Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

* * *

В среду ничего особенного не произошло. Даже меньше, чем я ожидал, — когда я отправлялся скакать в первом заезде, я узнал, что Корал-Кей сегодня в Кемптоне выступать не будет.

— Чертова скотина сегодня ночью долбанулась в своем стойле, — сказал Гарольд. — Я проснулся и услышал, как она бьется. Хрен ее знает, сколько она там провалялась, она была уже полудохлой. Виктора это не обрадует.

Когда плата за заезд ушла меж пальцев, нечего тратить деньги на бензин и ехать глазеть на скачки. Потому я остался дома и распечатал фотографии Лэнса Киншипа.

В четверг я отправился в Кемптон, чтобы участвовать в единственном заезде, думая, что, в смысле заработков, эта неделя уж очень тощая, но почти сразу, как только я вошел в ворота, в меня вцепился какой-то разъяренный коротышка, который сказал мне, что меня ищет его владелец, и если мне нужны заезды, то мне стоит побыстрее шевелить задницей.

Я и пошевелил, и получил заезд прежде, чем тот владелец тренер успел подумать, что я приехал не вовремя и передать заезды кому-нибудь еще.

— Как досадно, — пыхтел он, словно задыхаясь, хотя я понимал, что он спокойно стоял и ждал меня тут минут пятнадцать. — Мой жокей вчера сказал, что никаких последствий падения не чувствует. А сегодня утром нахально звонит мне и сообщает, что подхватил грипп.

— Ну что же, — я подавил смех. — Не думаю, что он может тут что-нибудь сделать.

— Очень опрометчиво.

У его лошадей легкие оказались получше, чем у хозяина, но тем не менее великих подвигов от них ждать не приходилось. Я пришел на одной из таких третьим из шести и полетел со второй за два препятствия до финиша. Малость ушибся, но ничего не повредил, лошадь тоже.

Третья лошадь, на которой я сначала и должен был скакать, была ненамного лучше — неуклюжее недоученное лошадиное отродье с брюхом под стать способностям. Я осторожно повел ее в заезде для новичков, стараясь походя научить прыгать, но благодарности от тренера не получил. Он сказал мне, что я скакал недостаточно быстро, чтобы разогреть ее.

— За нами было шестеро или семеро, — кротко сказал я.

— И впереди тоже.

Я кивнул.

— Ей нужно время.

А также терпение, недели и месяцы тренировки в прыжках. Возможно, у нее не будет ни того, ни другого. И, возможно, мне снова не предложат скакать на этой кляче. Тренер, несмотря ни на что, будет стремиться гнать ее, и она грохнется в ров, и это вправит тренеру мозги. Только бедную лошадь жалко.

Отсутствие лорда Уайта в тот день было для меня облегчением. А вот присутствие Клэр оказалось сюрпризом. Она ждала меня у весовой, когда я переоделся в уличное и пошел было домой.

— Привет, — сказала она.

— Клэр?

— Я подумала, что мне стоит прийти и посмотреть, как все это на самом деле происходит. — Глаза ее смеялись. — Сегодняшний день — это типично?

Я посмотрел на серое пасмурное небо, на жидкую четверговую толпу и подумал о своих трех так себе заездах.

— Довольно типично, — сказал я. — Как ты сюда добралась?

— На поезде. Весьма познавательно. Я весь день тут шаталась, глаза таращила. Я и не знала, что люди на самом деле едят заливного угря.

Я рассмеялся.

— Я и в глаза его не видел. Ну... чего бы тебе хотелось? Выпить? Чашечку чая? Съездить а Ламборн?

Она быстренько прикинула.

— Ламборн. Ведь я оттуда могу вернуться на поезде, верно?

Я отвез ее в Беркшир с непривычным чувством удовлетворения. Я чувствовал себя вправе сидеть рядом с ней в машине. Это было как-то естественно. “Возможно, — подумал я, анализируя свои ощущения, — потому, что она дочь Саманты”.

В коттедже было темно и холодно. Я прошел по дому, включая свет, обогреватель и чайник. И тут зазвонил телефон. Я ответил из кухни, поскольку подключен к розетке он был там. У меня чуть не треснули барабанные перепонки от пронзительного голоса, прокричавшего мне прямо в ухо:

— Я первая?

— М-м-м, — ответил я, поморщившись и держа трубку подальше от уха. — Первая в каком смысле?

— Первая! — Очень юный голос. Ребенок. Девочка. — Я звоню каждые пять минут уже несколько часов. Честное слово. Я первая? Скажите, что я первая.

Тут до меня дошло.

— Да, — сказал я. — Вы самая первая. Вы читали “Коня и Пса”? Газета ведь не появится до завтра...

— В магазин моей тети она попадает по четвергам. — Она говорила так, словно все нормальные люди должны были это знать. — Я беру ее для мамы по дороге домой из школы. Ну, могу я получить десять фунтов? Правда?

— Если вы знаете, где эта конюшня, то да.

— Мама знает. Она вам скажет. Поговорите с ней сейчас, но уж вы не забывайте, ладно?

— Не забуду.

На заднем фоне послышались какие-то голоса, щелканье трубки, а затем женский голос, приятный и куда менее возбужденный.

— Это вы тот самый Филип Нор, что скакал в Больших охотничьих?

— Да, — сказал я.

Похоже, что расшаркиваний было уже достаточно, потому она без всяких оговорок сказала:

— Я знаю, где эта конюшня, но, боюсь, вы будете разочарованы, поскольку она больше не используется для содержания лошадей. Джейн, моя дочь, опасается, что вы не дадите ей десять фунтов, когда это узнаете, но я думаю, что дадите.

— Обязательно, — усмехнулся я. — Где она?

— Неподалеку отсюда. Это в Хорли, в Суррее. У Гэтуикского аэропорта. Эта конюшня в полумиле от нашего дома. Она до сих пор называется конюшня фермы “Зефир”, но школу верховой езды закрыли уже много лет назад.

Я вздохнул.

— А люди, которые ею владели?

— Понятия не имею, — сказала она. — Думаю, они ее продали. Короче, ее переделали под жилье. Вам нужен полный адрес?

— Я думаю, да, — сказал я. — И ваш тоже, пожалуйста.

Она продиктовала, и я записал их, а затем сказал:

— А вы, случаем, не знаете, кто там сейчас живет?

— Хм, — презрительно фыркнула она. — Это настоящий бич. Вы с ними недалеко уйдете, чего бы вам от них ни было нужно. Они прямо-таки крепость там устроили, чтобы разъяренные родители не пролезли.

— Кто не пролез? — озадаченно спросил я.

— Родители, которые пытаются вернуть своих детей домой. Это одна из этих общин. Религиозное промывание мозгов, что-то вроде этого. Они называют себя Братством Высшего Милосердия. Все это бред. Гибельная ерунда.

У меня дыхание замерло.

— Я вышлю Джейн деньги, — сказал я. — И большое вам спасибо.

— Что там? — сказала Клэр, когда я медленно положил трубку.

— Первая настоящая ниточка к Аманде.

Я объяснил насчет объявления в “Коне и Псе” и арендаторов Пайн-Вудз-Лодж.

Клэр покачала головой.

— Если эти “высшие милосердники” знают, где Аманда, они тебе не скажут. Ты наверняка слышал о них, не так ли? Или о таких, как они? Все они внешне добрые, улыбчивые, а внутри — стальные мышеловки. Они залавливают людей моего возраста дружелюбием, сладенькими песенками затягивают их в сети веры, и, как только они увязают, обратного хода им нет. Они любят свою тюрьму. У их родителей вряд ли есть шанс.

— Я слышал кое-что о таком. Но никогда не видел сам.

— Все из-за денег, — твердо сказала Клэр. — Все милые наши “братья” разгуливают с постными лицами и ящичками для подаяния и гребут деньги лопатой.

— На пропитание?

— Да уж. А кроме того, говоря другими словами, чтобы набивать кошелек своего великого вождя.

Я приготовил чай, и мы сели за стол.

Аманда в конюшне в Хорли, Каролина в двадцати милях от нее в Пайн-Вудз-Лодж. Братство Высшего Милосердия в Пайн-Вудз-Лодж, те же “братья” в Хорли. Слишком тесная связь, чтобы быть просто совпадением. Даже если я никогда так и не пойму, какая именно, здесь прослеживается разумная последовательность событий.

— Вероятно, ее там уже нет, — сказал я.

— Но ведь ты все равно поедешь!

Я кивнул.

— Думаю, завтра, после скачек.

Когда мы допили чай, Клэр сказала, что ей хотелось бы еще раз посмотреть папку с “Жизнью жокея”, потому мы пошли наверх, и я развлекал ее, показывая снимки через видеоскоп на стене. Мы поговорили о ее и моей жизни — так, ни о чем, а позже, вечером, поехали в хороший паб в Эшбери съесть бифштекс.

— Замечательный день, — улыбнулась Клэр, пробуя кофе. — Где тут поезд?

— В Суиндоне. Я отвезу тебя. Или оставайся... если хочешь.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Это приглашение или как?

— Я бы не удивился.

Она опустила взгляд, поиграла с кофейной ложечкой, с великим вниманием ее разглядывая. Я смотрел на ее потупленную темноволосую голову, понимая, что если она так долго раздумывает над ответом, то, скорее всего, уедет.

— В десять тридцать есть быстрый поезд, — сказал я. — Ты вполне могла бы успеть. Да Паддингтона он идет всего час.

— Филип...

— Все в порядке, — непринужденно сказал я. — Если не спросишь, то и ответа не получишь. — Я заплатил по счету. — Идем.

Все шесть миль до станции она сидела тихо-тихо и не делилась своими мыслями. Только когда я купил ей билет (не слушая ее протестов) и стал вместе с ней на платформе ждать поезда, она выдала, что у нее на душе, да и то весьма смутно.

— Завтра в офисе заседание редколлегии, — сказала она. — Первое заседание, на котором мне надо быть. Они назначили меня директором месяц назад, на последнем.

Я быв просто поражен, и сказал ей об этом. Вряд ли издательские дома часто выбирают двадцатидвухлетних девушек в редколлегию. Я также понял, почему она не может остаться. Почему она никогда не останется. Раскаяние пронзило меня с неожиданной силой — ведь мое приглашение было не отчаянной мольбой, а просто предложением мимолетного удовольствия. Я-то считал это так, невеликим делом, не на всю жизнь. И чувство потери, которое я испытал на этой станции, было просто неизмеримым.

Подошел поезд, и она села, задержавшись в дверях, чтобы расцеловаться со мной. Короткие, ничего не значащие поцелуи. Такие же, как в понедельник на пороге.

Вскоре увидимся, сказала она, и я ответил “да”. Насчет договора, сказала она. Много что надо обсудить.

— Приезжай в воскресенье, — сказал я.

— Я дам тебе знать. До свидания.

— До свидания.

Нетерпеливый поезд тронулся, быстро разогнался, и я поехал домой в пустой колледж с непривычным чувством одиночества в душе.