Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

* * *

В последние две недели я прибрел привычку брать с собой в машину не только две мои любимые фотокамеры, но и фотографии, которые держал на всякий случай. Там были копии снимков Лэнса Киншипа, хотя он сам и не появлялся, и те четыре фотографии, что касались Элджина Йаксли. Сразу после большого заезда я вышел и принес их.

Вторая лошадь, на которой я должен был выступать, считалась новичком в скачках с препятствиями и скакала в последнем заезде. Поскольку участников заезда для новичков было так много, что пришлось разбить их на две группы, последний заезд в тот день был седьмым, а не шестым. Это давало мне дополнительное время, которого как раз хватало на то, что я задумал.

Найти Элджина Йаксли было не так уж и трудно, сложнее было оттащить его от Барта Андерфилда.

— Могу ли я минуточку поговорить с вами? — сказал я Йаксли.

— Ты не скачешь на наших лошадях, — начальственно заявил Барт. — Потому не трать время и не проси.

— Можешь оставить их себе, — сказал я.

— Тогда чего тебе надо?

— Я хочу передать мистеру Йаксли весточку. — Я повернулся к Йаксли. — Это частное послание, только для ваших ушей.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо сказал он. — Подожди меня в баре, Барт.

Барт что-то рычал и упирался, но наконец ушел.

— Лучше нам отойти туда, — сказал я Элджину Йаксли, кивнув на пятачок травы у входа, подальше от огромной толпы народу, у которых ушки на макушке и глаза любопытные. — Вам не захотелось бы, чтобы нас кто-то услышал.

— Что это все за чертовщина? — сердито спросил он.

— Послание от Джорджа Миллеса, — сказал я.

Его острое лицо напряглось. Маленькие усики встопорщились. Самодовольное выражение сменилось ярко выраженным паническим страхом.

— У меня тут кое-какие фотографии, — сказал я, — которые вам захотелось бы посмотреть.

Я отдал ему картонный пакет. “Второй раз, — подумал я, — наносить удар куда проще. Может, я просто огрубел душой... или просто мне не нравится Элджин Йаксли”. Я безо всякой жалости смотрел, как он вскрывает конверт.

Сначала он побледнел, потом побагровел, и крупные капли пота пузырями вспухли на его лбу. Он просмотрел все четыре фотографии и обнаружил там всю историю — встречу в кафе, два письму Джорджа и убийственную записку фермера Дэвида Паркера. Он поднял на меня больные, недоверчивые глаза. Голос его не слушался.

— Не торопитесь, — сказал я. — Я так и знал, что это окажется для вас потрясением.

Он зашевелил губами, словно упражнялся, но не сумел произнести ни слова.

— Любое количеств копий, — сказал я, — может быть отправлено в страховую компанию, полицию и так далее.

Он издал сдавленный стон.

— Но есть другой путь, — сказал я.

Он справился с глоткой и языком и выдавил единственное хриплое:

— Ублюдок...

— М-м-м, — сказал я. — Это путь Джорджа Миллеса.

Прежде никогда и никто не смотрел на меня с такой всепоглощающей ненавистью, и меня это обеспокоило. Но я хотел выяснить, что Джордж выудил по крайней мере у одной из своих жертв, и это был самый подходящий случай.

— Я хочу того же, что и Джордж Миллес, — без обидняков сказал я.

— Нет, — он скорее проскулил, чем крикнул. В голосе ужас и никакой надежды.

— Да, — ответил я.

— Но я не могу. У меня столько нет.

В глазах его была такая смертная тоска, что я едва мог это выдержать, однако я подстегнул свою пошатнувшуюся решимость мыслью о пяти застреленных лошадях и снова повторил:

— Того же, что и Джордж.

— Не десять, — диким голосом сказал он, — столько у меня нет.

Я уставился на него.

Он не так понял мое молчание и забормотал, снова обретя голос в потоке молящих, упрашивающих, льстивых слов:

— У меня были расходы, ты же знаешь. Это все было не так просто. Почему ты не оставишь меня в покое? Не отпустишь? Джордж сказал, раз и навсегда... а теперь еще ты... Пять, — сказал он, видя, что я продолжаю молчать. — Может, пяти хватит? Это же много. У меня нет больше. Нет.

Я снова уставился на него и стал ждать.

— Ну, хорошо, хорошо... — Его трясло от злости и страха. — Семь с половиной. Этого хватит? Это все, что у меня есть, кровосос... ты хуже Джорджа Миллеса... ублюдок, шантажист...

Пока я смотрел, он трясущимися руками шарил в карманах и наконец вытащил чековую книжку и ручку. Неловко пристроив чековую книжку на конверте с фотографиями, он написал дату и сумму и расписался. Затем дрожащими пальцами вырвал листок бумаги и стоял, держа его.

— Только не в Гонконг, — сказал он.

Я не сразу понял, что он имеет в виду, потому упорно продолжал смотреть на него.

— Не в Гонконг. Только не туда. Мне там не понравилось, — он снова умолял, выпрашивал крохи.

— О... — Я закашлялся, пряча внезапное осознание. — Куда угодно. Куда угодно, только подальше от Британии.

Это был верный ответ, но ему легче от этого не стало. Я протянул руку за чеком.

Он отдал мне его. Пальцы его тряслись.

— Спасибо, — сказал я.

— Чтоб ты в аду сгнил.

Он повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. Не то бежал, не то падал, совершенно разбитый. “Ну, пусть это послужит ему уроком, — безжалостно подумал я. — Пусть помучается. Это ненадолго”.

Я намеревался порвать чек, когда решил посмотреть, сколько стоит мое молчание — сколько он заплатил Джорджу. Я хотел порвать чек — но не порвал.

Когда я посмотрел на чек, словно солнце вспыхнуло у меня в душе, озарив ее изумлением и радостью.

Я воспользовался жестокостью Джорджа. Я потребовал, чтобы мне дали то же, что и ему. Его альтернативное предложение Элджину Йаксли.

Я получил его. Сполна.

Элджин Йаксли отправлялся в изгнание, а у меня в руках был его чек на семь с половиной тысяч фунтов.

Не на мое имя, и не на предъявителя, а на счет Фонда пострадавших жокеев.