Воля императора

Глава 19. Обмен опытом

Под суровым взглядом Кутепова я был вынужден капитулировать. Всё же я был не совсем в своём праве. Мы с Кутеповым вышли из допросной, оставив в ней следователя и друга моего детства — пусть «пообщаются».

Я не питал надежд что из Андерсона ещё удастся что-то вытянуть, но уходить до конца допроса не собирался. Однако спустя пару минут заскучал.

— Александр Павлович, — повернулся я к генералу. — Раз уж мы с вами в Крестах, могу ли я посмотреть на своего двойника?

— И что вы там хотите увидеть? — хмыкнул генерал.

Я хмуро поглядел Кутепову в глаза.

— Мне это нужно, — твёрдо ответил я.

В сопровождении унтер-офицера в серой форме, с желтыми погонами, означающей его принадлежность к тюремным надзирателям, мы спустились на этаж ниже, прошли по нему, потом снова поднялись и оказались перед дверью, на которой висела надпись «Медицинский блок». Унтер-офицер открыл замок собственным ключом, и мы двинулись дальше, по довольно длинному коридору, куда выходили двери с надписями: «Ординаторская», «Смотровой кабинет», «Процедурная». Ещё несколько без подписей, под номерами.

В тупичке оказалась ещё одна дверь с надписью «Изолятор», а под вывеской — небольшое окно, вроде окна раздачи, прикрытое стальным ставнем.

Унтер постучал, ставень откинулся, в окне показалась усатая физиономия.

— Филимонов, впускай, — приказал унтер, кивая на нас. — Вишь, его высокопревосходительство самолично пожаловал, с сопровождением.

— Его высокопревосходительство вижу. А с ним кто? Тоже сюда? — подозрительно поинтересовался усатый.

— А ты что, сам не видишь? Это же его высочество, наследник престола!

— Не вижу, — мрачно отозвался Филимонов. — В личность мне цесаревич неизвестен, мундира на нем нет. Про посторонних же строго-настрого приказано — никого не впущать. Его высокопревосходительство я обязан впустить, а его спутника нет. Посторонних — только в присутствии господина директора тюрьмы.

— Открывай, — приказал уже и Кутепов.

Дверь открылась, в проеме появился человек в серой гимнастерке, с погонами нижнего чина и вытянулся перед генералом. Пропустив генерала, он решительно преградил мне путь.

— Не велено посторонних впущать.

— Филимонов, ты у меня в отставку пойдешь, без пенсии и без права ношения мундира, — пообещал министр внутренних дел.

— Пусть без пенсии, но постороннего все равно не впущу, — уперся Филимонов. — Я господину директору подчиняюсь, к нему и ступайте. Его высокопревосходительство — милости просим, а остальных нет. Разрешит господин директор — впущу. Вы сами, ваше высокопревосходительство мне такой приказ отдали, в письменном виде, я его и сполняю. В блок впущать только докторов, обслугу, кого господин директор покажет, да лично вас. Остальных только с разрешения господина директора.

Кутепов открыл рот, собираясь наорать на надзирателя, а мне стало немного смешно. Понимаю, что Филимонов сейчас упивается своей властью, любуется собственной неподкупностью, но формально-то он прав. В сущности, генерал сам приказ отдавал, мог бы его сформулировать чуть-чуть иначе. Чтобы пресечь ненужный спор, я спросил нашего сопровождающего:

— Господин унтер-офицер, у вас телефон есть поблизости?

— Так точно, — отчеканил тот.

— Звоните директору тюрьмы, пусть немедленно сюда идет.

Унтер умчался выполнять приказ, а я принялся рассматривать упрямого Филимонова. Невысокий, коренастый, с рыжими усами. Странно, но мне даже понравился человек, не испугавшийся высокого начальника и его угроз. В данном случае Филимонов является часовым, которому положено знать и выполнять приказы только своего разводящего и начальника караула. И серьёзность приказа до него, наверное, не раз донесли. Может, к себе переманить? Верные люди нужны, а этот, пожалуй, будет верным. Хотя не буду торопиться. За этой дверью спрятан наследник престола, а значит хорошо, что его такой Цербер охраняет.

Минут через пять прибежал перепуганный директор тюрьмы — толстенький коротышка в расстегнутом мундире. На петлицах — два просвета и две звезды, на груди колыхался «Станислав». Стало быть, директор «Крестов» — коллежский асессор. Оказывается, при общевоинской охране начальствует здесь гражданский чин.

Погрозив Филимонову кулаком, директор тюрьмы рявкнул:

— Немедленно впустить его императорское высочество!

— Есть впустить его императорское высочество, — вытянулся в струнку Филимонов, пропуская меня вперед.

— Прикажите вашему э-э... — замялся я, не зная, как назвать должность охранника. Обзову надзирателем или вертухаем, могу обидеть. Наконец, нашелся. — Прикажите вашему служащему, чтобы он впускал меня в любое время дня и ночи.

— Слышал? — обернулся коллежский асессор к подчиненному.

— Так точно ваше высокоблагородие, — выпучил глаза Филимонов. — Впускать цесаревича в любое время дня и ночи.

— И ещё, за храбрость наградите, — распорядился я.

— Государственной наградой? — поднял брови директор тюрьмы, а Филимонов едва удержался чтобы не расплыться в улыбке.

— Вашей, внутренней, — хмыкнул я и перешагнул порог.

За «предбанником», где сидел охранник, имелась ещё одна дверь.

— Как там больной? — поинтересовался я, кивая на дверь.

— В коме пребывает, — доложил директор тюрьмы. — Доктор его сегодня навещал, капельницу ставили — кормление внутривенное, белье поменяли, — коллежский асессор повернулся к охраннику и жестом предложил тому продолжить.

— Был ещё у него медбрат, тело влажной губкой протер, массаж сделал, чтобы пролежней не было, маслом смазал, — дополнил Филимонов.

Свет в палате был тусклым, но удалось рассмотреть, что на больничной койке лежит человек, совсем на меня непохожий. Лицо осунувшееся, синяки под глазами. Даже возраст определить сложно. Но полежи-ка два года в коме, так на старика и будешь похож.

Ещё засмотрелся на металлические сооружения рядом с кроватью. А, так это штатив для капельницы. Не знал, что в это время уже и капельницы существовали, и внутривенное питание придумали.

— Ну что, ваше высочество, посмотрели на своего... товарища по несчастью? — спросил Кутепов с легкой насмешкой.

— Ага, — рассеянно отозвался я, — а из-за чего он? В таком состоянии? — спросил я, подойдя к настоящему наследнику престола.

Кутепов поморщился:

— Не здесь, позже поговорим.

Увидев руку с истонченными пальцами, зачем-то решил ее коснуться. Глупость, конечно, а вот потянулся.

Мгновение, и меня ослепило ярким светом. Когда глаза привыкли, то увидел, что нахожусь не в тюремной палате, а в каком-то зале, со старинной мебелью. В центре помещения лежал огромный персидский ковёр, на нём три кресла, расставленные вокруг меня.

В креслах сидели люди, чем-то мне смутно знакомые. Женщина в старомодном — я бы даже сказал, в старинном платье, с синей лентой через плечо, мужчина с усами и бакенбардами, в мундире кавалергарда, с высшими орденами Российской империи и юноша, в костюме, но без галстука.

— Что это у нас за гость? — спросила женщина.

— Явился, — недовольно пробурчал юноша. Всмотревшись, я чуть не ахнул — это было мое отражение в зеркале. Правда, у меня редко бывает такое недовольное выражение.

— Это и есть самозванец? — полюбопытствовала женщина.

У неё был очень интересный акцент, который, казалось, тут же очаровывал. Я хотел было что-то ответить, но не смог, будто тело мне не подчинялось.

— Он самый, государыня, — хмуро обронил мужчина, а потом добавил: — Это двойник.

— Ну-кась, посмотрю на него поближе, — проговорила женщина. Она встала с кресла и подойдя ко мне, обошла вокруг.

Когда дама остановилась, послышалось недовольное ворчание, донесся короткий, обиженный лай.

— Ой, прости меня, прости, — повинилась женщина, затем вернулась к креслу и наклонилась, чтобы погладить разбуженную левретку, спавшую около кресла. — Посиди спокойно милочка, сейтшас приду.

Успокоив собачонку, дама снова подошла ко мне.

Женщина, хотя и не была высока ростом, но казалась выше из-за величественности и осанки, которая не снилась ни одной балерине. А внешне, вроде бы, выглядела молодой — лет тридцать — тридцать пять, но вот глаза выдавали, что лет ей гораздо больше.

— Отшень похож, — сказала женщина, оглядываясь на юношу. — Отшень. Прямо, Сашенька, твоя копия.

Женщина говорила с едва заметным акцентом. А я, припомнил виденные портреты, и здесь и картинки в учебниках, когда на историка учился. Кое-что и в интернете видел. Женщина стоящая передо мной — императрица Екатерина, мужчина — император Николай Павлович.

— Но он все равно самозванец, — упрямо сказал юноша. — В нем нет ни капли царственной крови.

Женщина засмеялась.

— Сашенька, во мне самой царственной крови ни капли не было, если не считать кровь, что нам от Адама с Евой достались, но я и царствовала и правила, — изучая меня, назидательно произнесла царица. А затем добавила вполголоса: — А если, кто поперву и болтал, что царствую не по праву, так потом они языки кое-куда засунули. Царствует не тот, в ком кровь царственная, а кто в решительную минутку волю сумел проявить. — она искоса взглянула на меня, а потом повернулась императору Николаю. — Верно, внучек? Тебе ведь тоже пришлось свой характер показать? И кричали ведь, что ты престола недостоин. Правда?

Николай, что внимательно следил за монологом царицы, неспешно кивнул.

— Не хотел я в первый день царствования кровь проливать, но пришлось, — вздохнул он. — Но я-то хотя бы сын своего отца, императора.

Екатерина слегка улыбнулась.

— То-то ты так рассвирепел, когда Пестель усомнился, законный ли ты император. Клятву верности давать, не хотел. Мол, дед твой не Петр, не мой супруг венчанный и император, а неизвестно кто. Виблядок, стало быть, мой сынок. — хмыкнула Екатерина и от её полуулыбки повеяло холодом. — Даже ногами этого Пестеля бил?

— Рассвирепел, да, — поднялся со своего кресла Николай Павлович и насупил брови, — но ногами я никого не бил. Не помню такого. А ты, государыня, сказала бы — от кого у тебя сынок? Мне, все-таки, хотелось бы знать, есть во мне кровь Романовых, или нет?

Екатерина обвела меня взглядом, в котором смогла выразить и достоинство, и извинение за семейные дрязги перед посторонними.

— Твой отец носил отчество Петрович. Стало быть, папа твой, законный сын своего отца, моего мужа, государя Петра,— заявила императрица. — А кто чего скажет — так много глупостей сказано, зачем всем верить?

Под строгим взглядом Екатерины, Николай опустил взгляд.

А ведь ушла от вопроса матушка-императрица.

Историки до сих пор головы ломают — кто являлся отцом Павла Петровича? Не то Петр Третий, не то Салтыков, не то еще кто-то. У романистов, вроде Пикуля, свои версии, но кто из серьезных историков верит литераторам?

Читал где-то, что в Николае Павловиче и русской-то крови было чуть больше шести процентов, а уж что там от Романовых оставалось — вообще непонятно. В самом Николае Втором и одного процента русской крови нет, а уж сколько в моем двойнике, даже и предполагать не возьмусь.

Повернувшись к моему двойнику, императрица улыбнулась: