ХВ. Дело № 2

II

Декабрь на Средиземном море — время затяжных штормов. Властвует здесь холодный мистраль, главный из ветров, берущий разбег от берегов Прованса, и над Пиренейским полуостровом приобретает итальянский акцент, превращаясь в «маэстрале». Зимой маэстрале несёт с собой массы холодного арктического воздуха из Северной Атлантики, порой принося снег туда, где его не ждут — на Сицилию и Тирренское побережье. А сколько мачт он переломал за долгие века этоветер, прозванный «мастером мореплавания», сколько парусов изорвал в клочья — не счесть…

В двухсотмильной узости между островом Крит и побережьем Киренаики волне, поднятой маэстрале, разгуляться особо негде — но много ли нужно берегам Киренаики снег сорокатонной каботажной скорлупке, сошедшей со стапеля три десятка лет назад? Семь баллов, волны под десять футов, клочья пены, сорванные с гребней, ударяют в стёкла тесной, похожей на сарай, рубки на корме. Изношенная паровая машина не выгребает против ветра, и приходится идти в лавировку, словно под парусами. Небо низкое, свинцовое, от горизонта одна за другим идут белые полосы шквалов, и не приведи Создатель, не успеть развернуться к ним форштевнем — судно ляжет бортом на воду, а встанет оно на ровный киль, или нет — это уж как повезёт…

Шкипер-итальянец, с которым Марио договаривался насчёт фрахта заломил за рейс несусветную цену, ссылаясь на скверную погоду — и, каквыяснилось, нисколько не кривил душой. Из пяти-пяти с половиной суток, отведённых на девятисотмильный переход от Яфффо до порта Бенгази уже миновало не меньше четырёх, а ведь «Дольчинелла» (так именовалась его шхуна) едва миновала траверз залива Саллум, что на самой границе Египта и Ливии. Непрекращающийся встречный шторм до донышка выскреб угольные ямы, масло в подшипниках гребного вала грелось и горело — так что шкипер, оценив ситуацию, категорически заявил, что требуется заход в ливийский порт Тобрук для бункеровки, ремонта и пополнения запасов свежей воды.

Меня это не обрадовало — в отличие от Марка и Татьяны, которые, хоть и лицемерно сетовали на задержку, но явно испытали при этом известии облегчение. Последние трое суток оба пролежали в тесной каюте пластом, не имея сил даже добраться до лееров, вдохнуть глоток свежего, не пропитанного рвотными миазмами, воздуха и опорожнить за борт истерзанные непрерывной качкой желудки.

А уж когда мои спутники узнали о нашем с Марио решении расстаться с опостылевшей посудиной и продолжить путь из Тобрука посуху, то даже не пытались скрывать восторга.

Перед тем, как сойти на берег, мы трое сменили документы. В бумагах, оставленных для нас «дядей Яшей» в Константинополе нашлись бланки нансеновских паспортов французского образца с налепленными на них полагающимися пятифранковыми марками. Королевство Италия, как постоянный член Лиги наций, признавала этот документ — а потому проблем на местной таможне мы не ожидали. Оставался сущий пустяк: переклеить фотографии из старых «аусвайсов» и вписать новые имена, фамилии и прочие «персональные данные». Всё это было проделано под чутким руководством Марио, среди многочисленных талантов которого нашлись и навыки изготовления фальшивых документов.

В Тобруке мы задержались меньше, чем на сутки. В памяти остались кварталы глинобитных домишек, пыльные — даже в декабре, невыносимо пыльные! — улицы, зубчатые стены старой арабской крепости, кучки берберов, явившихся из пустыни со своими верблюдами, и шарахающихся при встрече с автомобилем. А ещё итальянцы; берсальеры в шапочках с петушиными перьями, колониальные стрелки-арабы в пузырчатых белых шароварах, безрукавках поверх белых рубах и кожаных сандалиях с обмотками, артиллеристы с кургузыми горными пушечками, в которые запряжены четвёрки мулов, щегольски одетые офицеры в пробковых, на британский манер, тропическими шлемами и стеками под мышками. Изредка над головой проносились сердито жужжащие бипланы — разведчики и лёгкие бомбардировщики «Ансальдо» — и Марио провожал их заинтересованными взглядами.

Бурная деятельность, развитая Марио, как только мы оказались на берегу, принесла свои плоды — уже к следующему утру мы стали владельцами грузовика «Фиат-18». Как и у кого наш спутник раздобыл эту разболтанное, но явно армейское транспортное средство, так и осталось загадкой; Марио лишь загадочно ухмылялся да отделывался общими фразами. Подозреваю, что грузовик был банально угнан со стоянки возле одной из ремонтных мастерских, которых здесь было немало. Через этот хорошо оборудованный глубоководный порт шло снабжение изрядной части группировки итальянских войск в Ливии, так что бардак в Тобруке царил феерический, при желании, можно было спереть не только старый, потрёпанный грузовичок, но и броневик.

Прибрежное шоссе, связавшее в середине тридцатых годов ливийский Триполи с Бардией на границе с Египтом, ещё не начинали строить, добираться до Бенгази пришлось по каменистой пустыне, тянущейся вдоль сего побережья. Дороги здесь сводились к караванным тропам, кое-где накатанным армейскими грузовиками; скорость движения редко превышала тридцать километров в час. В Тобруке Марио раздобыл бочку бензина и полдюжины двадцатилитровых жестянок масла. Имелся запас воды — полторы сотни литров в бочке из оцинкованного железа — и продовольствия, вполне достаточные для того, чтобы добраться до Бенгази. Именно оттуда Марио собирался начать поиски своего «старого знакомца», ради которого мы, собственно, и явились в Ливию.

«Мы с Джино знакомы уже тринадцать лет, ещё с войны. — рассказывал он. — Дело было осенью семнадцатого года, когда мы сняли его с разбитого гидроплана, болтавшегося в море в полутора десятков кабельтовых от австрийского броненосца. Промедли мы тогда ещё хоть пять минут — и конец, австрияки уже пристрелялись к лакомой цели, и снаряды ложились в опасной близи от аппарата. Помню, когда я втащил Джино за шиворот в нашу «девятку», он ругался так, что позавидовал бы любой грузчик из порта Неаполя. А вот штурману не повезло — осколок угодил ему между лопаток, и мы поняли, что он окочурился, только когда взяли его в катер. Крепко нам тогда врезали австрияки, все морды в кровавых соплях! Ну да ни чего, в Триесте мы с ними сполна рассчитались…»

Я сижу рядом с Марио в открытой кабине, Марк с Татьянойустроились на груде брезентов в кузове и безуспешно пытались заснуть. Машину безжалостно подбрасывает на каждой кочке, жестянки с маслом, скверно закреплённые на своих местах, громыхали, сталкиваясь, и приходилось быть начеку, чтобы они, сорвавшись с места, не прищемили пассажирам ноги или руки. «Фиат» неторопливо катит на запал, волоча за собой густой шлейф пыли и песка, я слушаю флотские байки Марио, скашиваю время от времени глаза в итальянскую штабную карту прибрежного района Киренаики, да выискиваю — по большей части безуспешно, — ориентиры в окружающем унылом пейзаже.

Песок, солончаки и каменистые россыпи, море между холмами — и вездесущая пыль. До Бенгази осталось триста пять километров... триста четыре… триста три…

Пуля пробила брезентовый тент и мерзко вжикнула над самым ухом. Марио, втянув голову в плечи, крутил баранку, объезжая разбросанные то тут, то там по твёрдой глинистой почве булыжники. Стоит врезаться в такой колесом на полном ходу — и всё, прощай подвеска! Всадникам же, вернее их лошадям, каменистые россыпи не помеха — они раскинулись широким ловчим полумесяцем и неслись карьером, охватывая грузовик с флангов.

Бац!

Бац!

Бац! — хлопало за спиной. Марк и Татьяна, скорчившись за дощатыми бортами, с упоением высаживали по преследователям пулю за пулей из своих пистолетов. Без толку, конечно — попасть на ходу, из виляющей из стороны в сторону, подпрыгивающей машины можно, разве что, по большому везению. Тем не менее, я встал на подножку кабины, вцепился левой рукой в дугу тента. Правой же вскинул «люгер», выцеливая нагоняющего грузовик с левой стороны всадника.

Бац!

Бац!

Мимо, конечно. Бербер неслышно заорал, разевая заросшую бородой щербатую пасть, и с одной руки, навскидку, выпалил по грузовику из винтовки. И, в отличие от меня попал — пуля с глухим треском пробила доски кузова в опасной близости от моей головы

— Порко мадонна, брось ты свою пукалку! — заорал Марио и так крутанул руль, что я едва не вылетел из машины на землю. Он извернулся, не отпуская баранки, пошарил рукой за водительским сиденьем, и извлёк оттуда короткий карабин и связку узких длинных подсумков.

— Вот, держи, эта получше будет. Разберёшься?

— Как нибудь!

Я шлёпнулся обратно на сиденье и сгрёб карабин. Нет, не карабин — итальянский пистолет-пулемёт «Беретта» модель 1918 с откидным штыком и верхним расположением магазина. А вот и сами магазины — слегка изогнутые рожки рассованы по подсумкам, в каждом масляно поблёскивают короткие толстенькие «маслята» На глаз калибр девять миллиметров, но не привычные, «парабеллумовские», а немного другие — с пулей, срезанной на кончике. Сколько их в каждом рожке — двадцать пять, тридцать? Плевать, потом подсчитаем…

Ударом ладони я вогнал рожок в горловину приёмника, передёрнул торчащую вправо рукоять затвора. Перехватил пистолет-пулемёт за цевьё, повернулся на сиденье, уперев ногу в подножку (если сейчас Марио дёрнет рулём — точно, вылечу, как пробка!) и повёл стволом на корпус впереди летящего бешеным карьером бербера.

Р-рах! Р-рах! Р-рах!

Детище итальянских оружейников забилось в руках, как живое, горячие гильзы посыпались из окошка гильзоотбойника снизу, чувствительно обжигая голые колени — готовясь в поездке, мы, все трое, не преминули обзавестись короткими штанами итальянского военного образца. Гордый сын пустыни, напоровшись на мою очередь, споткнулся на полном скаку, перелетел через гриву своего коня, роняя винтовку — и с разгону грохнулся в пыль. Остальные преследователи заорали, заулюлюкали, завыли, осыпая «Фиат» пулями.

Вот это другое дело, теперь повоюем всерьёз! Я встал коленями на сиденье, ухватился за борт и перелез в кузов грузовика, угодив по дороге подошвой ботинка Марио в ухо — на что он отреагировал привычной уже «порко путано миа!» Бесцеремонно отодвинул Татьяну от заднего борта (она пыталась протестовать, но встретившись со мной глазами, мигом умолкла), я пристроил поудобнее «Беретту» для стрельбы с упора, задержал дыхание и открыл огонь по преследователям, как учили на стрельбище суровые инструктора-ГПУшники — экономными, в три-четыре патрона, очередями.

…Как там пели наши злейшие друзья-британцы ещё при Омдурмане?

«Whatever happens, we have got

The Maxim Gun, and they have not!..»[1]

Я перевернул труп. Три пули угодили разбойнику в грудь, оставив на белоснежной накидке большие расплывающиеся багровые пятна с тёмными дырочками. Конь его стоял рядом, шагах в семи. Увидав, как обходятся с телом любимого хозяина, он перебрал передними ногами, заложил уши и злобно, визгливо заржал. Я на всякий случай посторонился — так, чтобы тело оказалось между мной и конём. А то кто их знает, этих берберских скотов — ещё бросятся, зубы-то вон какие…