу — «принято!» — и флайт-лейтенант не оборачиваясь махнул левой рукой. Правой он стискивал штурвал — завихрения воздуха над поверхностью озера швыряли «Саутгемптон» из стороны в сторону, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удерживать его от рысканья по тангажу и курсу. Только что он с превеликим трудом увернулся от тарана — русский пилот в отчаянии не нашёл ничего лучше, как попытаться ударить своими поплавками сверху по «Саутгемптону».

Не вышло. И теперь ситуация переменилась — флайт-лейтенант держится от сумасшедших большевиков на достаточном расстоянии, чтобы вовремя среагировать на новую попытку тарана — и, вместе с тем, достаточно близко, чтобы стрелки сделали, наконец, своё дело. Но до чего крепкий этот русский бомбовоз — никак не загорается, хотя и плоскости, и фюзеляж, наверное, уже напоминают шумовку.

От гидроплана к нему, чуть ли не в лицо, метнулся комок красного огня. Просвистел над самой кабиной — и полетел дальше, пока не нырнул в воду. За ним ещё один, снова красный, потом зелёный, белый — и ещё, и опять…

Ах, они ещё и огрызаются? Всё ясно: расстреляв патроны, большевики от отчаяния взялись за ракетницы — как будто это в состоянии кого-то испугать! Ну, разве что, сдуру угодят точно в кокпит — а так, даже попав в крыло или борт, ракета попросту рассыплется жгучими брызгами, не нанеся особого вреда.

В наушниках зашипело, забулькало.

— Попадание в правый киль, сэр! Визуально определяю лёгкие повреждения.

О как! Значит, не столь уж и безобидны эти русские ракеты? Или хвостовое оперение их «Саутгемптона» повредил пулемётчик, а раззява-радист, сидящий место за задним «Льюисом» только что это заметил?

Он покачал штурвалом вправо-влево, и летающая лодка послушно отреагировала на его действия. Значит, повреждения, если они на самом деле есть, пустяковые, и на управляемости не сказываются…

Комки огня продолжали лететь, и чтобы увернуться от них, флайт-лейтенанту пришлось бросать машину из стороны в сторону, сбивая прицел стрелкам. Это было скверно — ведь после того, как они загонят этого большевистского летучего одра в воду, придётся ещё подавлять сопротивление на берегу, и на это тоже надо оставить патроны. Хотя — можно высадить десант на мысу, запирающем бухту с северо-востока, а самим сделать второй рейс, за подкреплением и боеприпасами. Да, ещё ведь надо будет подобрать экипаж подбитого «второго номера»— они вышли из боя в самом начале и не могли далеко улететь. Небось, плюхнулись в воду за ближним мысом и сейчас сосут джин из фляжек да проклинают всё на свете, пересчитывая дырки от русских пуль.

За спиной зашипело, грохнуло, плеснуло оранжево-голубым бензиновым огнём, и «Саутгемптон» затрясся, как припадочный. Флайт-лейтенант обернулся, и в лицо ему дохнуло жаром, как из паровозной топки. Правая плоскость, двигатель, половина фюзеляжа — всё было охвачено огнём, хлеставшим из развороченного топливного бака. Страшно, надрывно закричал второй пилот — на голову и спину ему плеснул горящий бензин, и он теперь сгорал заживо, пытаясь в последнем бессмысленном усилии разорвать удерживающие его ремни. Флайт-лейтенант наклонился, нашаривая под креслом огнетушитель, когда «Саутгемптон» вдруг повалился на левое крыло. Он схватился за штурвал, но тот колотился, вырываясь из ладоней.