Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

— Ага, — сказал я.

— Да. Так что, скажем, у вас есть пай и, следовательно, есть номинация, но у вас нет кобылы, которую можно послать к жеребцу. Тогда вы продаете вашу номинацию тому, у кого есть кобыла, а остальное вам уже известно.

— Я вас внимательно слушаю.

— После первых трех лет номинации могут измениться в цене и фактически часто идут с аукциона, но, конечно, в течение первых трех лет цены фиксированы.

— Почему «конечно»?

Она устало вздохнула.

— Потому что первые три года неизвестно, каким будет потомство этого жеребца. Кобылы вынашивают жеребят одиннадцать месяцев, и первый помет не может выступать на скачках, пока не достигнет двух лет. Если вы произведете подсчет, вы поймете, что жеребец будет стоять в стойле три сезона и, следовательно, покроет сто двадцать кобыл, прежде чем наступит решающий момент.

— Верно.

— Так что при фиксированном взносе за жеребца в первые три года вы делите стоимость жеребца на сто двадцать, вот и все. Это и есть взнос, назначаемый за жеребца, за то, что он покроет кобылу. Из этого и состоит сумма, которую вы получаете, если продадите свою номинацию.

Я прищурился.

— Это значит, — сказал я, — что если вы продадите ваши номинации за три года, то возместите полную сумму вашего первоначального вклада?

— Именно так.

— А после этого... каждый раз, каждый год, когда вы продаете ваши номинации, это чистый доход?

— Да. Облагаемый налогом, разумеется.

— И как долго это может продолжаться?

Она пожала плечами.

— Десять-пятнадцать лет. Зависит от потенции жеребца.

— Но это...

— Да, — кивнула она. — Одно из самых выгодных вложений капитала на свете.

Бар за нашими спинами наполнялся людьми, они громко разговаривали и дышали себе на пальцы, спасаясь от промозглого уличного холода. Урсула Янг одобрила согревающее в виде виски с имбирной настойкой, а себе я заказал кофе.

— Вы не пьете? — с легким неодобрением поинтересовалась она.

— В дневное время не особенно.

Она неопределенно кивнула, ее взгляд бегло обследовал окружающее общество, ее мысли уже вернулись к повседневным делам.

— Еще вопросы есть? — сказала она.

— Я обязательно подумаю, как только мы расстанемся.

Она кивнула.

— Я буду здесь до конца скачек. Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня около весовой.

Мы уже собирались расходиться, когда в бар вошел человек, чью внешность, раз увидев, невозможно забыть.

— Кальдер Джексон! — воскликнул я.

Урсула покосилась через плечо.

— Да, это он.

— Вы его знаете? — спросил я.

— Его все знают. — Она говорила подчеркнуто ровным тоном, как бы не желая выдавать своих мыслей. Та же самая реакция, отметил я, которую он вызывал у Генри, у Гордона и у меня.

— Вам он не нравится? — предположил я.

— Ни то, ни другое. — Она пожала плечами. — Он для меня часть общей картины. Судя по тому, что о нем говорят, он иногда добивается потрясающих результатов. — Она бросила на меня быстрый взгляд. — Наверное, вы видели его по телевизору, когда он превозносил значение трав?

— Я встречался с ним в июне, — сказал я, — в Аскоте.

— Бывает. — Она поднялась со стула, и я встал вместе с ней, искренне благодаря ее за помощь.

— Не за что, — сказала она. — Всегда к вашим услугам. — Она помолчала. — Думаю, нет смысла спрашивать, из-за какого жеребца затевалась эта болтовня?

— Извините, нет. Это касается клиента.

Она слегка улыбнулась.

— Вы знаете, где меня искать, если вам понадобится агент.

Чтобы добраться до двери, мы должны были пройти рядом с Кальдером.

Мимоходом я подумал, узнает ли он меня, вспомнит ли через столько месяцев.

В конце концов, я не был запоминающейся личностью, просто стандартные шесть футов без малого, глаза, нос и рот, расположенные примерно в нужных местах, а сверху темные волосы.

— Привет, Урсула, — сказал он, и его голос легко пробился сквозь общий гул. — Ужасно холодный день.

— Кальдер. — Она кивнула ему, как знакомому. Его взгляд скользнул по моему лицу, миновал его и вновь обратился к моей спутнице. Затем последовала классическая сцена узнавания. Он застыл, посмотрел опять на меня, глаза его удивленно расширились.

— Тим, — недоверчиво сказал он. — Тим... — И защелкал пальцами, воспроизводя в памяти трудную фамилию. — Тим Эктрин!

Я кивнул. Он обратился к Урсуле:

— Вы знаете, что Тим спас мне жизнь?

Она изумленно выслушала его объяснение, потом изумленно спросила, почему я ей не рассказал.

— Разумеется, я об этом читала, — сказала она. — И была очень рада, что вы уцелели, Кальдер.

— Вы больше ничего об этом не слышали? — спросил я его. — От полиции, от кого-нибудь еще?

Он покачал кудрявой головой.

— Ничего не слышал.

— Мальчик не сделал второй попытки?

— Нет.

— Вы хоть сколько-нибудь представляете, откуда он взялся? — спросил я. — Я знаю, вы сказали полиции, что не знаете, но... ну, может, вам просто нужно было так сказать.

Однако он весьма решительно покрутил головой и сказал:

— Если бы я мог помочь в поимке маленького ублюдка, я бы тотчас это сделал. Но я не знаю, кто это был. Я, строго говоря, его и не разглядел толком, но твердо знаю, что я, дьявол побери, его никогда не видел.

— Как идут исцеления? — поинтересовался я. — Трепетные прикосновения?

Его глаза коротко вспыхнули; с его точки зрения вопрос, видимо, был верхом дерзости и невоспитанности, но вспомнив, должно быть, что обязан мне жизнью, он ответил любезно:

— Вознаграждаются. Приятно знать, что приносишь пользу.

Стандартные ответы, подумал я. Как всегда.

— Ваши конюшни полны, Кальдер? — спросила Урсула.

— Если потребуется, всегда есть вакансия, — обнадежил он. — Вы хотите послать ко мне лошадь?

— У одной моей клиентки есть жеребчик-двухлетка, который едва на ногах стоит, и тренер уже отчаялся понять, в чем дело. Она — в смысле клиентка — вспомнила о вас.

— Я хорошо справляюсь с общей слабостью такого вида.

Урсула нерешительно наморщила лоб.

— Она переживает, что Ян Паргеттер сочтет ее вероломной, если она отошлет вам своего жеребенка. Паргеттер уже несколько недель его лечит, да, видно, безуспешно.

Кальдер увещевающе улыбнулся.

— Мы с Яном Паргеттером в хороших отношениях, уверяю вас. Он иногда даже уговаривает владельцев посылать ко мне лошадей. Очень мило с его стороны. Понимаете, мы совместно обсуждаем каждый случай и приходим к соглашению. В конце концов, мы оба считаем, что первоочередная наша цель — выздоровление пациента. — Снова мелькнуло впечатление, что он повторяет заученные слова.

— Ян Паргеттер — ветеринар? — без особого любопытства спросил я.

Оба посмотрели на меня.

— Э-э... да, — сказал Кальдер.

— Он один из тех, кто обслуживает Ньюмаркет, — добавила Урсула. Очень прогрессивен, не боится пробовать новые средства. Десятки тренеров на него молятся.

— Вы просто спросите его, Урсула, — вмешался Кальдер. — Ян подтвердит, что не возражает, когда владельцы посылают ко мне своих лошадей.

Даже если широта его кругозора не распространяется на лечение руками, он по крайней мере верит, что я не сделаю пациентам хуже. — Это прозвучало как самокритичная шутка, и мы все улыбнулись. Мы с Урсулой Янг еще минуты две слонялись по бару, а за нашими спинами Кальдер вежливо отвечал на очередной бессмертный вопрос.

— Да, — говорил он, — всем средствам против хронического кашля у лошадей я предпочитаю отвар лакричного корня, куда добавлено немного инжира. Вы процеживаете микстуру и подмешиваете ее в обычный корм лошади...

Дверь за нами закрылась, и голос смолк.

— А ведь он, должно быть, устает, все время объясняя свои методы, сказали я. — Удивительно, что он никогда не огрызается.

Женщина рассудительно заметила:

— Кальдер зависит от телевизионной популярности, хорошего отношения публики и врачебных успехов, именно в таком порядке. Ему принадлежит конюшня в предместье Ньюмаркета, там около тридцати денников. До того, как Кальдер ее купил, конюшня была постоянным местом тренировок — и сейчас она почти всегда полна. Только что заболевшие или давно заезженные клячи всех посылают к нему либо от искренней веры, либо в качестве последней надежды. Я не претендую, что разбираюсь в лечении травами, а что до их сверхъестественной целительной силы... — Она покачала головой. — Одно несомненно: каковы бы ни были его методы, у лошадей, покидающих его двор, обычно куда более здоровый вид, чем у поступающих туда.

— Кто-то в Аскоте говорил, что он возвращает умирающих лошадей к жизни.

— Гм...

— Вы в это не верите?

Она посмотрела мне прямо в глаза, мудрая деловая женщина, всю свою жизнь посвятившая чистокровным животным.

— Умирающие, — сказала она, — термин относительный, когда дело не заканчивается смертью.

Я оценил это по достоинству и слегка поклонился.

— Но если быть справедливой, — добавила она, — я знаю, наверное, что он полностью и навсегда вылечил десятилетнюю племенную кобылу от колита, который обыкновенно приводит к смертельному исходу.

— Он обихаживает только скаковых лошадей?

— О нет, он возьмет всякую животинку, от пони до случайной лошади.

Но это все ценные лошади, для хозяев, я имею в виду. Не думаю, что лечебница Кальдера слишком уж дешевая.

— Непомерные цены?

— И этого я не слышала. Справедливые, полагаю, если считаться с результатами.

Мне показалось, что о Кальдере Джексоне я узнал чуть ли не больше, чем о паях на жеребцов, но у меня, в конце концов, был к нему обоснованный интерес. Отчего-то хочется, чтобы жизнь, которую ты спас, приносила реальную пользу миру. Не могу сказать, что это логично, но так оно и есть. Я был рад, когда оказалось, что Кальдер действительно лечит лошадей, пусть даже его собственными неортодоксальными способами; но если я желал при этом теплее отнестись к нему как к личности, у меня мало что вышло.

Урсула Янг отправилась по своим делам, и хотя мне в этот день еще попадались на глаза и она, и Кальдер, я не подошел к ним поговорить. Я вернулся в Лондон поездом, утром в воскресенье просидел два часа на телефоне и в полдень того же воскресенья выехал в Хартфордшир на поиски Оливера Нолеса.

Столетней постройки кубический особняк из красного кирпича имел нежилой вид. На мой вкус, его могли бы оживить вьющиеся растения, но Оливеру Нолесу были не по душе смазанные контуры: бескомпромиссная аккуратность и чистота обнаженных линий отличали решительно каждый уголок его владений.

Его земля была поделена на множество загонов различных размеров, и каждый окружен безукоризненно ровной оградой из белых перекладин. Содержание их, как я прикинул, затормозив перед крыльцом на дорожке из гравия, сквозь который не пробивалось ни единой травинки, должно было обходиться в целое состояние. Несколько кобыл с жеребятами паслись в дальних загонах, склонив головы к траве, вынюхивая последние ломкие стебельки умирающего года. День сегодня был холодный, пасмурное солнце уже опускалось за отдаленные холмы, под застывшим небом сгущались зимние сумерки, в сыром воздухе пахло прелью, дымом горящих поленьев и палой листвой.