Комсомолец. Часть 3

Но я медлил.

И понимал причину своего бездействия. Я не стрелял, потому что в голове вертелись слова Дарьи Степановны: «Будёновец спасает людей! Он их не убивает!» Я с упрямством глупца цеплялся за соломинку: надеялся обойтись без убийства (хотя сам себе давно доказал, что в этом случае такое невозможно). Дрожал от холода (свитер почти не защищал от дождя и не спасал от ветра). Смотрел на лицо Валицкого.

Подошёл к маньяку — ухватил того за воротник, попытался сдвинуть с места (Роман Георгиевич жалобно застонал). Моих силёнок не хватило, чтобы потащить маньяка на пустырь волоком.

— Саша, давайте помогу вам!

Вернул Кировой обрез.

— Подержите.

Жестом велел женщине не мешать. Перевернул стонущего Валицкого на спину. Фонарь осветил небольшую дыру в плаще — от пули (не напротив сердца — значительно выше). Двумя руками я перебросил тело стонущего маньяка через плечо, будто мешок картошки. Мужчина не сопротивлялся, лишь вздрагивал от боли. Струи дождевой воды скатились по болоньевому плащу, пронзили свитер, потекли по моей спине. Я выругался сквозь зубы (чтобы не услышала Дарья Степановна).

Присел и резко выпрямился — подбросил Романа Георгиевича: поправил положение его тела на своём плече (раненный вскрикнул). После месяца больничной жизни мои силёнки не восстановились. Я не сделал и шага с ношей, но уже тяжело дышал. Отметил, что мне повезло с маньяком: с тем же Горьковским душителем на плече я бы до пустыря не дошёл. Кирова посветила поверх кустов на забор. Луч фонаря скользнул вправо, добрался до ведущего на пустырь пролома в стене.

— Несите его туда, Саша, — сказала Дарья Степановна.

Она ринулась к пустырю впереди меня — подсвечивала фонарём дорогу. Роман Георгиевич не сопротивлялся, не брыкался и не кричал (не оправдывался, не жаловался, не ругался, не звал на помощь). Лишь постанывал, сообщая о том, что пока жив (в сердце я ему точно не попал — угодил значительно выше, в район ключицы). Я придерживал маньяка за ноги и мысленно ругал себя за мягкотелость и нерешительность. Понимал, что совершаю глупость. Но всё же последовал к пустырю вслед за чуть прихрамывавшей женщиной.

Луч фонаря заметался по пространству за забором. Он освещал неглубокие лужи, битый кирпич, кучи песка. Я прошёлся по пустырю до наступления темноты. Теперь хорошо представлял, что бродить там в потёмках — не лучшая идея: легко можно вывихнуть или сломать ногу, провалившись в ямку или наткнувшись на строительный мусор. Свет фонаря решал проблему безопасного передвижения. Но не делал мою ношу легче. Потому я не ушел далеко от дороги — занёс Валицкого на пустырь, прислонил его спиной к бетонному забору.

Кирова передала мне обрез и фонарь.

— Посветите мне, Саша, — сказала она. — Взгляну на его рану.

Валицкий оставался в сознании. Посматривал то на меня, то на Дарью Степановну. Молчал (из его прокушенной губы струилась кровь).

— Подождёт, — сказал я. — Подберите молоток. И зонт.

— Точно!

Кирова резво сорвалась с места — устремилась к дороге. Дождь заглушил шорохи её шагов.

Я посмотрел в глаза Валицкого.

— Попробуешь сбежать — пристрелю, — сказал я.

Направил на мужчину оружие. Спутывать маньяку ноги мне было лень. Да и нечем: верёвка осталась рядом с моим пальто — висела на ветвях кустов шиповника. Даже не думал посылать за ней Дашу. Вполне возможно… я хотел, чтобы маньяк решился на побег.

— Я не побегу, — сказал Роман Георгиевич (тихо — я едва расслышал его слова).

Он словно ответил на мои мысли.

— Нет смысла, — сказал Валицкий.

Дёрнул головой.

Его губы едва шевелились.

— В чём?

— Теперь ни в чём нет смысла, — заявил Роман Георгиевич. — Она всё равно узнает. Не простит.

— Кто узнает? — спросил я.

Валицкий шумно вздохнул, не ответил — прижал затылок к забору, прикрыл глаза.

— Кто и кого не простит?

— О чём вы говорите, Саша? — спросила Кирова.

Она бросила на землю молоток, поставила рядом с ним открытый зонт.

— Посветите, — попросила она, не дождавшись моего ответа.

Я наблюдал за тем, как женщина расстегнула на груди Валицкого плащ, пиджак, рубашку — оголила мужчине плечо. Заслонила от меня рану. Да я и не пытался рассмотреть отверстие от пули — следил за маньяком. Тот скрежетал зубами, стонал, но не сопротивлялся.

— Ничего страшного, — сказала Дарья Степановна. — Пуля прошла навылет, кость не задела. До моего возвращения кровью он не истечёт.

Она выпрямилась, повернулась ко мне.

— Мне нужно позвонить, Саша, — заявила она. — Так и так опоздаю сегодня на дежурство. Лучше сбегаю домой. Это недалеко отсюда — ближе, чем больница.

Она указала в направлении проспекта Гагарина.

— Там телефон.

Дарья Степановна прикоснулась к моей руке.

Луч фонаря сместился с вновь прикрытого одеждой плеча Валицкого — осветил потемневшую от влаги поверхность забора.

— Саша, присмотрите за этим человеком, — сказала Кирова. — И… я вас очень прошу: не убивайте его. Поверьте: мы привлечём его к ответственности. Обещаю! Он ответит за все свои преступления. Просто поверьте мне — так же, как я верю вам.