Война и Мир

Глава 3

Весна благоухала. Запахи разнотравья, особенно если отъехать от пыльной дороги, казались чудо, как хороши.

Бухарест начал готовиться к проведению праздника в честь независимости Румынии, хотя до официального объявления было еще далеко. В столицу полкам заходить запретили, и мы обошли ее по окружности, направляясь к местечку под названием Калугарени. За нами следовала 4-я стрелковая бригада и недавно сформированная Кавказская казачья дивизия. Сопровождал нас полковник Бобриков и румынский комиссар по фамилии Николеску, приставленные к нам в качестве временных проводников. На плечи таких людей легла задача разместить прибывающие полки и бригады таким образом, чтобы они не перемешались и не запутались.

Подавляющая часть румынских офицеров носила золотые украшения, одевалась пышно, не по доходам, обожала хвастаться и пускать пыль в глаза. Бухарест они называли «маленьким Парижем», а Румынию считали важнейшим государством Европы, мнение которой всенепременно учитывают все прочие державы. При этом держались с ленивой наглостью, полагая, что делают нам одолжение, пропуская через свою страну. Я быстро устал от бесконечного хвастовства Николеску и од самому себе, мне просто хотелось утопить его в реке. Благо комиссар отстал от нас довольно быстро.

А вот с Густавом Эйфелем я прощался с сожалением, пожелав на прощание без трудностей добраться до Парижа. Друзьями мы не стали, но друг к другу относились хорошо. Инженер, который еще не получил всемирной славы, солидную работу получал не часто. Прямо сейчас француз не знал, чем себя занять. Густав с радостью ухватился за идею, что после войны работа для него найдется. В голове у меня крутилась идея воздвигнуть Эйфелеву башню в Саратове, но пока подобное казалось совершенной фантасмагорией.

— Мать честная, сколько же здесь скопцов! — искренне удивился Некрасов, когда мы в очередной раз повстречали представителей данной секты. Себя они величали Христовы воины Царя Небесного, по большей части были русскими и полностью контролировали извозчичье дело. На любой станции, на вокзалах, около питейный заведений и гостиниц всюду на козлах сидели скопцы.

— Для гусара такая философия не подходит. Гусар без столь важных частей и не гусар вовсе, — откликнулся я. Скопцы были ребятами вежливыми, честными и богобоязненными, но их веры я не понимал.

В Калугарени нас догнал Кропоткин, прибывший сюда на поезде. Как все мы давно выяснили, происходящий из числа так называемых «кабинетных» генералов, он не любил торопиться и трястись в седле, зато любил основательно откушать и выпить. Светлой головой был тот, кто впервые одарил его прозвищем Лукавый Ленивец.

— Господа, с этого дня мы подчиняемся генерал-лейтенанту Скобелеву. Вместе с ним пойдем в авангарде всей армии, — объявил он Зазерскому, Ломову и мне. — Что вы улыбаетесь, Соколов? Разве я сказал что-то смешное?

— Никак нет, наоборот, радуюсь, что мы будем первыми, — браво ответил я, старательно надувая щеки и выкатывая глаза. На самом деле, вышел очередной конфуз, которые постоянно случаются на войне. В беседах с цесаревичем Николаем я два или три раза упомянул, что на будущей войне желаю служить под началом Скобелева, если предоставится такая возможность, естественно. Николай мою просьбу запомнил и, судя по всему, передал соответствующий приказ по инстанции в отношении любимого полка. Но тут произошла, как говорится, оказия. Адъютант, секретарь или простой делопроизводитель либо не услышали его, либо не так поняли, потому что Скобелевых в армии двое, отец и сын, и оба генералы. И нас отправили в распоряжение генерал-лейтенанта Скобелева Дмитрия Ивановича, отца Михаила. Что бы отличать отца и сына, в войсках его прозвали Первым, а сына — Вторым. Вот мы к Первому и попали.

— Тогда прямо сейчас выдвигаемся, нас ждут.

Ранним утром, оставив подразделения в селе, вернулись в Бухарест. Дмитрию Ивановичу Скобелеву было под шестьдесят лет, он полысел, немного обрюзг, но вид имел боевой. После того, как Полина стала женой его сына, мы стали родственниками и с Дмитрием Ивановичем я виделся не раз. Ко мне он относился с заметной теплотой. С ним находился временный начальник штаба полковник Паренсов, чья агентура перед войной показала себя блестяще, да и сам он не сидел сложа руки, объездив Болгарию, Румынию, а во время одного из вояжей даже успел попасть в жандармский участок в Рущуке.

— Здорово, что вы так быстро добрались, господа, — Дмитрий Иванович пожал руки Кропоткину, потом мне, Зазерскому и Ломову. Минут тридцать Скобелев 1-й и Паренсов расспрашивал нас о дороге и о состоянии полка.

— Сейчас такая чехарда, что все перемешалось, — Паренсов разложил на столе трехверстную карту с различными пометками и стрелками. — Непонятно, что происходит на Дунае. Для качественного рейда сил не было, но теперь они появились.

— Возьмите два эскадрона и казачью сотню, Михаил Сергеевич и проведите рекогносцировку берега Дуная около Журжево*. Уверен, ваши молодцы справятся, так ведь, Федор Николаевич? — Скобелев обернулся к Кропоткину.

— Само собой, — важно кивнул тот. Я было подумал, что князь захочет отправиться с нами. Нет, не захотел, наверное, далеко ему показалось, да и дорога вся в грязи. Нашему генералу больше нравилось командовать из тыла, где безопасно, тепло и спокойно.

— Тогда с Богом, Михаил Сергеевич. Мы на вас рассчитываем! — закончил Скобелев.

Кропоткин остался со Скобелевым, а мы с Паренсовым вышли из кабинета и около двадцати минут потратили на то, чтобы более полно разобраться в ситуации. Оба мы были разведчики и нам нашлось, что обсудить. Полковник поделился некоторыми секретными сведениями, позволяющими представить себе положение дел. Он говорил короткими, рублеными фразами, четко и по существу. Особое внимание было уделено агенту под псевдонимом Аскет, которого мне следовало отыскать в Журжеве, получить от него свежие сведения, обеспечить деньгами, одеждой и переправить на турецкий берег Дуная, дав задание выяснить численность и состояния вражеского гарнизона в Рущуке[3].

Рущук и Силистрия стояли на правом, турецком, берегу Дуная. Шумла защищала один из перевалов через Балканы, а Варна находилась в удобной бухте на побережье Черного моря. Эти четыре крепости так и прозвали — Турецкий четырехугольник. Все они были прекрасно защищены и укомплектованы многочисленным гарнизоном с новейшей артиллерией. Высшее командование считало, что именно Четырехугольник представляет основную угрозу в восточной Болгарии. Его стратегическое значение трудно было переоценить, так что задание Аскету получить сведения по Рущуку являлось невероятно важным. Так же мне требовалось проработать с уходящим через реку агентом различные способы связи и страховки.

— Поторопись! Сейчас, пока турки вальяжны, у тебя есть шанс слегка прищемить им хвост, — посоветовал напоследок Паренсов. — Все в твоих руках, Михаил.

Зазерский передал под мое временное командование сотню во главе с есаулом Быхаловым, а я привлек к заданию эскадроны Некрасова и Шувалова, а также подполковника Седова. Всех вместе нас насчитывалось свыше трех сотен сабель, и в умелых руках это грозная сила. Взяв запасных лошадей и провианта на шесть дней, отряд выдвинулся. Костенко остался в лагере за старшего.

В Журжево[4] можно было попасть и по железной дороге, но сейчас сообщение перекрыли, поезда замерли в депо и на станциях. Пеший тракт оказался забит гражданскими — румынами, болгарами, сербами, венграми, евреями и цыганами. В основном люди двигались на север, торопясь уйти подальше от театра будущей войны. Иногда попадались и турки, эти спешили на юг и всячески старались не попасться нам на глаза.

С небес нескончаемым потоком лил дождь, унылый и неспешный. Размокли все — гусары, кони, дорога. Пахло сыростью и навозом. Скрипели телеги, слышались крики, возницы щелкали кнутами, недовольно мычали волы. Крестьяне гнали скот, птицу и везли свой незамысловатый скраб, тюки, сундуки и мешки со всякой всячиной. Бабы и детишки таращили глаза, многие крестились, видя наши серебряные черепа. Дорога превратилось в жидкое месиво и нам нередко не хотели уступать путь. Тогда действовать приходилось жестко — браться за ногайки или стрелять в воздух. Подобного хватало и люди сразу же разворачивали телеги в поле.

Гусары привыкли к таким действиям, в Средней Азии никто из нас особо не миндальничал, но вот казакам казалось, что мы малость перегибаем палку. Ничего, освоятся и поймут, что на войне нельзя быть слабым.

Скакали быстро, переменным аллюром, периодически спешиваясь и ведя лошадей шагом. В галоп не переходили, жалея четвероногих друзей. За первые три часа сделали двадцать три версты, что считалось весьма приличным результатом. Я скомандовал привал и пока нижние чины раскладывали костер и готовили кулеш, собрал вокруг себя четверых старших офицеров — Седова, Некрасова, Шувалова и есаула Быхалова.

— К вечеру необходимо добраться до Дуная, — сказал я, доставая из ташки[5] с вензелем «А II» карту. — Полковник Паренсов сообщил, что корпус Циммермана активно готовится форсировать Дунай вблизи Галаца[6]. Турки нервничают и пытаются за всем уследить. Естественно, они знают о том, что наша группировка сосредотачивается в окрестностях Бухареста, но наше появление у Журжево может стать для них сюрпризом, ведь они ждут нас не раньше завтрашнего дня. Наша скорость — залог успеха. Если мы их сегодня обрадуем, то сможем нагнать страха и малость отрезвить, да и пленный не помешает.

— Так я и думал, — закуривая, кивнул Шувалов. — Дельный план.

— Теперь понятно, почему мы так жилы рвем, — улыбнулся есаул Быхалов. — Только вот с гражданскими неудобно получилось.

— Брось, Степан, — отрезал Некрасов, полностью разделяющий мои методы. — Никто ведь не пострадал. Подумаешь, с дороги согнали. Экая невидаль.

— Верно… Вы ведь впервые на войне? — обратился я к есаулу, хотя ответ и так знал. С Дона полк вызвали на гарнизонную службу в 1874 г, они стояли под Калугой и если с чем сражались, то лишь со скукой. Зазерский, десяток офицеров и старослужащие из нижних чинов порох понюхать успели, но прочим такая возможность пока не предоставилась. Зазерский признавался, что хоть все они и мечтают о хорошей драке, но вот боевого опыта, особенно у молодых офицеров, у них маловато. Быхалов как раз и был из их числа.

— Так точно, — тот смутился и покраснел.

— А мы десять последних лет только и делаем, что бьемся, так что кое какие соображения имеются. О себе надо заявлять сразу же, с первых дней, заявлять решительно и смело. Нельзя быть жестоким без меры, но и смешные попытки вежливости люди расценивают как слабость. Будь собой, сражайся, словно каждый бой может стать последним и не забывай о чести! Так появляется репутация, а когда она есть, ряд вопросов отпадает сам по себе.

— Да я, собственно, не осуждаю, господин полковник.

— Вот и хорошо. Возвращаясь к заданию, нам было бы славно канонерку какую захватить, катер там или пароход. Паренсов упоминал, что в Журжево имеется пристань. Значит, стоит нацелиться именно туда.