Царская охота

Глава 16

Я лежал и перебирал волосы на головке Филиппы, которую она пристроила мне на грудь.

— Ты не сердишься? — спросила она, не поднимая головы, водя пальчиком по обнаженному животу, отчего мышцы начинали сокращаться. Похоже ей нравилась эта реакция, поскольку она даже не думала о том, чтобы прекратить.

— На что? — я разглядывал потолок, думая о том, что скоро утро и нужно будет вставать, чтобы начинать новый день, которые все больше и больше напоминали мне какие-то гонки по вертикали. Одно неверное движение и полетишь вниз со стены, на которой тебя держит только скорость.

— На то, что я составила при помощи графа Шереметьева и доктора Бидлоо проект приказа про повивальных бабок? — Она снова провела пальцем по животу, но на этот раз как-то по-особенному и мое тело покрылось мурашками. Щекотно, черт подери.

— Нет, — я пропустил упругий локон между пальцами. — Если я найду его приемлемым, то пущу в дело. Это даже хорошо, что ты начала вникать в такие аспекты жизни страны. Вот только — не слишком жесткие условия? — я хмыкнул, услышав возмущенное фырканье.

— Для чего? Чтобы официально внесенных в петровский реестр повитух в количестве пятидесяти трех женщин проверить на знания и выдать им бумагу, чтобы они сами смогли обучать следующих? — она села, и копна темных волос накрыла ее тело плащом, скрыв от моего похотливого взгляда.

— Так мало? — я удивился настолько, что тут же сосредоточился на разговоре, заставив разгорающееся возбуждение пока спрятаться куда подальше. — А почему так мало?

— За Уралом не считали, а до Урала вот так, — Филиппа нахмурилась. — Бидлоо сказал, что, скорее всего, больше, но те не берут денег за услуги и оплата идет по типу «сколько не жалко», поэтому им удалось укрыться. Император Петр твой дед велел создать этот реестр для того, чтобы можно было отследить, кто из них умерщвляет младенцев…

— Что? — я тупо смотрел на нее, пытаясь понять, она сейчас шутит, или…

— А ты не знаешь? — Филиппа задумалась. — В 1710 году твой дед издал последовательно несколько указов. Он велел открыть гошпитали при церквях, ты только расширил это поле деятельности, а вообще необходимо провести ревизию и выявить, в чем нуждаются эти госпитали…

— Сколько их? — невольно вырвалось у меня.

— В 1715 году, когда мы с тобой родились, было уже пятьсот четыре. Сколько сейчас — не знаю, — Филиппа снова нахмурилась. Видно было, что она конкретно заинтересовалась этой темой. — Знаешь, я подняла все указы и доклады того времени, это было грандиозно задумано и сейчас медицина стала бы лучшей во всем мире, если бы эту задумку не перестали развивать дальше. Такое ощущение, что ее просто бросили.

— Это было весьма характерно для моего деда, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Бросать очень хорошие начинания на середине пути. Как они выживают? Кто их финансирует?

— О, а вот здесь тоже твой дед постарался сделать так, чтобы даже после того, как он перестал заниматься гошпиталями, они не развалились на части. В общем, финансирование состоит из трех частей. Во-первых, десятую часть пожертвований те церкви, у которых основаны гошпитали, отдают на их содержание, во-вторых, весь венечный сбор идет туда, ни копейки казна себе не забирает, он прямиком из церковной казны идет в гошпитали, и, в третьих… — Филиппа закусила губу. — Ты знал, что каждый у кого идет повышение звания обязан выплачивать по сто рублей на содержание гошиталей? — я медленно покачал головой. — Причем, это сначала касалось только духовенства, а потом вообще всех. Ну и все имения, кои остались от раскольников идут на содержание этих гошпиталей. До 1718 года все шло хорошо, а потом начались неприятности, — Филиппа задумчиво протянула руку и снова провела пальчиком по моему животу, наблюдая за сокращением мышц.

— Почему я этого не знал? — я заложил руки за голову и снова начал смотреть на потолок.

— Потому что думал, что все совсем плохо, — Филиппа пожала плечами. — Но это не так.

— А почему я так думал? — я ведь действительно думал, что в российской медицине все просто ужасно… неужели я ошибся и еще можно перехватить то, что начал и по привычке бросил дед, но что уже дало, как оказалось неплохие всходы и даже кое-где плоды.

— Потому что вокруг тебя только иностранные доктора, а с ними-то и созданы проблемы. Император Петр издал следующий указ, в котором призывал иноземных медикусов приехать в Россию и клал им такой доход… отказаться было сложно и многие приехали. Вот только следом было озвучено одно требование — каждый медикус должен был брать до десяти учеников из русских и обучать в течение двух-трех лет, отпуская со званием лекарь. И когда первые и вторые потоки лекарей разбежались по гошпиталям, иноземцы внезапно поняли, что остаются не у дел. Потому что лекари, вроде даже не доктора — они были лучше. Наблюдательнее, гибче и не столь консервативные. Несколько молодых лекарей даже начали травы изучать коими простой люд лечится, и организовывать аптеки при гошпиталях. Приглашенные доктора начали писать доносы и заниматься вовсе не лечением, а тем, чтобы как можно больше унизить собственных учеников. Я не знаю, что в итоге сделал твой дед, но поэтому иноземцы если и приезжают, то стараются попасть в армию, там не надо брать учеников и лечить плебеев.

— А про лекарей мы все просто забыли, а ведь они прекрасно могут передавать свой опыт дальше, — я прикрыл рукой глаза. Это просто уму не постижимо. А ведь я знал откуда идет название «богадельня», знал и просто не придал значения, дважды идиот. У меня вон, почти посреди Москвы гошпиталь для инвалидов войны почти построен, нет, чтобы поинтересоваться о том, как дело со всем остальным обстоит. Да и Синод хорош, нет чтобы меня поправить. Хотя, они-то как раз может и восприняли мое предложение как продолжение реформы, поэтому почти не спорили, плечами только пожимали, у них же эти «нововведения» почти полвека уже процветают, точнее медленно загибаются. — И что там с умерщвлением детей и как с этим связаны повитухи?

— Это очень странная история, — Филиппа поднесла руку ко рту и прикусила согнутый указательный палец. Мне это зрелище показалось настолько сексуальным, что я едва не потерял нить разговора. — Каким-то образом твой дед выяснил, что много младенческих смертей происходит не просто так, что младенцев умерщвляют сразу после рождения и делают это повивальные бабки с молчаливого согласия родни. Пуповиной. — Она вздохнула. — Именно поэтому их часто зовут именно для перерезания пуповины…

— Господи, — я вытащил руки из-за головы и энергично протер лицо. — В каких условиях это происходит?

— Если какое-то уродство у младенчика, шесть пальчиков или губа, как у зайца, — голос Филиппы дрогнул. Ей очень нелегко давался этот разговор. Она была слишком молода и тем не менее не могла не задумываться о нашем ребенке, а тут такие страсти. — А еще, ежели девка нагуляла дитя без мужа, или много детей в семье, а родилась опять девочка… — она не выдержала и замолчала. Я ее не перебивал, дал собраться с мыслями. Скорее всего, в указах деда были преувеличения, он любил гротески, но даже, если часть из этого правда… Господи, какого было этой девочке читать подобное? А ведь и в ее родной стране наверняка обстановка не лучше. Зато теперь я прекрасно понимаю, почему среди населения Российской империи практически не было физических уродств, если только приобретённые — просто этим детям не давали шансов, чтобы выжить. Несколько раз вдохнув и выдохнув, Филиппа продолжила. — Твой дед велел переписать всех повивальных бабок и выпустил следующие указы: за умерщвление дитя — смертная казнь даже без суда, и еще один, все бабы должны рожать в гошпиталях под присмотром лекарей и переписанных повитух. И ежели рождается кто, с шестью пальчиками, но в остальном здоровый, али не нужный ребеночек, то мать выгонять после того как от родов отойдет, а ребеночка до месяца содержать в гошпиталях на специальных зазорных койках. Он указом повелел койки специальные оставлять для таких вот детей, кои потом в приюты при монастырях передаваться будут, их тоже четыре открыто за счет монастырских да казенных денег, там такие вот сироты при живых родителях и проживают, и отдельно для рожениц, как бабские повивальные койки, или как-то по-другому, я не запомнила, — и Филиппа выдохнула. — Только мало какой из этих указов как надо работает. Но все равно сейчас лучше стало. Не всех детей за ненадобностью умерщвляют, сейчас их на специальное крыльцо или богаделен, или приютов подбрасывают.

— Значит, будем заставлять указы работать, — я лег на бок. — Завтра принесешь мне проект, я посмотрю. Да подумаю, как такую задумку грандиозную, кою дед задумал, осуществить, точнее, продолжить.

— А почему в газете мой указ представили так, будто он уже утвержден? — Филиппа продолжала хмуриться.

— Потому что они не понимают разницы между составлен, передан на рассмотрение и утвержден, — я улыбнулся и протянул к ней руку. — Иди ко мне, а то скоро вставать, а я нахожусь в несколько печальном положение…

Утром я встал бодрым и прекрасно отдохнувшим, несмотря на то, что ночью практически не спал. Встав так, чтобы не разбудить Филиппу, я ушел, давая ей выспаться. В бальной зале меня уже ждал хмурый Петька. Обнажив шпагу, я встал напротив, подняв оружие.

— Ан гард, — учитель фехтования месье Руже, известный бретёр всегда наблюдал за моими тренировками, иногда поправляя и ставя удар, если он с его точки зрения не вполне совершенен. — Алле!

Петька атаковал первым. Отбив пару ударов и едва не пропустив один, я отошел на исходную позицию.

— Воспитывать будешь? — Петька смахнул с брови капельку пота и поднял шпагу.

— А есть за что? — я усмехнулся и сделал ложный выпад, а потом контратаковал. Петька едва успел закрыться, но кончик моей шпаги распорол шелк рукава его рубахи. В последнее время нам не хватало адреналина, и мы сражались на настоящих шпагах. Возможно, месье Руже начал присутствовать на тренировках из-за этого. Мы снова на позициях.

— Алле! — прозвучала команда, но никто из нас не спешил атаковать, внимательно поглядывая на соперника. Петька не выдержал первым и сделал выпад, который я довольно легко отбил.

— Я не хочу портить отношение с князем Черкасским, — предупредил я, и наши шпаги столкнулись, зазвенев и завибрировав.

— Я тоже, — Петька в этот момент уходил от моей атаки, поэтому слова были немного смазаны. — Если я испорчу с ним отношение, то он даже не станет рассматривать вариант меня в качестве зятя.

— Значит, решил свататься? — лязг металла ненадолго прервал наш разговор. Петька удвоил натиск, и я вынужден был отступать, чувствуя, как по спине течет ручеек пота. Когда казалось, что он вот-вот обозначит смертельный укол, я из очень неудобного положения сделал финт, и шпага вырвалась из Петькиной руки. — Туше, — кончик моей шпаги уперся прямо в центр грудины Шереметьева. Зафиксировав касание, я опустил шпагу, предварительно отсалютовав Петьке.

— Решил, — он кивнул, вытирая потный лоб. — Негоже друзьям от государя своего отставать в таких делах.