Сын на отца

Глава 3

Алексею было до жути страшно, он полностью осознавал, что сейчас в России началась самая натуральная гражданская война, грянула во всей красе «вторая Смута».

Большая часть столбового дворянства, особенно родовитого московского, приняла его сторону практически без колебаний. Как и церковь, за исключением всего одной губернии, где бунты удалось подавить в зародыше, так как Санкт-Петербург с окрестностями был наводнен верными «папеньке» войсками. А в Рижской губернии, понятное дело, батюшки только полковыми были, а чухонцам да местным немцам наплевать, по большому счету, как русские сами с собой разодрались. О том ему бывший губернатор рассказал, князь Петр Алексеевич Голицын, которому под начало седьмого десятка возраст накатывал. А сменил его князь Аникита Репнин — а этот любых посланцев из Москвы арестовать прикажет и на дыбу подвесит…

— Государь, не думаю, что нам следует принимать генеральную баталию, мы уступаем в силах… самозванцу, — последнее слово далось Борису Петровичу с видимым трудом — царя Петра после успеха московского восстания именовали именно так.

— Нам следует избрать оборонительные планы, пока не будет стянуто достаточное число пехоты — к концу мая прибудет не меньше тридцати полевых и гарнизонных батальонов из южных губерний, а также из Казани. Тогда и выступим всеми силами на Тверь, а потом на Новгород. Пока же следует встретить войска самозванца на дальних подступах, занимая все удобные для обороны городки и монастыри и закрепляя за собой землю. Саму столицу укрепить с тщанием, благо возведенные десять лет назад укрепления хоть и стали ветхими, но их можно подновить, как сойдет снег.

— Господа, я вас всех выслушал, Борис Петрович выразил ваше общее мнение, ну что ж — тогда быть по сему!

Алексей подвел итог военного совета — на нем решено было отбиваться, и лишь к лету перейти к действиям наступательным. Сам участия в обсуждении планов кампании не принимал. Избрал выжидательную позицию — в полном отсутствии у себя полководческих дарований Алексей не сомневался. Да и что он мог предложить маститым генералам, не зная как тут воюют. Да и глупцом выглядеть не хотелось.

Единственное его предложение было принято на четвертый день мятежа — гарнизонных драгун распределили командами до роты численностью, и отправили отрядами к Смоленску и Твери поднимать дворянское и народное ополчение, то есть начинать партизанскую войну в неприятельских тылах. А вот в эффективности данной меры даже он засомневался — наличие снежного покрова затрудняет такие «летучие» действия, а для широкого партизанского движения нужно лето, когда все леса в сплошную «зеленку» не превратятся.

А вот насчет сил все сказанное генералами было правдой — из девятнадцати пехотных полков только семь являлись регулярными по два батальона в каждом. Остальные числились гарнизонными, и в Москву явились в уполовиненном составе. Собрали по батальону ветеранов, щедро разбавив их хоть кое-как обученными рекрутами, и отправили в Первопрестольную, где их по два распределили в состав шести сводных полков, предназначенных только для оборонительных действий — все генералы засомневались насчет их полезности в полевом бою.

И вполне резонно — гарнизонные полки выполняли две роли — готовили рекрутов для службы в полевых полках и несли охранную службу, что-то вроде внутренних войск и милиции в одном флаконе. Отбиваться от противника могут, и то за укреплениями и с помощью пушек, а к наступлению непригодны. Разобьют их в поле петровские вояки, что со шведами наловчились сражаться и знают толк в войне, и о том, как действовать надобно — экзерциции, то есть учения, не зря проводятся.

Так что оставалось надеяться, что 14 батальонов регулярной пехоты и 18 эскадронов конницы при поддержке одной тысячи татар смогут остановить продвижение царской армии, а если не получится — то оборонять Москву до последнего. Тем, более что жители теперь ясно осознавали, какая их ожидает судьба — на счет «милосердия» Петра никто не сомневался, слишком страшны были его показательные уроки…

— Если гетман Скоропадский не примет твою державную волю, государь, то мы поставим другого гетмана — полковника черниговского Полуботка. Да и миргородский полковник Данила Апостол твою руку принять может — я ему отписал, думаю, письмо мое он уже прочел.

Князь-кесарь говорил уверенно и спокойно, и Алексей в который раз мысленно возблагодарил судьбу, что Ромодановский не только на его стороне, но и действует активно и решительно. Да оно и понятна — сама мысль о поражении для него не допустима и означает гибель рода, к тому же и так угасающего. Дядья Ивана Федоровича были перебиты во время Стрелецкого бунта, последний из свойственников Михаил Григорьевич, что в «сумасброднейшем соборе» носил прозвище «Преосвященный Мишура», скончался пять лет тому назад, не пережив смерти единственного сына.

— Есть еще одна странность — из Петербурга сегодня послание получил от наших конфидентов. Идет розыск Петьки Толстого — якобы глава тайной Канцелярии царя Петра предал, сбежал к тебе, увезя царевну Наталью и царевича Петра — деток твоих.

— Ни хрена себе! А на что он надеется — я же ему морду набил!

— Государь, — Ромодановский усмехнулся, — так за дело побил, он, что этого не понимает?! А вот царь Петр его бы на кол посадил, что наше выступление в Москве прозевал. Это я его созданную Тайную Канцелярию обманывал, а людишек, что в Москву были направлены к себе перетянул, а одного, что не захотел, под лед упрятали.

Иван Федорович сверкнул глазами, не тот он был человек, чтобы ему кто-то перечить стал. Властный и суровый — москвичи его побаивались, видя, как в нем просыпается натура отца — тот всех в страхе держал.

— Мыслю, Петька к тебе деток везет — за них надеется прощение получить твое милосердное.

— А стоит ли его к себе приближать?!

Алексей внимательно посмотрел на тестя — что не говорили бы, но даже старый Ромодановский был прагматично жесток и лишний раз старался кровь не лить, прибегая к кнуту. Тех же стрельцов по розыску три десятка всего казнил, а вот вернувшийся из-за границы Петр никого не пожалел.

— Стоит, государь — я его со стольников знаю, он ведь постарше меня будет, хитер да пронырлив. Старший сын его Ванька, капитан гвардии, вместе с ним бежал — а он на Ртищевой женат, а род сей за тебя стоит. А младшего Ваньку на дочке гетмана Скоропадского решили женить, в пику интересам «светлейшего», что требует ему два городка передать с волостями — там конфидентом Меншикова выступает брат Скорнякова-Писарева, что у меня в кандалах сидит.

Алексей внимательно слушал Ромодановского, тот зря ничего не говорил. В хитросплетениях родственных связей русского дворянства без его участия разобраться было невозможно — тут князь-кесарь его особенно просвещал, небеспочвенно утверждая, что зная все тонкости немалую поддержку от столбового дворянства получить можно.

— Петр в Твери лютует, а ты, наоборот, милосердие показывать должен. Но токмо к нашим — иноземцев, что по найму самозванцу служат, и приказы его бездумно выполняют, наказывать надлежит, но опять же не всех. Пусть вначале письма своим родичам отпишут нам нужные — ты поддержку получишь, хотя цезарь и так на твоей стороне. Но лишней помощи не бывает — и надо отца твоего без нее оставить.

«Далеко заглядывает вперед, все варианты просчитывает. Любое действие направлено или на усиление моих позиций, либо на ослабление царя Петра. Да, не зря на такой должности его с отцом держали. Да и Федор Юрьевич, как я понял, настоящего царевича старался оберегать, да и розыск не вел, когда тот, то есть я, в Вену убежал. И возможного царского гнева не испугались — саботажники, право слово».

— Петьку Толстого в Посольский Приказ определить можно, зело разумеет, но мне подчинить. Пользу с него извлечь можно немалую, — Ромодановский словно подвел черту, и снова вернулся к делам казацким:

— Слободские полки твою руку примут, государь, но не сразу — старшина сейчас выгадывает, как и дворяне наши, момент, когда можно будет на сторону победителя перейти.

Алексей пожал плечами — он уже давно осознал, что большая часть только ждет, чтобы определилась ситуация и стал бы ясен один победитель — либо отец, или сын. Время играла на него — с каждым днем силы увеличивались, а вот у Петра оставались только те полки, что воевали в Финляндии. И положение с каждым днем будет хуже, как припасы кончаться, а завоза хлеба не будет — Алексей повелел ничего в Петербург не отправлять. Морить голодом население Ингерманландской губернии и тамошние войска с флотом ему посоветовали в Думе бояре.

— А вот донские казаки выступить могут сразу, ты атамана Ваську Фролова утверди — раз царская грамота Петра у нас. Свою грамоту отпишем. И ты им привилегии всяческие пообещай — тогда свои сотни нам на помощь отправят. Да атаманы Данило Ефремов и Ванька Краснощеков полки привести могут — они ведь из-за боязни расправы под царскую руку пошли, и против Кондрашки Булавина выступили.

— Грамоты казакам и еще одну гетману нынче отправить нужно. Пусть двинут самые боевитые полки, всех ополчать не нужно. Этого будет вполне достаточно. Нужно только до лета продержаться, а там и на Петербург походом пойти. Но было бы лучше, если царь Петр сам отступит, или за границу, в ту же Голландию уплывет. Или помрет в одночасье…

— Что было бы лучше всего, государь — долгая распря сил много оторвет и казну опустошит. Однако надеюсь, что самозванец душу свою вскоре на божий суд отправит — много у него недоброжелателей явных и тайных, многие нам в том помочь могут…