Хитрая затея

Глава 18. Нагромождение лжи

Хорошие новости при розыске злоумышленников, если подумать, далеко не всегда действительно хороши. Скажем, удаётся как-то прознать, что именно вот этот человек совершил гнусное злодейство. Вроде и хорошо, потому как больше уже не совершит, да и накажут его, как оно положено, а всё равно на душе неприятный осадок остаётся — кого-то же этот негодяй успел убить или ограбить. Да и наоборот тоже бывает — узнаешь, что некто, кого в каком-либо злодействе подозревали, на самом деле его не совершал, так и порадуешься, что невиновный не пострадает, а где теперь, скажите, и как виновного-то искать? Вот примерно так я и оценивал услышанные от Крамница новости о баронессе фон Альштетт — саму баронессу они из-под подозрений вроде бы и выводили, но как и где искать убийц Ташлиной и Данилевича, мы с Иваном Адамовичем теперь просто терялись в догадках.

Во-первых, в тот день, когда Ташлина села в неизвестную карету на постоялом дворе в Беляеве, несколько заслуживающих полного доверия свидетелей видели баронессу в Москве, причём в такое время, что ни успеть отъехать в Беляево, ни тем более успеть оттуда вернуться она бы никак не смогла.

Во-вторых, неожиданно чистым оказалось дело с наследством барона фон Альштетта. Да, деньгами, что он завещал сыну, Маргарита Фёдоровна управляла, но и самой ей барон назначил неплохое содержание за счёт доходов с имения и процентов с положенного в банк капитала, и по оценкам Крамница оно в общем и целом вполне соответствовало нынешним расходам баронессы.

По счастью, именно в тот момент, когда мы с Иваном Адамовичем обсуждали, какой выбрать способ борьбы с овладевшей нами меланхолией — сварить ли кофею покрепче или сходить хлебнуть горячих щей в близлежащем вполне приличном трактире, Крамницу принесли в кабинет срочную депешу из Ярославля. Расписавшись в получении и отпустив посыльного, пристав сломал печати, вскрыл пакет, извлёк оттуда несколько листов бумаги, бегло их просмотрел, встал и истово перекрестился.

— Что такое, Иван Адамович? — заинтересовался я.

— Вор отыскался, которого господин Данилевич застрелил! — радостно ответил Крамниц, вернувшись за стол. — Да вы, Алексей Филиппович, сами и почитайте!

Да уж, отыскался… Ярославская городская губная управа уведомляла, что по присланному рисунку и описанию одежды, обуви, нательного креста и содержимого карманов в человеке, застреленном в доме Ташлиных, опознан Чернов Феофан Данилович, сорока восьми лет от роду, православного вероисповедания, купец третьей тысячи, проживающий в собственном доме нумер тринадцатый по Любимской улице, там же держащий и антикварную лавку. Отдельно было указано, что оный Чернов является действительным членом Ярославского общества любителей русских древностей.

Из приложенных допросных листов следовало, что двадцать пятого сентября прошлого уже одна тысяча восемьсот двадцать пятого года Чернов оставил лавку на сына Матвея, сказав, что ему надо отъехать по делам. Отъезжал он так часто, обыкновенно на седмицу-другую, куда именно, никогда и никому не говорил, поэтому поначалу семья не тревожилась, однако, когда Чернов не вернулся через три седмицы, сын подал на розыск.

— Я же говорил, среди антикваров да собирателей искать надо! — торжествовал Крамниц. Заслуженно торжествовал, чего уж там.

— Так, может, и о Данилевиче среди этой же публики поспрашивать? — предложил я.

— Спрашивал уже, — Крамниц заметно помрачнел. — По имени никто из московских антикваров и собирателей его не знает, что и странно, обыкновенно они все друг с другом знакомы.

Да уж, и правда странно. Очень и очень, я бы сказал, странно.

— Трое, правда, показали, что приходил к ним некто, назвавшийся Иваном Васильевым, спрашивал о ценах на старинные книги и рукописи, причём видно было, что человек в этом понимает. Описание, что они дали, Данилевичу вроде и подходит, но… — Крамниц махнул рукой.

— О ценах спрашивал? — ухватился я. Почему-то это показалось мне интересным. — Не купить или продать хотел, а только спрашивал?

— Именно так, — подтвердил Крамниц. — Как будто оценить хотел некую книгу или рукопись, не показывая, что она у него есть.

— Или у него её и правда тогда не было, — выдал я ещё одну возможность.

— Или так, — не стал спорить Крамниц. — Но в любом случае у меня есть теперь, о чём спрашивать Ташлина.

Мы ещё немного поговорили, уточняя и согласовывая наши будущие действия. Договорились, что Ташлина Иван Адамович допросит, но до получения сведений из Палаты государева надзора сделает вид, что удовлетворён его показаниями. Чернов был одним из тех, у кого приказной советник покупал древности, и вряд ли Ташлин не опознал его, увидев тело, так что мне и самому оставалось только гадать, как Евгений Павлович будет объяснять, почему он утаил личность убитого вора от губных.

По пути домой и дома я попытался свести вместе всё, что пока знал об этой до крайности запутанной истории.

Итак, Антонина Ташлина, ругая мужа за чрезмерную увлечённость службой, заводит любовника, тоже не чуждого интересу к древностям. В одну из ночей, когда она принимает у себя Данилевича, в дом проникает приехавший из Ярославля Чернов и Данилевич его убивает. Никакого иного объяснения действий Чернова, кроме стремления украсть что-то в доме Ташлиных, предположить невозможно, но вот почему Данилевич Чернова застрелил, а не воспрепятствовал ему иным способом, остаётся непонятным. Не знаю, насколько качественно Ташлина усыпляла прислугу и мог ли выстрел из карабина кого-то из слуг разбудить, но вот труп в доме просто обязан был стать для любовников источником некоторых, хм, сложностей.

Но тут Ташлин принимает всё на себя, выдумывая карточный долг, от уплаты которого он якобы скрывался, и заявляя, что вора застрелил именно он. Вора, заметим, а не знакомого ему антиквара и собирателя. Было какое-то давление на губных со стороны Палаты государева двора, не было — судить не берусь, но дело благополучно закрывают. А что? Убить проникшего в его дом вора Ташлин имел полное право, в убийстве сознался по доброй воле, кому и чего ещё тут надо?! Как сказал бы в данных обстоятельствах герой Анатолия Папанова: «Тебя застрелют, а ты не воруй!».

Проходит некоторое время, супруги Ташлины ссорятся и обиженная на мужа Ташлина заявляет ему, что уезжает в имение. На самом же деле она останавливается в Беляеве, где дожидается прибытия в карете с ненастоящим кучером некоей неизвестной дамы и уезжает с ней в неизвестном же направлении. То есть на постоялом дворе видели, что карета двинулась по Калужской дороге, но куда и когда она с неё свернула, никто не знает, хотя, скорее всего, свернула она в тот лесок, где и были найдены тела Ташлиной и Данилевича. Через месяц Ташлин узнаёт, что в имении его супруга даже не появлялась и подаёт на розыск.

Это, так сказать, то, что известно, дальше начинаются сплошные догадки и предположения. Но даже из того, что можно считать установленным, видно, что вся история представляет собой сплошное нагромождение лжи. Лживыми были упрёки Ташлиной в адрес мужа, раз и любовник её имел тот же интерес. Лживыми оказались показания обоих Ташлиных в том, кто убил вора. Лгал Ташлин, утверждая, что вор ему не знаком. Ложью стал отъезд Ташлиной в имение, и ложью, да ещё смертельной, обернулся выезд Ташлиной с постоялого двора, хотя, не найди её монахи, всё это походило на бегство неверной жены с любовником. Получалось, что Антонина Ташлина постоянно лгала, но в конце концов сама стала жертвой обмана. Да уж, хотите наглядно убедиться, что ложь вредна и опасна — вам сюда.

Но раз так, то все, так или иначе вовлечённые в дело, тоже должны лгать — кто не лгал, тому в такой компании делать было бы нечего. Впрочем, тот же Данилевич вполне имел право претендовать на сомнительной гордости звание лжеца — для чего-то же он пытался под вымышленным именем узнать цены на некий антиквариат. Но куда в таком случае девать баронессу фон Альштетт? Если она каким-то боком имеет отношение ко всему этому, тоже должна отличаться изрядною лживостью, но пока что на сей счёт ничего не ясно. Мысленно я отпустил в адрес баронессы несколько не самых приличных слов — уж очень подозрительным было всё с ней связанное, и слишком уж легко и просто от неё те подозрения отскакивали, что само по себе тоже смотрелось подозрительно.

Ну в самом-то деле — какая из неё была бы удобная подозреваемая в отравлении Ташлиной! Знакомая жертвы и любовница её мужа — ну как, как, скажите, такую не заподозрить?! И потому известие о том, что Маргариту Фёдоровну в день исчезновения Ташлиной видели в Москве — около полудня в Ильинском пассаже, а вечером в Большом государевом театре — я воспринял чуть ли не как личное оскорбление. Ладно, поглядим, что покажет слежка…

А служебные дела господина Ташлина? Ну хорошо, тут пока ничего определённого утверждать нельзя, следует подождать, пока закончит работать Палата государева надзора, но вот что хотите думайте, а я почти уверен, что воровство там отыщется. К месту вспомнились показания Дударевой о ценностях и древностях, которые Ташлин приносил домой, так что не могло с таким, как Ташлин, там без воровства обойтись, никак не могло. А где воровство, там снова ложь, столь характерная для всего дела, каковым нам с Иваном Адамовичем приходится заниматься. И как через это нагромождение лжи пробираться, одному Богу известно. Впрочем, как там отец Диомид говорил? Нечестиво возлагать на Бога то, что может сделать губной сыск? Что ж, раз нечестиво, то и не будем. Придётся самим разгребать…

С Крамницем мы решили, что допрашивать Ташлина он будет без меня — не следует пока приказному советнику знать, что к розыску по делу его жены я тоже прямое отношение имею, а уж начальству его того знать не следует тем более. Вот Иван Адамович и допросил Ташлина сам, а сейчас дал мне читать допросный лист.

Как сам Крамниц и предсказывал, Ташлин сказал, что убийство взял на себя, чтобы скрыть наличие у его супруги любовника. Ещё он утверждал, что кто этот любовник, так до сих пор и не знает — жена, мол, не призналась, уж как он её ни спрашивал. Не особо, честно сказать, верилось, но да оно пока не так и важно. Сокрытие знакомства своего с убитым Черновым Ташлин объяснял нежеланием портить отношения с антикварами и собирателями Ярославля, у которых он часто покупал древности, но особенно напирал на то, что раз Чернов забрался к нему в дом тайком, то явно же имел умысел совершить кражу, так что по заслугам и получил, пусть и не от самого хозяина дома. Вот тут Крамниц и принялся на Ташлина нажимать. Сначала он как бы мимоходом поинтересовался, на что бы такое мог антиквар и собиратель в доме позариться, если древности господин приказной советник покупает для казны. Ташлин ответил, что некоторые вещи он покупает лично для себя, мол, имея тесное общение с собирателями, и сам от них заразился той же собирательской страстью. Разумеется, строго на свои собственные деньги, никак не путая частный и казённый интересы. А когда пристав спросил, имеет ли господин приказной советник что сказать о своих отношениях с баронессой фон Альштетт, Ташлин заявил, что не намерен обсуждать своё приятельство с этой доброй женщиной, совершенно не отягощённое иными интересами, кроме простой приязни, тем более, баронесса приятельствовала и с его покойной супругой. Вопрос о том, могла ли баронесса содействовать госпоже Ташлиной в её супружеской неверности, Ташлин посчитал оскорбительным и пригрозил Крамницу обращением к его начальству.