XVII. Грязь, кровь и вино!

— Да я тебя! — кучер занес кнут, но увидев пистоль в руке Саншо, тут же заткнулся.

Хлопнула украшенная резными виньетками и позолотой дверца, из кареты выскочил расфуфыренный дворянин, одетый в небесно-голубые цвета и увитый ленточками со шнурами словно баран.

— Какого черта, ублюдок?!! — заорал он на кучера, но тот с перепуганной рожей показал кнутом на меня.

Кавалер обернулся и ехидно процедил:

— С каких это пор простолюдины носят шпагу? Слезь с лошади дуралей, когда разговариваешь с благородным господином...

Это было прямое оскорбление. Не ответить — значит потерять честь навсегда. Из Парижа можно стразу уезжать — здесь все заплюют, даже чернь.

«Как же все достало...» — уныло подумал я, отпустил себе настоящего де Бриенна и пошевелил поводьями.

Вышколенный жеребец легонько толкнул дворянина грудью, тот попятился, поскользнулся и сел задницей в размазанную по брусчатке грязь.

Я неспешно спрыгнул, шагнул к кавалеру и спокойно процедил:

— Я шевалье де Бриенн. Мои предки были коннетаблями Франции, когда ваши еще пасли свиней. И я вас сейчас убью. Выпотрошу словно свинью на бойне. Вы не успеете даже попросить о заступничестве Деву Марию.

Если бы я хотел, он бы уже булькал кровью. Но убивать мне не хотелось.

В глазах дворянина плеснулись злость и страх, активно работая ногами, он отполз задом от меня, вскочил и выхватил шпагу — коротенькую, придворную, а не боевую. Его лицо сильно исказилось, голос начал заикаться.

— Вы... вы... как вы смеете...

— Еще как смею... — я тоже достал бретту, все еще очень надеясь, что убивать не придется.

Неожиданно раздался резкий окрик.

— Гастон, мы спешим. Все потом...

Из окошка кареты выглядывало слегка прикрытое вуалеткой хорошенькое женское личико с кокетливой мушкой на подбородке. Из-под изящной шляпки спадал каштановый завитый локон. Выглядела она просто шикарно и соблазнительно, но в глазах этого милого создания пылала совершенно неженская холодная ярость.

Меня словно ядовитая змея ужалила. Сердце кольнуло тревожное предчувствие.

— Как прикажете... — кавалер мгновенно сник и скрылся в карете, бросив напоследок:

— Мы с вами еще встретимся, будь я проклят.

Я вежливо обмахнулся шляпой и невозмутимо ответил:

— В любое удобное для вас время, мессир...

Саншо глянул вслед уезжавшей карете и тихо сказал:

— Боюсь, ваша милость, это только начало. Мы с вами опять вляпались в дерьмо. Хорошо, что вы его не убили. У этой благородной сучки из глаз сочится яд. Даже просто смотря на нее можно отравиться.

Я пожал плечами и запрыгнул в седло.

— Все как всегда, мой друг. Все, как, всегда.

Дальше мы без приключений перебрались через мост «Двойного денье» на остров Сите, откуда уже было видно величественную громаду Собора Парижской Богоматери.

Но тут пришлось притормозить, масса народа шла с утренней мессы. Так что к собору мы добрались уже ближе к полдню.

Я сориентировался, расспросил прохожего монашка, оставил Саншо с лошадьми и пешком перешел к порталу «Святой Анны».

После душного и смрадного Парижа, гулять здесь было просто наслаждением. От древних стен несло прохладой, щебетали птички, пахло розами, ладаном и почему-то свежим хлебом.

Думал, что ничего не получится, но мне сегодня, наконец, повезло.

— Вы к кому, ваша милость? — вежливо задал вопрос дюжий привратник в сутане, стоявший возле боковой дверцы в портал.

Я сдержанно поклонился в ответ:

— Я ищу отца Жозефа. У меня к нему письмо от отца Доминика Боканегро из Мадрида.

— Подождите здесь, мессир, — монах мазнул по мне внимательны взглядом и скрылся за дверью.

Я отошел от двери и присел на каменную скамейку у аккуратной постриженной живой изгороди.

Неожиданно, сквозь заросли донесся торопливый женский шепот:

— Я не могу, вы не понимаете, это очень опасно. Вся корреспонденция королевы тщательно просматривается. Если меня поймают с письмом — сразу посадят в Бастилию и будут пытать, а госпожу снова ждет немилость.

— Но в письме нет ничего предрассудительного, только весточка с родины, — уговаривал ее густой мужской голос. — И я вас очень хорошо отблагодарю. Смотрите, вот оно, совсем маленькое, Вы его можете спрятать в корсаж. А это золото. Половину я отдам сразу. Поверьте, вы станете богаты...

— Нет, королеве настрого запрещено общаться с родными, отстаньте от меня, я вас прошу. Я уже жалею, что согласилась на встречу...

Из-за поворота выбежала молоденькая девушка, одетая как состоятельная горожанка и убежала по аллее.

— Черт, трусливая сучка, но ничего... — пробормотал голос, а потом появился и его хозяин — кавалер в темно-бордовом колете, отороченном розовыми кружевами. Длинный, голенастый, сутулый и худой. Из-под его шляпы на воротник спадали плохо завитые черные, сальные волосы.

Он сразу наткнулся на меня взглядом, узкие, бледные губы исказились в злой гримасе.

— Вы меня слышали? — прошипел он, а потом, неожиданно, очень быстро выхватил шпагу и распластался в резком выпаде.

Этот, в отличие от несчастного де Ганделю, оказался настоящим мастером клинка. Если бы я хотел кого-то быстро и бесшумно убить — ударил бы точно так же. Все было сделано мастерски — стремительно и точно, если бы он попал — я бы умер в течении нескольких секунд. Вокруг никого, свидетелей нет, ищи убийцу до посинения.

Но спасла скользкая брусчатка — кавалер слегка проскользнулся и промазал — клинок лишь царапнул мне воротник.

Второго шанса я ему уже не дал — придержал в захвате, выхватил наваху и, в движении раскрывая ее, несколько раз быстро ударил его в печень.

Неизвестный рухнул, несколько раз дернул ногой и затих, по мостовой быстро расплывалась лужа крови.

— Да уж, денек определенно не задался... — я быстро оглянулся, затем вытер заляпанный кровью клинок и перчатку об одежду дворянина. Потом вытащил из его колета маленькое, запечатанное восковой печатью письмо, забрал из кошеля тяжелый мешочек с монетой, а труп оттащил в кусты.

Зачем я это сделал? Сам не знаю, словно кто-то под руку толкнул. Интуиция, мать ее.

А потом сразу поспешил к двери.

Только подошел, как появился привратник.

— Прошу за мной, мессир...

Мы прошли по узкому сводчатому коридору к тяжелой, потемневшей от времени дубовой двери.

Привратник стукнул по двери два раза костяшками пальцев и отошел в сторону.

В маленькой, скудно обставленной, освещенной только одной свечой келье сидел за столом невысокий щуплый мужчина и что-то писал на листе бумаги. Его грубая ряса серого цвета была подпоясана простой веревкой, а ноги босы.

Увидев меня, он встал; тихо брякнули вериги[12] под рясой, на изможденном аскетичном лице мимолетно скользнула боль.

В келье прошелестел тихий безжизненный голос:

— Что тебя привело ко мне, сын мой?