Хранить вечно.Дело №3

V

— Либенфельс собирался слить сознания своих фамиларов с разумом будущего вождя великой германской нации. — сказал Кроули. Причём не сознания целиком, а только те фрагменты ауры, которые давали фамилару магические способности. Самих фамиларов ради этого предполагалось принести в жертву, прибегнув к ритуалу, вычитанному им в этой вот книге.

И он кивнул на Книгу Порога, которая лежала на столе — простом походном столе, сколоченном из досок, оставшихся от ящиков с аппаратурой.Говорил Кроули по-немецки, и получилось у него «Führer der Großdeutschen Nation», что для немцев с самого начала двадцатых однозначно ассоциировалось с постом председателяНационал-социалистической немецкой рабочей партии Германии, который известно кто занимал. Или это у Кроули случайно так получилось? В таком случае — оговорочка, что называется, по Фрейду…

— Для этого фамиларов требовалось убить и обратить в зомби? — спросил Барченко, тоже на немецком. Почему они выбрали именно этот язык, несмотря на то, что и сам Александр Васильевич,, и присутствовавший здесь же Гоппиус прекрасно владели английским, я мог только догадываться.

Кроули пожал плечами.

— Либенфельс так полагал. Возможно, он был не прав. Если бы вы позволили мне заглянуть…

Ещё одно движение в сторону книги.

Барченко намёк проигнорировал.

— А откуда вам это стало известно?

— В руки английской разведки попали трое сбежавших из замка фамиларов. Один из них, насколько я понимаю, присутствовал при гибели Либенфельса, и мне позволили с ним побеседовать. Уникальный, надо заметить, случай — этот юноша, единственный из девяти, знал о предстоящей ему участи, и ничуть против неё не возражал. Более того — ждал с нетерпением, полагая это главной целью своего существования. Он, видите ли, вбил себе в голову, что его сознание будет существовать и после «слияния», как независимая часть грандиозной личности «вождя».

А может, это Либенфельс ему внушил? — спросил Гоппиус.

— Вполне возможно. Это бы объяснило, почему Гейнц — так зовут этого парня — так хорошо осведомлён о его планах.

Услыхав имя фамилара, я непроизвольно дёрнулся. Мы видели его — в том роковом зале, на верхушке башни в замке Либенфельса. Только тогда этот малый больше походил не на носителя магической ауры, которой предстояло в ближайшем будущем стать частью разума Сами-Знаете-Кого, а на сгусток паники, истерики, животного ужаса.

…может, зря мы его тогда не шлёпнули? Мелькнула ведь такая мысль, мелькнула… Но тогда и не узнали бы того, о чём так старательно рассказывает сейчас Кроули… если тот, конечно, не врёт. Но это вряд ли — зачем? Деваться-то ему всё равно некуда…

Алистера Кроули мы выудили из воды на месте падения подожжённого Егором «Саутгемптона» вместе с трупом командира английской авиагруппы, флайт-лейтенанта Роберта Ньюмэна. Похоже, англичане были настолько уверены в успехе, что даже не стали оставлять документы на авиаматке, что, вообще-то было бы логично при проведении секретной спецоперации. А вот у Кроули документов не оказалось — зато оккультиста сразу узнал Барченко, и надо было видеть, неподдельное изумление, возникшее на его бульдожьей физиономии!

Чуть позже узнал его и я — он оказался чрезвычайно похож на свою фотографию, виденную мной как-то в Интернете. Обычно на снимках Кроули облачён в ритуальные одежды, держит в руке жезл, меч, свиток, или ещё какой-нибудь атрибут своего чернокнижного мастерства, лицо имеет бледное, с чёрными кругами вокруг глаз. Но на том фото он походил на вполне респектабельного джентльмена средних лет — точь-в-точь, как сейчас, только вместо костюма-тройки с дурацкой бабочкой в крапинку он нацепил полувоенный френч цвета хаки, бриджи и высокие шнурованные башмаки с крагами. На пальце — массивный перстень, вроде тех, что носят выпускники элитных британских учебных заведений. Ни дать ни взять, джентльмен, собравшийся на сафари.

В данный момент один из самых видных идеологов оккультизма и сатанизма двадцатого века сидел в штабной палатке экспедиции и кололся до донышка. Кроме Барченко с Гоппиусом, при допросе присутствовала Елена, а вслед за ней в палатку просочился и я. Барченко, увидав это, хмыкнул, но выгонять меня почему-то не стал — или он рассчитывал применить какие-то ещё «особые способности» моей пассии, а мне, как обычно, была отведена роль усилителя паранормальной ауры? Оно и к лучшему, потому что узнал я здесь массу интереснейших штучек…

— Зачем тебе понадобился тут Блюмкин? — спросила Елена. — Или ты, и вправду, собираешься как-то его использовать.

Она присутствовала при том, как я, после окончания допроса Кроули долго излагал Барченко с Гоппиусом свои идеи. В том числе — и о том, что присутствие человека, последним подвергшегося воздействию аппаратуры, может оказаться полезным для её финальной калибровки.

— Видишь ли, они действительно собираются проникнуть за Порог в нематериальном, так сказать, виде, произведя обмен разумами с кем-то из гиперборейцев. Я теперь это точно знаю — и раньше подозревал, когда вместе с Гоппиусом налаживал установку, но теперь, после того, что сказал Кроули, убедился окончательно.

— А что он такого сказал? — недоумённо нахмурилась Елена.

— Так, кое-какие мелочи, детали, на которые ты попросту не обратила внимания. Ничего зазорного в этом нет — я в теме давно, и сразу понял, к чему они клонят. Понимаю, звучит, как болезненный бред — но Гоппиус уверен, что именно здесь ключ к успеху всей затеи. И Барченко, похоже, целиком с ним согласен.

Елена покачала головой. Если я и убедил её, то не до конца.

— Не понимаю… а зачем им тогда «мертвяки»? Барченко, что, не собираются отправлять их за Порог?

Я лукаво глянул на неё.

— А ты что, видишь где-то здесь… м-м-м… исходный материал?

— Нет, заключённые по-прежнему в Кандалакше, но их, вроде, собирались перебрасывать сюда самолётами, я тебе говорила… — она осеклась. — Ты тоже думаешь, что это всё Барченко делает только для отвода глаз?

— Я что-то не замечал, чтобы кто-то начинал строить тут бараки для содержания зэков. А ведь они понадобятся — ведь не прямо к работающей установке их будут подвозить, самолётами? Готовыми, так сказать, к дальнейшему употреблению?

Елена поморщилась. Похоже, моя шутка её покоробила.

— Ты здраво рассуди: это несколько десятков человек, которых надо где-то содержать, кормить, потом, доставлять небольшими партиями к установке… У нас для этого даже конвоиров нет — разве что, погранцов же со старшиной Ефимычем переквалифицировать в вертухаев, но и их слишком мало! Поставить какой ни то барак, забором его обнести, колючкой — куда ж в таком деле без колючки? доставить дополнительный контингент стрелков ГПУ для охраны, которых тоже, между прочим, тоже надо как-то устроить, завезти продовольствие для всей этой шоблы — сама прикинь, какой это объём работ! Да и самих зэков надо ещё сюда переправлять, а на это нужен не один рейс — тем более теперь, когда мы лишились двух бортов из трёх!

— Пожалуй, так оно и есть…. задумчиво произнесла Елена. — Выходит, я всё же была права, и Барченко затеял какую-то свою игру, сообщать о которой Бокию он не собирается. И что нам теперь делать?

— А ничего. — я пожал плечами. — Будем работать, как и раньше. Я вместе с Гоппиусом займусь монтажом установки, а ты пока подумай, как поскорее связаться с Аграновым. Может статься, что нам всё же понадобятся его оперативники.

— Чего тут думать? — удивилась женщина. Сегодня из Кандалакши прибудет второй «Юнкерс», с его пилотом и передам. Завтра днём депеша будет на месте.

Я кивнул. Два наших других гидроплана вшли из строя. ТБ-1 дожидался, пока бортмеханик с помощью пограничника Семёнова 9парень, наконец, дорвался до техники!) кое-как ликвидируют следы недавней баталии; «Юнкерс» же затонул при буксировке, и теперь его киль и горб фюзеляжа сиротливо высовывались из воды метрах в ста от берега.

Полог штабного шатра откинулся, оттуда показался Барченко — и быстрым шагом направился к холмику рядом с лагерем . на холмике стояла большая палатка рядом с которой под навесом тарахтел переносной дизель-генератор, питающий током в том числе и радиохозяйство экспедиции. Возле палатки высился метров на десять суставчатый хлыст антенны, удерживаемый проволочными растяжками.

— Пошёл давать радиограмму в Москву, требованием срочно доставить Блюмкина. — сказала Елена проводила начальника экспедиции взглядом. — Это, если не терять понапрасну времени, дня два, много три. Думаешь, не откажут?

— Вот и поглядим.

Банник — деревянная палка двухметровой длины и толщиной в два пальца с проволочным ёршиком на конце — с металлическим шорохом ёрзал в канале ствола. Банником орудовал матрос второй статьи Григорий Сушков, и его рыжая коротко стриженая голова моталась взад-вперёд в такт движениям рук, крепко сжимающих эту нехитрую принадлежность для ухода за орудием.

Установленная на полубаке «Таймыра», пушка калибром три дюйма или семьдесят шесть миллиметров имела долгую и славную историю. Разработанная в 1914-м году в конструкторском бюро Путиловского завода инженером Лендером, она стала первым зенитным (как говорили тогда «противоаэропланным») орудием, созданным в Российской Империи — как и первым, оснащённым передовым по тем временам клиновым затвором с инерционной полуавтоматикой. Пушка была принята в серийное производство в следующем, 1915-м году и поступила на вооружение артиллерийских батарей для стрельбы по воздушным целям. Часть этих батарей сделали автомобильными — в качестве шасси для этих первых в русской армии ЗСУ использовались американские грузовики «Уайт» и отечественные «Руссо-Балты». В этом качестве они прослужили до революции 1917-го года, продолжив свою службу и во время Гражданской войны — в восемнадцатом году две отдельные противосамолётные батареи из состава «стального дивизиона Путиловского завода» отправились на Северный фронт, чтобы сражаться с интервентами и беляками Миллера — и первыми из всего дивизиона вступили в бой.

Пушка, которую старательно чистил сейчас рыжий Гришка, стояла на одном из грузовиков второй батареи. После того, как грузовик сломался, пушку сняли и поставили на колёсный пароход «Могучий», там ей вместе с тремя другими орудиями пришлось вступить в отчаянную схватку с британским монитором М-25, имевшим неосторожность сунуться в Северную Двину.

Баталия эта закончилась скверно для большинства её участников: «Могучий» вместе с пароходом «Дедушка» затонули, избитые английскими снарядами, а монитор британцам пришлось подорвать, поскольку внезапное падение уровня воды с Северной Двине не позволил увести его прочь.

Пушку же с разбитого «Могучего» сняли и после ремонта (осколок снаряда с М-25 повредил кожух гидравлического компрессора) переставили на старый номерной тральщик, переданный Морпогранохране; когда же этот старичок отправился на слом, орудие поставили на «Таймыр», где оно и оставалась по сию пору. И как раз при этой пушке и состояли, согласно, боевому расписанию, матросы второй статьи Фёдор Сушков и Семён Белоногов, первый — заряжающим, второй — подносчиком снарядов. Сейчас оба они были заняты регламентными работами: Гришка банил ствола, очищая его от морской соли, проникавшей внутрь, несмотря на деревянную, обшитую кожей, пробку, которой затыкали орудийное жерло, когда не было необходимости вести стрельбу. Семён же по одному вытаскивал из ящика, носящего красивое название «кранец первых выстрелов» шрапнельные снаряды, протирал их тряпицей с солидолом и аккуратно укладывал на место. Надзирал за работой трюмный машинист — вообще, то это была не его обязанность, но на «Таймыре» после рейса на Шпицберген не хватало пяти человек, списанных в Мурманске по болезни на берег. А дядя Мирон знал хозяйство судна, как свои пять пальцев и мог заменить любого из команды, кроме капитана да, пожалуй, ещё штурмана.