Комсомолец. Часть 3

Глава 37

Город, интерьеры помещений (общежития и главного корпуса института) изменились, пока я лежал в больнице. Эти изменения бросались в глаза. Вождь мирового пролетариата и раньше не выпускал меня из вида — смотрел с портретов и с плакатов. Теперь же он утроил усилия: изображения Владимира Ульянова взирали на меня с фасадов домов, с вымпелов победителей соцсоревнований в магазинах, с плакатов внутри института, и даже со стенгазеты около входа в коморку вахтёров. Я подозревал, что до двадцать второго апреля количество ликов вождя вокруг меня будет лишь увеличиваться. И даже сам временами прикидывал, куда ещё возможно приткнуть очередной флаг, портрет или баннер.

К празднику всесоюзного (а может, и мирового) значения страна готовилась и в прошлом году. Но после Нового года подготовка ко дню рождения Вождя мирового пролетариата многократно усилилась. Её отголоски проникали даже за больничные стены (предстоящий праздник обсуждали врачи и больные, появлялись в больничных коридорах новые плакаты с патриотичными картинками и слоганами). Ну а за пределами больницы подготовительная суета окружила меня со всех сторон. В салонах автобусов и на автобусных остановках обсуждали всяческие соцсоревнования. Студентов напрягали подготовкой к концертам (меня сия участь миновала благодаря ранению и «неокрепшему здоровью»).

Слово «Ленин» уже зимой звучало в Зареченске отовсюду — я убедился в этом ещё по дороге из больницы. А уже на следующий день, когда вошёл в главный корпус института, даже не удивлялся, что количество ликов вождя на стенах многократно увеличилось. Пашка и Слава обсуждали своё участие в праздничных мероприятиях, в честь юбилея Владимира Ильича. Уговаривали меня составить им компанию в праздничных забегах (ещё бы на марафон меня после больницы позвали); рассказывали, какие роли получили в театральных постановках (оба изображали революционеров — соратников Вождя); агитировали посетить вместе с ними множившиеся, как грибы после дождя, патриотические фильмы.

Я невольно подумал, что пуля Надиного револьвера, подобно руке провидения защитила меня от всей этой всеобщей истерии и суеты. В ответ на предложения участвовать в том или ином мероприятии я хватался за сердце, закатывал глаза — изображал страдания от боли и печаль (больше всего донимал меня предложениями и требованиями староста — пытался спихнуть проблемы «со здоровой головы на больную»). Я ни от чего не отказывался. Но тоскливо вздыхал и с готовность обещал: «как только…» и «если…» («как только почувствую себя лучше, обязательно взвалю на себя общественную нагрузку», «если в ближайшее время не случится ухудшение здоровья — подумаю об участии в…»).