Сын на отца

Глава 17

— Господа генералы, и ты, княже Петр Алексеевич, — фельдмаршал Шереметев чуть наклонил голову, ему нездоровилось, да и стар был.

— Государь к полудню прибудет со своими советниками, а нам сейчас нужно дела разрешить военные, по коим и предпринять дальнейшую диспозицию. А она пока такова…

Борис Петрович тяжело вздохнул, зеленый кафтан из дорогого аглицкого сукна был расстегнут. В вышитых золотой нитью петлицах сверкнули двуглавые орлы с перекрещенными внизу фельдмаршальскими жезлами. У всех остальных рубиновым цветом горели генеральские «ромбы», опять же в золотом обрамлении переплетенных искусными мастерицами «дубовых листьев». Да и «разговоры» у всех блестели драгоценной вышивкой — царь приказал не скупиться на красоте, токмо о единообразии позаботился — узорчье у всех было схожее, кроме бригадиров. У последних точно такая же вышивка блестела благородным серебром.

— Войска неприятельские главными своими силами вышли из Твери и двигаются на Клин неспешным маршем. Ведет их князь Михайло Голицын, а там и «самозванец» со своей гвардией.

Шереметев никогда не именовал Петра царем, да и по имени старался не называть, как бы подчеркивая, что тот ему больше не государь. Впрочем, точно так же вели себя все сторонники царя Алексея II, а князь Долгоруков вообще крыл «подменыша» матерно.

— Другая часть войск с князем Аникитой Репниным идет на полдень, к Волоку Ламскому. У оного городка месяц назад Меншиков получил от нас там прежестокую конфузию. А потому спрашиваю у вас всех — как мы будем биться с неприятелем?

Фельдмаршал остановился и посмотрел на бригадиров, как младших в чине, что сидели на дальнем краю стола. Первым, разгладив густые, тронутые сединой усы, заговорил Шидловский:

— Казаки мои нападать на оные колонны стали, разор неприятелю учинять. Обозы у них худые, хлебушко подъедают. Лошади лишь прошлогодней травой питаются, а новая только вылезла, сена и овса дачи малые. Измотать их в боях на редутах и самим атаковать потом, благо полки новые подходят, да в Москве сила изрядная копится!

— Так и надлежит действовать, — князь Богдан Иванович Гагарин наклонил голову. — Войска у нас не меньше, в полках драгунских палашей по восемь сотен, а неприятель на треть, а то и наполовину ослаблен! А стрельцов у нас много больше, как и пушек!

— А что скажут господа генералы?

— Наших войск на клинских позициях достаточно, чтобы неприятеля встретить заблаговременно. Також и у Волок Ламского — Репнину их там не одолеть, у него токмо десять полков супротив наших восьми, если казаков за полк принять. Здесь, у Звенигорода резервы собираем, и сикурс немедленно окажем — хоть на запад двинем, хоть на север — два дня перехода для пехоты и один для конницы. Да и в Москве два полка сформированы, однако обучены еще плохо. Но сегодня один батальон стрельцов от Москвы подойдет, ждем его в часы ближайшие, в ночи походом вышел.

Сикурса еще прибудет много — ланд-милиции два полка уже у Тулы, да с ними Харьковский казачий полк из слободских черкасов, что позднее других вышел — но слова мои не в укор господину бригадиру, поход ведь дальний, и в распутицу. Донские казаки Воронеж прошли — атаманы Фролов и Краснощеков три тысячи своих донцов приведут.

Генерал-майор Николай Николаевич Балк говорил уверенно, именно он и собирал здесь резервы, сюда свозили вооружение и припасы. А вот его брата Федора на совете не было — генерал-поручик остался командовать армией в Клине, замещая прихворнувшего Шереметева, который пока жил в своей усадьбе у Звенигорода, собираясь выехать в войска.

— От Казани пять полков идут, пехоты и драгун. Да царевич Сибирский отписал, что из мишарей и татар-однодворцев два тысячных полка собрано, да башкиры обещали три тысячи всадников отправить. Через две недели первые сотни авангардом прибудут, дорога то дальняя, — князь Петр Алексеевич Голицын, единственный статский, прибыл заблаговременно. А вот после полудня должны были прибыть с государем князья Ромодановский, Ухтомский и младший братец Богдана Василий Гагарин, а с ними также сбежавший из Санкт-Петербурга глава Адмиралтейства Кикин. Иные чины Боярской Думы, отвечающие за Приказы, оставались в Москве — завтра молодой царь должен был провести с ними заседание.

— Я думаю также, — отозвался князь Александр Григорьевич Волконский, один присутствующий из двух — Григорий Семенович командовал полками в Волоке Ламском. Генерал-майор был хмурым, ощущение было, что ему недомогается — по лицу тек пот, да и сидел как на иголках.

— Надо драться на позициях, а конная наша завесь, — генерал-поручик Шлипенбах, что сражался против Шереметева в Ливонии, с трудом произнес последнее слово — на русском языке он говорил с сильным акцентом, — встретит неприятеля далеко на подходе. Мы можем направлять сикурс туда, где нам потребно будет.

Генерал был в русском мундире, на службу к царю Петру по доброй воле перешел шесть лет тому назад, попав в плен под Полтавой — обычное дело предлагать свою шпагу победителю. Так сделали десятки офицеров из армии короля Карла, в основном наемники из немцев, каковым и был Вольмар Антон, хотя встречались и шведы, пусть и редко.

— Я согласен — биться нужно там, где мы сильнее! И не наступать — с каждым днем подкрепления прибывают и везут всяческие припасы, — генерал-поручик князь Василий Владимирович Долгоруков был как всегда резок. — Встретим пушками, проводим конницей — кто уцелеет, возьмем в плен. А там и поговорим с ними…

— Не торопись, княже, — мягко прервал его Борис Петрович, — на рать еще не вышли, чтобы о виктории говорить. Он выслушал речи всех, теперь нужно было огласить свой выбор. Фельдмаршал приподнялся с кресла и тут услышал звуки шагов приближающейся колонны пехоты. И подошел к раскрытому настежь окну, посмотреть на прибывшее подкрепление. Так оно и есть — батальон стрельцов в запыленных кафтанах, с ярко-зелеными «разговорами» Коломенского полка остановился прямо напротив дома, где проходил военный совет.

Это удивило Бориса Петровича изрядно, он неожиданно почувствовал холодок на душе, а своим предчувствиям фельдмаршал всегда привык доверять — слишком много ему пришлось повоевать на своем веку.

— Стой!

Отдавший команду офицер был на коне, сидел в седле как влитой, что необычно для пехотинца. И весь такой ладный, от верхушки шлема до сапог, причем явно знакомый, и по голосу, и по телосложению. Борис Петрович напряг память, и тут услышал за спиной возглас Шлипенбаха, в котором чувствовалось изрядное удивление:

— Шли стрельцы от Москвы, но почему кафтаны так запылены, и следы чистки на них видны? И почему статью отборной?!

И тут Борис Петрович осознал, на кого так похож офицер — на фельдмаршала Меншикова собственной персоной. «Светлейший» его узнал тоже, и громко выкрикнул:

— Вяжи изменников!

Караульные даже не успели выстрелить, как были смяты бросившимися к дому «стрельцами» — такими рослыми и высокими могли быть только царские гвардейцы.

— Измена…

Выкрик застрял в горле — в комнате творилось непотребное — Голицын, Балк, и с ними князь Волконский напали на других генералов, что в растерянности продолжали сидеть за столом.

Раздался звон стекла — бригадир Шидловский ногой выбил раму и выпрыгнул во двор, казак оказался на удивление ловок. Не оплошал и Шлиппенбах — успел выхватить шпагу из ножен и ловким выпадом проколол руку князя Волконского — предатель завыл от боли. А затем швед, словно забыв про свой солидный возраст, а ведь он был ровесником Шереметева, стал отчаянно сражаться с гвардейцами, но был ими смят.

Осознание того, что сразу трое из членов совета давно стали предателями и выдавали царю все планы с тайнами, лишило фельдмаршала сил. Самого Бориса Петровича сбили с ног, скрутили руки за спиной, и выволокли во двор, поставив на колени перед «светлейшим», на губах которого скривилась глумливая улыбка.

— И как тебе машкерад, Бориска?!