XVII. Аббат

Саншо занялся изучением документации, а я спустился побеседовать с Бонифацием, но прежде мне провел экскурсию местный смотритель монастырских подвалов: безобидный и симпатичный старичок брат Люка, который, как мне уже успели доложить, в общих безобразиях не участвовал и смиренно влачил свою монастырскую долю.

Собственно, обширные подвальные помещения не были темницей в прямом смысле слова, но некоторая их часть использовалась именно для пенитенциарных целей еще с момента основания аббатства. И, как скоро выяснилось, не только для отсидок.

Несмотря на жару, внизу было очень зябко и сыро, к тому же, в подвалах все пропахло жутью, страданием и смертью: низкие сводчатые потолки, склизкая каменная кладка, полутьма, штабеля человеческих черепов и костей, ржавые цепи и решетки — меня даже начал бить нервный озноб.

— Здесь мы храним вино, ваше преподобие… — сгорбленный старичок бодро шлепал сандалиями по склизкому полу, неся фонарь в левой руке. — Здесь тоже, а там — камеры для провинившихся…

— А здесь что? — я заметил в полумраке окованную железом дверь в одном из коридоров.

— А там… — брат Люка пожал плечами. — Там камера дознания и комнаты смирения. Но эти помещения уже лет сто не используют.

Меня разобрало любопытство. Камера дознания понятно, а что за комнаты смирения?

— Открыть можете?

— Конечно, я там иногда убираюсь, — брат Люка снял с пояса связку ключей. — Вот только мне тяжеловато самому дверь открывать, разбухла от сырости…

Заскрежетал замок, Сопровождавший меня Мигель с подручным навалились и дверь с противным скрипом открылась.

Комната дознания оказалось банальной пытошной, с довольно разнообразным инструментарием: дыба, пытошные столы, испанские сапоги и прочая жуткая хрень. Причем все выглядело готовым к использованию.

— Ухаживаю по мере сил… — скромно потупился брат Люка. — А вдруг понадобится. Да и руки соскучились по делу. Насколько мне известно, в нашем аббатстве хотели устроить трибунал инквизиции, вот и соорудили камеру, но, увы, она не пригодилась.

Смотритель печально покивал, явно сожалея, что пытошная не нашла своего применения.

Я на него подозрительно покосился.

— А кем вы были в миру?

Старичок тоскливо вздохнул.

— Палачом, ваше преподобие в славном городе Лилле. Но я давно отошел от дел и нашел покой в смирении.

Я не стал комментировать его прежнюю профессию, но обязал старика и впредь ухаживать за камерой пыток. Действительно, я вдруг пригодится. Пытошная очень полезная штука, хотя бы просто для наглядного действия.

А вот дальше… дальше он мне показал эти самые камеры смирения, которые оказались…

Черт… даже не знаю, как назвать узкие выемки-пеналы в стенах, с кольцами для рук, ног и шеи, явно предназначенные для замуровывания живых людей. Догадаться было нетрудно, к тому же на их предназначение намекали аккуратно сложенные штабеля кирпичей рядом с ними.

И самое пакостное, три выемки уже были замурованы, правда явно десятки лет назад. А высеченные на них надписи уже стерло время.

На мой молчаливый вопрос бывший палач пояснил.

— Увы, ваше преподобие, не знаю кто там. Это случилось очень давно.

Меня от ужаса даже передернуло, и я поспешил свалить в более приятное место, но пообещал себе порыться в монастырской документации, чтобы разгадать загадку.

Перед встречей меня нашел Саншо уже частично разобравшийся в записях, но, когда я его выслушал, сразу пожалел, что сунул голову в это осиное гнездо. Проделок Бонифация хватило бы с лихвой на десять четвертований и парочку сожжений заживо. Да и хрен бы с ним, но посвященным во все это тоже светила смерть. К примеру, Боня финансировал недавний заговор против кардинала и короля. И это самое безобидное. Чернокнижие, приношение человеческих жертв, черт, я уже давно понял, что французская знать погрязла в свирепой порочности, но даже не подозревал, что настолько. Вдобавок во всей этой мерзости были замешаны такие люди, что цена моей жизни стремительно скатилась до минимума.

Я отвел Саншо в сторону и приказал спрятать чертовы бумаги после изучения куда подальше.

— И никому не слова. Понятно?

Баск быстро закивал и перекрестился.

Бонифаций уже отошел от испуга и активно сам стращал сторожа из братвы Мигеля.

Увидев меня, он презрительно зашипел:

— Вы уже мертвец! Да что вы себе позволяете? Безумец! Вы даже не понимаете во что ввязались! Вам конец. Немедленно освободите меня, я вам приказываю! Ришелье? Ха! Как только он узнает с кем я дружу, он сразу вас отдаст на растерзание!

Я сел перед камерой на предложенную братом Люка табуретку и молча задумался над выходом из положения, не обращая внимание на проклятие бывшего аббата.

Как вариант, можно было отдать полученную информацию кардиналу и надеяться на его защиту. Но так как в деле были замешаны высшая знать и даже лица из королевской семьи, этой защиты могло не хватить. Ради своих дел с королем Ришелье разменяет десяток таких как я и даже не поморщится. Все просто, Людовик не наказывает своих близких родственников.

Можно выпустить Боню и самому слиться куда подальше, но такой вариант мне не подходит по личным убеждениям.

Так ничего и не придумав, жестом выгнал всех из темницы, а сам шагнул к решетке и тихо заговорил с Бонифацием.

— Вы знаете, я обнаружил здесь очень любопытное местечко…

— Не заговаривайте мне зубы! — презрительно бросил бывший аббат. — О том, что вы сделали обязательно узнают мои друзья. Вы уже мертвец, мерзкий холодный труп!

— Вы видели ниши для замуровывания заживо за этой стеной?

Судя по тому, как Боня шарахнулся от меня, он их видел.

— Вы не посмеете!

Я обаятельно улыбнулся и пошел на выход, по пути бросив.

— Еще как посмею.

Дело шло к ночи, я сел составлять распорядок проведения молитв в монастыре, но сей нудный процесс мне быстро надоел.

— Мигель, выгоняй личный состав из казарм.

— Кого? — бывший бандит вытаращил на меня глаза. — Какой состав?

— Братию.

— Ага, понятно, пусть растрясут жирок, — громила довольно ощерился. — А зачем?

— В здоровом теле здоровый дух. Физические упражнения очень хорошо прогоняют нечестивые мысли из головы. И прихвати это… — я показал на свой инструмент для экзекуций.

Мигель захлопал глазами.

— А это зачем, ваше преподобие?

Я чуть не расхохотался, но сдержался и серьезно заявил:

— Сие оружие вложил мне в руки сам Господь для вразумления грешников.

— Святая Дева Мария! — бывший разбойник истово перекрестился и схватил канделябр. — Конечно ваше преподобие, конечно!