Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

Год третий: июнь

На следующий день, в пятницу, 1 июня, я принял давнее приглашение и отправился обедать с руководителями одной охранной фирмы, которой мы ссужали деньги под установку новой линии сигнализации на рынке. Не особенно их удивив, я попросил об одолжении, и после трапезы, впятеро превысившей по калорийности обеды в «Эктрине», они, слегка забавляясь, вручили мне три ключа, отмыкающие все, кроме королевской казны, а также прочли мне сжатый курс по их использованию.

— Этими лапочками открывают двери только в случае крайней необходимости, — сказали с улыбкой мастера слесарного дела. — Если окажетесь за решеткой, мы вас не знаем.

— Если окажусь за решеткой, пришлете мне новый комплект в пирожке с вареньем.

Затем я поблагодарил их и отбыл практиковаться (с оглядкой) на дверях банковских офисов, делая замечательные успехи. Придя домой, я воспользовался отмычками, чтобы войти в парадную дверь, и принялся запирать и отпирать каждый буфет и ящик, в котором была замочная скважина. Потом я облачился поверх рубашки и галстука в темный свитер с высоким горлом и, слегка нервничая, поехал в Ньюмаркет.

Я оставил автомобиль на обочине трассы чуть поодаль от дома Кальдера и остаток дороги прошел пешком. И на исходе долгих летних сумерек спокойно вошел во двор, сверившись по часам, что сейчас почти десять, время, когда Микки Бонвит подводит своих гостей к вычурным креслам и принимается публично копаться у них в душе.

Кальдер даст великолепное представление, подумал я; моя подозрительность меня смущала, и смущение еще усилилось, когда я взглянул на очертания дома, темнеющего на фоне неба, и вспомнил о незатейливом гостеприимстве его хозяина.

Ту сдержанность, которая всегда подспудно разделяла нас, я теперь воспринимал как собственные инстинктивные, заглушенные сомнения. Желая видеть величину, я ее видел; и пытаясь теперь доказать самому себе, что ошибался, я испытывал не удовлетворение, а печаль.

Двор был тих и спокоен, все работники давно ушли. В доме, в большом зале, горел одинокий огонек, тусклая желтая искорка мерцала сквозь кусты, колеблемые слабым ветерком. За закрытыми дверями денников пациенты с гнойными язвами, кровоточащими кишками и прочими болячками дремали в ожидании прикосновения.

Сэнд-Кастл, если я прав, был обречен оставаться здесь, пока Кальдер исполняет свое «чудо», не обязанный объяснять, как он это делает. Он никогда не объяснял; он распространялся на публике, что не знает, как действует его сила, знает просто, что она действует. И тысячи, может быть, миллионы верили в его силу. Может быть, даже заводчики, эти мечтатели из мечтателей, поверят под конец.

Я подошел к приемной, серой глыбе в наступающей ночи, и вставил одну из отмычек в замочную скважину. Механизм, хорошо смазанный и многократно используемый, повернулся без протеста, и я распахнул дверь и вошел.

Там не было окон, о которых стоило беспокоиться. Так что, захлопнув за собой дверь, я включил свет и сразу принялся искать то, за чем пришел: селен в самодельных капсулах, или в самодельном фильтровальном устройстве, или в бутылочках с шампунем...

Пен было засомневалась, что кто-то рискнет давать селен в этом году, если прошлогодние труды дали такой эффект, но я напомнил ей, что Сэнд-Кастл уже покрыл многих кобыл в новом сезоне, прежде чем стало известно о рождении уродливых жеребят.

— Кто бы этим ни занимался, к тому времени он еще не знал, что преуспел. И потому, я полагаю, он для надежности продолжал свое дело. Может быть, даже увеличив дозу... И если селен в этом году не давали, откуда он у Джинни?

Пен неохотно уступила.

— Наверное, я просто искала причину, чтобы не пускать вас к Кальдеру.

— Если я что-нибудь обнаружу, вслед за мной появится старший инспектор Вайфолд с ордером на обыск. Так что не беспокойтесь.

— Ладно, — сказала она, ничуть не перестав тревожиться.

Замки шкафчиков, стоящих вдоль стен приемной, были для моих отмычек пустым делом, но вот содержимое оказалось загадкой, хотя многие баночки и коробочки были снабжены надлежащей этикеткой. Кое-что явно поступило от поставщиков, но большей частью тут были травы, о которых постоянно толковал Кальдер: гидрастис, окопник, фо-ти-тьенг, миррис, сарсапарель, лакрица, пассифлора, папайя, чеснок. Все в больших количествах. Нигде не было услужливой надписи «Селен». Я прихватил с собой плотную пластиковую сумочку с застежкой-"молнией" — упаковку от шелкового галстука и носового платка (подарок от моей матери на Рождество). Туда я систематически складывал по две-три капсулы из каждой бутылочки и по две-три пилюли каждого вида, и маленькие пакетики с травами. Пен, думал я, проведет чудесный вечерок, на досуге разбирая все это.

Когда сумочка наполовину наполнилась образцами, я тщательно запер все шкафчики и повернулся к холодильнику, у которого был вполне домашний вид и всего лишь магнитный запор на дверце.

Внутри не оказалось бутылочек с шампунем. И кофейных фильтров. И льняного масла. Там стояли просто большие пластиковые бутыли с Кальдеровой панацеей.

Я подумал, что с тем же успехом могу зачерпнуть и ее, дабы удовлетворить любопытство Пен. Пошарил вокруг в поисках небольшого сосуда и обнаружил несколько пустых баночек из-под лекарств в одном из буфетов. Над раковиной я осторожно отлил немного тоника в аптекарскую баночку, завернул крышку и поместил пластиковую бутыль на прежнее место в холодильник. Баночку поставил, чтобы была под рукой, на край рабочего стола и принялся наконец выдвигать ящики, в которых Кальдер хранил всякую всячину вроде хмеля, а также свою антикварную форму для пилюль.

Все было чистым и опрятным, как прежде. Если он и изготавливал здесь капсулы, содержащие селен, я не нашел и следа.

С растущим разочарованием я быстро осмотрел каждый ящик. Пакеты семян: кунжут, тыква, подсолнух. Пакеты сухих трав, земляничных листьев, люцерны. Коробки пустых половинок желатиновых капсул, ожидающие наполнения.

Пустые неиспользованные баночки из-под пилюль. Все как прежде: ничего такого, чего я раньше не видел.

В нижнем, самом большом ящике еще лежали пластиковые мешки с хмелем.

Я растянул горловину одного и обнаружил то, что ожидал: остро пахнущий ворох. Затянул горловину, слегка встряхнул мешок, укладывая его на место, и увидел, что под мешками хмеля лежит коричневый кожаный портфель, обычного размера, толщиной дюймов шесть.

С чувством зря потраченного времени я вытащил портфель на поверхность рабочего стола и попробовал открыть. Обе защелки были заперты. Я выудил из кармана брюк связку отмычек и стал осторожно вертеть самой маленькой, пока механизмы не щелкнули.

Откинул крышку. Бутылок с собачьим шампунем я не нашел, но остальное заставило меня окаменеть. На первый взгляд содержимое принадлежало врачу: стетоскоп, фонарик-карандаш, металлические инструменты, все в соответствующих отделениях. Картонная коробка без крышки, где лежало четыре или пять крошечных тюбиков с мазью-антибиотиком. Большая бутыль с кучкой маленьких белых таблеток на дне; на этикетке длинное название, которое я еле разобрал, не то чтобы запомнить. Внизу в скобках — «мочегонное». Книжка бланков для рецептов, чистая, неиспользованная.

Вогнали меня в столбняк имя и адрес, отпечатанные на бланках рецептов, и инициалы, четко вытисненные золотом на коже под ручкой портфеля. Я.

А. П. — на портфеле. Ян А. Паргеттер — на рецептах. Ян Паргеттер, ветеринарный хирург, адрес в Ньюмаркете.

Его портфель, пропавший, когда его убили. Тот самый портфель.

Дрогнувшими пальцами я взял один из тюбиков с антибиотиком, несколько таблеток мочегонного и три бланка рецептов и присоединил к прочим трофеям.

Потом, чувствуя, что сердце колотится вдвое быстрее, чем прежде, проверил, все ли лежит на своих местах, прежде чем застегнуть портфель.

Открылась дверь. Я почувствовал и услышал это одновременно: дуновение ночного воздуха достигло меня вместе с шорохом. Я обернулся, думая, что один из работников Кальдера совершает поздний обход больницы, и гадая, как же объясню ему свое присутствие. И увидел, что объяснения не понадобятся.

Кальдер собственной персоной переступил через порог. Кальдер в ореоле кудрей, Кальдер, который должен быть за сотню миль отсюда и общаться с нацией с экрана телевизора.

Сперва он явно опешил, но удивление тут же сменилось жестким пониманием. Внимательный взгляд скользнул от бутылочки тонизирующей микстуры, стоящей на столе, к лежащему там же открытому портфелю ветеринара. Потрясение, неверие и гнев вдруг вспыхнули яростной реакцией, и он действовал с такой скоростью, что даже если бы я сообразил, что он хочет сделать, я все равно не успел бы увернуться.

Он вскинул руку и сорвал с кронштейна маленький красный огнетушитель, висевший рядом с дверью. На одном движении он замахнулся, красная луковичка огнетушителя на долю секунды заняла все мое поле зрения и с треском сшиблась с моим лбом. И сознание мое мгновенно померкло.

Мир вернулся, точно его разом включили: вот я без чувств, а в следующую секунду очнулся. Ни тебе серой мути оцепенения, ни искр из глаз, просто щелчок выключателя.

Я лежал на спине в какой-то зловонной соломе, в стойле, освещенном электричеством, а с высоты шести футов на меня подозрительно уставился гнедой жеребец.

С минуту я старался сообразить, как сюда попал: уж больно неправдоподобным было положение. Потом ко мне вернулось воспоминание о красном полушарии, ударившем меня между глаз, а потом разом вспомнился весь вечер.

Кальдер.

Я находился в стойле в конюшне Кальдера. Я находился здесь предположительно потому, что Кальдер перетащил меня сюда. Пока что. Пока — что?

Подбадривая себя мысленно, я попытался встать, но обнаружил, что сознание восстановилось полностью, а вот чувства — нет. Голова моя закружилась волчком, стены опрокинулись, серые бетонные блоки явно собрались обвалиться на меня. Тихо чертыхнувшись, я попытался еще раз, помедленнее, приподняться на одном локте, с трудом удерживая глаза неподвижными в глазных впадинах.

Верхняя половина двери стойла внезапно распахнулась, петли взвизгнули. В проеме показалась голова Кальдера; когда он увидел, что я очнулся, лицо его выразило смятение и испуг.

— Я думал, — сказал он, — что ты будешь без сознания... что ты даже не узнаешь. Я так сильно тебя ударил... ты должен был вырубиться. — Голос, выговаривающий эти невозможные слова, звучал совершенно естественно.

— Кальдер... — прошептал я.

Он смотрел на меня уже не с ненавистью, а как-то даже виновато.

— Мне жаль, Тим, — сказал он. — Мне жаль, что ты пришел.

Стены вроде бы приостановились.

— Ян Паргеттер... — шепнул я. — Это ты... убил его? Или не ты?

Кальдер извлек яблоко и рассеянно скормил его лошади.

— Мне жаль, Тим. Он был таким упрямцем. Он отказался... — Кальдер потрепал шею лошади. — Он не делал то, чего я хотел. Сказал, что с него довольно, он выходит из игры. Сказал, что остановит меня, понимаешь ли. Он на секунду задержал взгляд на лошади, а потом перевел на меня. — Зачем ты пришел? Ты мне нравился. Мне жаль, что все так случилось.