Хранить вечно.Дело №3

Х

Агранов вскрыл поданный адъютантом конверт — для этого он воспользовался бронзовым ножиком для разрезания бумаг, входившим в вычурный письменный прибор вместе сбронзовой же чернильницей, спичечницей и пресс-папье. Изделия не были антикварными, подобно многим, украшавшим столы лубянских коллег Якова Сауловича. Подарок уральских рабочих — массивную подставку из малахита венчал маленький бюст Железного Феликса, а на каждом из предметов красовался литой выпуклый медальон «5 лет ЧК-ГПУ». Точно такой же имелся на серебряном подстаканнике, а так же на нагрудном знаке, украшающем китель хозяина кабинета.

Разрезанный конверт полетел в корзину для бумаг. Агранов раскрыл картонную папку с надписью "Махаон" и положил сверху донесение, пробежал его ещё раз глазами — и задумался. Новости не радовали: агент сообщал, что попытка похищения Карася провалена. Яков Саулович поморщился и сделал на полях пометку — впредь присвоить «объекту» псевдоним и в впредь пользоваться им, не прибегая к фамилиям. Его упущение — надо было с самого начала проинструктировать Махаона» на этот счёт.

Итак, непредвиденная случайность — опергруппа захватила «объект», но при отходе, на привале подверглась нападению. Причём нападавшие, как выяснилось позже, прилетели на озеро в неопознанном гидроплане, высадились на большом острове в северной части озера и двигались по берегу на юг, к базовому лагерю экспедиции Барченко.

Нападавших было до пяти человек; вооружены американским оружием и имели одежду и обувь иностранного образца. В результате стычки опергруппа была уничтожена, но и чужаки понесли потери. Особо «Махаон» отмечал, что они не имели по-видимому, цели отбить Карася — когда тот предпринял попытку бегства с места боя, пришельцы не пытались организовать преследование, хотя и имели такую возможность. Скорее всего, их целью был лагерь экспедиции; однако, потеряв в стычке до двух человек убитыми (возможно, ещё были и раненые) от первоначального намерения они отказались и отошли к гидроплану, каковой и забрал их с озера.

Гидроплан при этом был замечен местными жителями, о чём те сообщили в лагерь экспедиции; посланная на поиски группа, в состав которой входил и сам «Махаон», обнаружила следы стоянки гидроплана на острове Курга и место, где прилетевшие переправились через озеро. В результате тут же организованного поиска, было обнаружено место стычки, тела убитых оперативников и чужаков (схема с местом временного захоронения прилагается), а так же сбежавший Карась. К сожалению, он тяжело ранен, пребывает в состоянии сильнейшего душевного расстройства, в связи с чем не в состоянии давать показания. В связи с этим принято решение не эвакуировать его по воздуху, а организовать лечение на месте, для чего из Кандалакши был переброшен самолётом военный хирург с фельдшером, а так же принадлежностями и медикаментами, необходимыми для операции. Особо следует отметить, что документы двух из пяти погибших оперативников достались, по-видимому, нападавшим. Удостоверения трёх других удалось изъять, приняв меры к тому, чтобы прочие члены экспедиции их не увидели. Сопровождавшим «Махаона» пограничникам разъяснено о недопустимости разглашения факта присутствия сотрудников ГПУ, в связи с чем с них взята надлежащая подписка…»

Второе донесение не было запечатано в конверт, хотя тоже имело в правом верхнем углу штамп «Совершенно секретно». Впрочем, это относилось к любой почти что бумаге, попадавшей в этот кабинет — кроме, разве что, газет, которые адъютант приносил своему патрону каждое утро и аккуратной стопкой складывал на журнальном столике в углу. В донесении сообщалось, что начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Бокий в сопровождении порученца сегодня утром вылетел на самолёте в Ленинград; там он распорядился прицепить к пассажирскому поезду «Москва-Мурманск» спецвагон, на котором они оба уже вечером покинули город.

Агранов посмотрел на часы. Три часа ночи — Бокий прибудет в Мурманск через два с половиной часа, если, конечно, не сойдёт где-нибудь по дороге. Скажем, в той же Кандалакше, откуда его самолётом доставят прямо в лагерь Барченко…

Что ж, партия, очевидно, переходить в эндшпиль. Яков Саулович неплохо играл в шахматы, а потому нередко мыслил в соответствующих терминах. Строгие понятия, выработанные в этой игре за многие века, способствовали ясности мысли и помогали вычленять из происходящего ключевые моменты — чтобы точнее планировать собственные, неважно, ответные или упреждающие, действия.

— Значит, вы успели его допросить?

Для того, чтобы побеседовать наедине, нам с Еленой пришлось отойти от палаток шагов на двести. Барченко, перепуганный похищением Карася и несостоявшимся нападением, хотел было вообще запретить членам экспедиции покидать лагерь, вот и пришлось нам прогуливаться по берегу — так, чтобы оставаться на виду у часового-пограничника, и, вместе с тем, вне зоны действия его слуховых рецепторов. Ушей, проще говоря, а они у этих молодых парней, бдящих после вражьей вылазки на постах со всем своим комсомольским энтузиазмом, ох, какие чуткие…

— Допросом это назвать сложно… — Елена покачала головой. — Когда мы собирались возвратиться в лагерь — помнишь, я попросила тебя отправить Ефимыча за носилками?

Я кивнул. Предъявленное мной удостоверение с грозной четырёхбуквенной аббревиатурой возвело меня в глазах пограничников в ранг начальника нашей маленькой группы. И когда Елена шепнула мне, что неплохо бы раздобыть что-то поприличнее пары жердей и шинели для тяжело раненого Карася, я, недолго думая, отправил в лагерь старшину в сопровождении ещё одного бойца — носилок требовалось двое, чтобы доставить ещё и тело оперативника. Идти, если без сковывающей передвижение ноши, здесь было всего ничего, неполных три с половиной километра, и я рассчитывал что погранцы обернуться часа за полтора. А сам пока решил разжечь костерок — вскипятить чай в солдатском котелке и соорудить из имеющихся в вещмешке невеликих запасов пару-тройку бутербродов с тушёнкой. Котелком этим я разжился ещё в Москве, во время подготовки к экспедиции; имея привычную форму «боба», он был спаян из красной меди и весь былпокрыт толстым слоем зелёной патине — отчистив её, я обнаружил на боковине крышки выдавленную в металле дату: «июнь 1913» и буквы — СОЗ. Сестрорецкий оружейный завод, ну, конечно…

Пока вода весело булькала в этом предмете военного антиквариата (в покинутом мной 2022-м году реконструкторы или коллекционеры военной старины заплатили бы за такой артефакт хорошие деньги), Елена присела рядом с накрытым шинелью Карасём и стала тихо его о чём-то спрашивать. Я хотел присоединиться к беседе, но она сделала жест — «не мешай, мол», и я остался на своём месте, возле костерка. И вот, теперь пришло время удовлетворить своё законное любопытство.

— Поначалу Карась вообще не произнёс ни единой сколько-нибудь связной фразы. — говорила Елена. — Он сильно страдал от боли, жар вызвал помутнение сознания, но я не хотела колоть морфий, хотя у меня и был с собой шприц и одна ампула — ведь тогда он вообще ничего не рассказал бы. В итоге я поняла, что обычными расспросами не добьюсь ничего, только время зря потеряю — и решила прибегнуть к гипнозу.

— Так вы и это умеете? — удивился я. Елена усмехнулась.

— Я, если ты не заметил, вообще девочка способная. А в вашей коммуне у меня были отличные учителя — да и твоё присутствие, дорогой, не прошло бесследно. Не вдаваясь в подробности — я погрузила его в гипнотический транс по методу учителя Лао, и только тогда он начал говорить нормально.

— Вот уж не думал, что он и с вами занимается… — я всё не мог опомниться от этой новости: моя подруга и любовница, оказывается ещё и гипнозом владеет! — Не удивлюсь, мадам, что вы заодно научились читать мысли или, скажем, левитировать!

— Тогда бы меня не выпустили из Москвы, дорогой. — в её глазах плясали ехидные чёртики. — Ты будешь уже слушать, или и дальше станешь обижаться, что я посмела от тебя что-то скрыть? Как ребёнок, честное слово…

— Буду. — обиженно (всё-таки обиженно!) буркнул я. Положительно, спорить с этой женщиной невозможно.

— Ну вот… — она враз сделалась серьёзной. — исходя из моего опыта, в состоянии транса он должен был пробыть около получаса, после чего, лишиться сознания надолго. Если помнишь, так оно в итоге и произошло.

Действительно, в какой-то момент Елена подозвала меня и продемонстрировала впавшего в беспамятство собеседника. Он так и не пришёл в себя — ни пока мы дожидались старшину с носилками, ни когда волокли его на себе в лагерь. Я даже начал опасаться, а не склеил ли Карась ласты, но нет — дыхание было ровным, руки тёплыми. В себя он пришёл лишь наутро, после лошадиных доз каких-то препаратов, вколотых экспедиционным врачом. К обеду на самолёте из Кандалакши прибыл военврач в сопровождении ассистента, нагруженного блестящими коробками и кожаными несессерами, полными медицинских инструментов самого зловещего вида — и они оба взялись за раненого всерьёз.

За полчаса, подаренные гипнотическим трансом, Карась успел рассказать довольно много, прежде чем отрубился окончательно. Рассказанное почти целиком относилось к его работе с Барченко, точнее — к тому, что они на пару сумели выудить из той самой книги уже здесь, на Ловозере, в течение последней недели. Собственно, я и так догадывался, почему они целыми днями сидят вдвоём в палатке, выходя только для приёма пищи. И радовался, что меня отпустили на Сейдозеро, с Татьяной, а не заставили работать паранормальным усилителем — видимо, поиски места для установки «башни» (её части уже были доставлены из Питера по железной дороге и ждали своего часа в Кандалакше, в одном из станционных пакгаузов под крепкой охраной) начальник экспедиции счёл более важной задачей, нежели копание в древнем фолианте.

Несмотря на усилия Елены, рассказ Карася изобиловал белыми пятнами — то ли он сам не понимал толком прочитанного, то ли для того, чтобы извлечь эти сведения из его памяти требовались дополнительные усилия. Ясно было одно: хочу я этого или нет, но теперь мне придётся добраться каким-то образом до рабочих тетрадей Барченко, в которые он заносил все, что они с Карасём извлекли из древней страшной книги, ради обладания которой было пролито столько крови. Не самая приятная перспектива — но иного способа получить ясную картину того, что ждёт нас, когда Александр Васильевич учинит свой эксперимент, я не видел.

…Одно хорошо: на палатке начальника экспедиции нет замка, а значит отмычки (я на всякий случай прихватил их с собой, собираясь в эту экспедицию) мне, скорее всего, не понадобятся…

Всё оказалось даже проще, чем я ожидал. Этим же вечером Елена напросилась под каким-то пустяковым предлогом в гости к Барченко. Дождалась, когда учёный предложит гостье чаю, улучила момент — и бросила в его кружку крошечный белый шарик, мгновенно растворившийся в горячей воде. Дождалась, когда хозяин палатки заснёт, уложила его на походную койку — и вышла наружу, не забыв зашнуровать входной клапан. «Александр Васильевич работает. — сказала она часовому, охранявшему наш «административный квартал», состоящий из палаток Барченко и Гоппиуса, палатки с хозяйством радиста, рядом с которой тарахтел под брезентовым навесом дизель-генератор, и большого армейского шатра, где располагался медпункт. — Он просил передать, чтобы до утра ни в коем случае его не беспокоили, разве что случится что-то из ряда вон выходящее…»