Криминальный попаданец

Глава 5

Во снах моих Даманский, как вопрос,

Зачем мы «градом» там людей сжигали,

когда потом алкаш — российский бос

со сворой — остров запросто продали.

Хотел сказать: «пропили», просто так,

(сколько запросто «пропить» мою Россию!)

но я, возможно, охламон, чудак,

которого в ней чудом не добили.

Владимир Круковер, Воинский сборник

Лечащий врач, не зная уж как долечивать приблудного потеряшку, решил взбодрить мою амнезию витаминами и кварцевым облучением. Солнца в Вязьме по причине болотной низменности в декабре было мало, да и снег все время шел. Так и я не прочь загореть прямо в больнице, так что одевал синие очки и смирно лежал на спине или брюхе, кварцевался. Все равно завтрак проспал.

Собственно, и не хотелось есть. Какое — никакое, но похмелье наличествовало. Я лежал и пытался четче вспомнить арамейский сон, как-то проявить собственную личность. Вместо деталей службы почему-то всплыли стихи:

По вечерам я очень трудно сплю,

поскольку болят раны и суставы,

не столько сплю, как в забытье дремлю,

забыв про службу и её Уставы.

Во снах моих Даманский, как вопрос,

Зачем мы «градом» там людей сжигали,

когда потом алкаш — российский бос

со сворой — остров запросто продали.

Хотел сказать: «пропили», просто так,

(сколько запросто «пропить» мою Россию!)

но я, возможно, охламон, чудак,

которого в ней чудом не добили.

Стихи не подарили ответа, озадачив новыми вопросами. Что случилось на Даманском — маленьком, никому не нужном островке тут недалеко на реке Уссури? Кто такой «алкаш — российский бос? И почему бос?

В общем стихи были гнилые, антисоветские — это чувствовалось. И я даже перестал их вспоминать, потому что перегружали они мозг.

Ну а после процедур я был свободен, как выздоравливающий, до обеда, но мою свободу ограничили посетители. Буквально паломничество к моей койки началось.

Первой пришла старушка.

Не «божий одуванчик», а такая себе — кряжистая. Сняв шубейку обнаружила телогрейку с обрезанными рукавами и множество кофт, прикрывавших плотное тело. Под суконной юбкой виднелись лыжные шаровары с начесом. Обута она была в коротенькие валенки, вставленные в галоши.

— Ой, сыночек, — присела она на табуретку у моей кровати. — Ой, как тебя жалко-то. Я как прочитала в газете про тебя, горемычного, так и собралась. Вот — пришла.

Я молча ждал продолжения. Бабка тоже помолчала для важности, продолжила:

— У меня в хате места полно, одна живу. Все мои давно в Смоленск перебрались. Но навещают. Иногда. Так вот я и подумала, жить то тебе, беспамятному, негде. Да и денег у тебя нетути, написано, что тебе голого подобрали. Вот, а у меня хата большая. И дрова некому поколоть, да в огороде по весне работа найдется. Ты же умеешь дрова колоть?

Я подумал: умею ли я колоть дрова? Возможно. Так и сказал:

— Не помню я, бабонька. Может и умею.

— Вот, — радостно сказала гостья, — я и говорю — должен уметь. А у меня в погребе картошки, так перебирать надо. Воду опять же таскать. В баньку, в бочку, на кухню — вода нужна всегда, а колонка далеко, куда мне, бабушке, с коромыслом то управится, не по силам ужо. А ты парень молодой, здоровый… Здоровый, чай?

— Ну да, выздоравливаю похоже, — сказал я, наслаждаясь речами хитрой бабули.

— Так ты выздоравливай быстрей, да и давай ко мне. Вот адрес. И вот я тебе пирогов напекла с картохой. Много в подполе картохи, так перебирать надо. А пироги кушай, сама пекла.

Я потрогал узелок, пирожки уже простыли или вовсе были вчерашними. Проводил бабку добрыми словами, что подумаю, что время еще есть, не выздоровел пока до конца. И только вознамерился соснуть часок (привык к мертвому часу), как явился участковый.

Я почему-то подумал, что он крышует забегаловку, где я вчера рекетнул рыжеусого. Что такое рекет я и сам толком не понял, но подумаю над этим позже. А участковый пришел не просто, а принес мне временный паспорт — бумагу с моим фото, где было написано:

Временное удостоверение личности. Дано гражданину, который по причине травматической амнезии памяти не может назвать свои данные, но помнит свое имя — Владимир. У гражданина сняты отпечатки пальцев и разосланы вопросы по установлению личности в центральные отделы паспортных служб. Данное удостоверение служит временным документом для гражданина Непомнящих Владимира Владимировича, которое позволяет ему передвигать по стране и устраиваться на работу.

Подпись начальника паспортного стола.

— Спасибо, друже, — сказал я. — Хоть на работу теперь устроюсь, аванс получу. А то ни одежды, ни жилья.

— Ну на работе тебе с жильем помогут, небось в СССР живем. Общежитие завсегда дадут. Или снимешь недорого, тут в Индии одинокие недорого пустят на пожить.

— Приходила одна уже, картошка у нее, видите ли, в погребе портится, перебирать надо. И дрова колоть.

— А что ты хочешь, индивидуалистам горисполком не помогает, все сами. Все лето на рынке первыми овощами барыжат, а к зиме — картошкой. А ты парень, вроде, крепкий. Или еще не оправился? Как здоровье то?

— Да вроде выздоровел. Документ забавный, но хоть такой, спасибо. С меня пузырь.

— Ты сперва на него заработай, успеешь поставить. Я вот тебе бушлат принес, еще армейский. Теплый. Со вчерашней смены ребята, которым ты песни пел, обещали еще брюки и обувь принести, дома пошарят у кого что есть. Не пропадешь, среди людей живем!

Меня прямо растрогал этот милиционер. Мелькнула озорная мысль — пойти на работу в милицию. Только не возьмут сомнительного беспамятного Непомнящих Владимира Владимировича.

Следующий визит начался как-то «перестроечно». (Почему упоминается в обрывках памяти какая-то «перестройка» понять не смог). Зашел человек, мужчина лет сорока в теплом полупальто и овчинной ушанке и спросил:

— Скажите, вы верите в Бога?

Мне, опять так непонятно почему, показалось странным, что вопрос задан без акцента. Хотя, какой еще акцент у этого мужика с рязанским фейсом. И чудилось мне, что мужичек должен быть в пиджаке, белой рубашке и черной бабочке.

Мужик повесил на спинку свободной кровати свое зимнее и оказался в байковой лыжной куртке на зеленую рубаху, все на пуговицах, как и мои новые брюки в ширинке. Отсутствие молний смущало. Хотя никто и не вспоминал про них, так и пользовались пуговицами.

— Так вы, молодой человек, крещенный?

Соседи по палате, которые ответили на вопрос мужика частью отрицательно, меньшей частью положительно, ответили вместо меня. Частично, что я нехристь безбожная, частично, что не помнит он не хера.

А я сел на койке, нашарил вечно ускользающие тапочки, уставился на мужика явно не поповского вида.

— Наша товарищество приглашает тебя, брат, на службу. Сегодня после семи вечера. Если возжелаешь — могу проводить.

— Я — больной. А в больнице — режим.

— Ничего, договорюсь с кем надо.

— Зачем это вам?

— Мы, баптисты, заботимся о нуждающихся. О тебе в газете написано, что заблудился ты, брат, память потерял. Бог имеет заботу о человеке во всем, даже в мелочах — люди вообще не понимают, насколько каждый из нас находится в руках Бога. Даже многие православные теоретически, на словах знают, что Бог не только далеко, но и весьма близко, но на практике получается, как у язычников — Бог конечно же где-то есть, но лучше я положусь на себя и свои силы и на кого-то другого. Но в этом, конечно себе не признаюсь. Говорит Господь: проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от Господа. Кто же признается в маловерии? Нет, мы самые верующие — перефразируя советский лозунг: «Святым Духом крепка и сильна вера наша и наша душа!»

— Это очень мило, братан. Но ваше общество даст мне одежу, жилье, денег на первое время.

— Мы подумаем, но попервости хотели бы узреть тебя на нашем собрании.

— Спасибо, но я — больной. А в больнице — режим. И я намерен режим соблюдать…

Было еще пару граждан, невнятно бормотавших о долге совести и о том, что есть и жилье, и работа. У одного — в закулисной деревеньке, где у него свинарник на 12 голов.

— А жилье очень даже приличное, избушку еще прадед сложил…

У другого на лесопилке под Смоленском:

— Всего пару часов на электричке, а дальше автобус ходит… раз в сутки.

В советском союзе, естественно, не бывает безработицы, но чтоб настолько не хватало рабочих!

Уже после обеда явился парень совершенно жиганского образа. В кепчонке с чубом и начищенных сапогах (правда не хромовых, а яловых) с попыткой смять голенища в гармошку. Он сразу на меня наехал, но перепутал кровати. Наверное сосед потрепанного вида показался ему более подходящей фигурой для наезда.

— Что б тебя больше никогда не видели в нашем кафе, — орал он, добавляя матерщинные эмоции, — ты, падла, осмелился уважаемому человеку угрожать!

— Эй паренек, — окликнул я его, давно с малолетки откинулся?

— Откуда ты знаешь?

— Чё тут знать-то. За бакланство попал, там не сладко было, откинулся двумя третями, треть хозяину оставил. Мужиковал на киче, поэтому скостили срок. Так?

— Откуда ты знаешь?

— У меня три ходки за плечами, все на дальняках. А сейчас ты косяк давишь, так скоро и на легавый шнифт упадешь.

— Чаво?

— Любой торгаш — фраер. А что вор делает с фраерами? Правильно, вор их доит, доит как корову. Деньгу с них берет. А ты пришел за фраера права качать. Не знал, кумекаю. Но тот, кто за фраера — тот ссучился. А что с суками на киче делают? Правильно, их чморят. Петушат и под нары загоняют. Нахон?

— Э-э-, я не знал.

— Вижу, что не знал. Вот потому и не чморю. Ты, братело, пойди сейчас к этой красно морде и скажи, что я приказал каждый месяц выдавать тебе по пятьдесят рублей. Это будет твой воровской приварок, так положено. Нахон?

— Ну да, нахон[1].

Ну прощевай. Вот я выпишусь и объясню тебе что такое правильный вор. Хочешь быть вором?

— Ага, нахон, хочу.

— Ну иди, братан, иди.

Я отправил шпаненка, ибо мне надо было для самого себя хотя бы перевести на нормальный язык сказанное. Оказывается во время эмоционального напряжения мое внутренне «Я» ведет себя совершенно независимо и владеет недоступными мне знаниями.

Но голова разболелась от недавнего усилия, когда я почувствовал опасность. Нет, шпаненка бы я одолел, но от таких можно и нож в бок схлопотать. Знаю я таких, бесбашенных! Не помню, но похоже действительно знаю, общался, встречал.

Я на время оставил попытки восстановить хоть часть памяти, а пошел проверять себя в играх. В настольных играх, которых в палате было две — домино и шашки с шахматами. В одной коробке. Оказалось, что в домино не шарю, в шашках тоже, просто переставляю, а вот в шахматы разнес двух соседей. Скорей они были слабыми игроками, чем я сильным, но чем бог не шутит, когда черт спит.

Или наоборот?

Не помню.

А перед сном вновь настойчиво забормотали в моей голове стихи, загадывая новые загадки и не давая на них ответа:

Хотел сказать: «пропили», просто так,

(сколько запросто «пропить» мою Россию!)

но я, возможно, охламон, чудак,