Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

6

Когда Киров и Петровский на стареньком трамвае добрались до окраины Ленинграда, где был завод «Электросила», уже прохрипел гудок, извещавший об окончании работы.

Парторганизаторы и студенты-свердловцы, ждавшие у проходной машину с делегатами съезда, удивленно посмотрели на пришедших пешком скромно одетых людей и не поверили, что они члены ЦК. И лишь после того как были предъявлены документы, их провели в помещение клуба, забитое рабочими. Сквозь шумную толкотню с трудом пробрались на сцену, где за красным столом сидело много людей и шел бурный спор.

Кирова и Петровского познакомили с представителем Московско-Нарвского райкома и парторгом завода Доброхваловым.

— Ну что же, можно открывать собрание, — сказал Петровский.

— Садитесь в президиум, товарищи, — сказал представитель райкома, высокий человек в очках, и встал перед залом: — Товарищи коммунисты! К нам прибыли члены ЦК, делегаты съезда товарищи Петровский и Киров.

В зале раздались аплодисменты, но на хлопающих зашикали, закричали.

— Тише, товарищи, тише! У нас деловое собрание. Представители прибыли, но собрание открыть мы не можем: нет кворума.

— Кончай волынку!

— Слыхали мы эти песни!

— Открывай собрание! — грозно загудел зал.

Представитель райкома поднял руку, выжидая тишины и, оглядев сидевших в первых рядах зиновьевцев, сказал внятно:

— Раз вы настаиваете — собрание считаю открытым. Слово имеет товарищ...

— Киров! — подсказал Петровский.

— Товарищ Киров! — объявил председательствующий и сел.

В темной рубашке с карманами на груди он вышел на трибуну и своим скромным видом не произвел особого впечатления на собравшихся, слыхавших бурные речи Зиновьева, Каменева, Троцкого. В зале даже послышался шепот удивления и некоторого разочарования.

Киров, спокойно поглядывая на собравшихся, ждал, пока они угомонятся, и, быстро оценивая обстановку, соображал, как и с чего начать.

«Громкими фразами их не удивить. Они слыхали всякое... Надо, как Халтурин, проще, прямее».

Киров приподнял руки, словно бы потянулся к собравшимся, и сказал негромко, но доверительно, взволнованно:

— Товарищи! Мы только что со съезда. Эх, если бы вы только видели, что это был за съезд!

Эти несколько фраз были сказаны так проникновенно, что в зале мгновенно притихли.

Киров, сотни раз выступавший перед большой аудиторией, сразу почувствовал, что лед недоверия растаял, даже удивился, что это произошло так быстро. Он кашлянул в кулак, подавляя волнение, и окинул взглядом зал. Все ждали, что он скажет дальше. И он понимал, что от этого «дальше» будет зависеть успех его выступления. И он решил продолжать так, как задумал еще в поезде, а потом в трамвае.

— Съезд решил вырвать нашу страну из иностранной зависимости, сделать ее индустриальной державой. Чтобы не капиталисты нам, а мы им диктовали свои условия. И сделать это можете только вы, рабочие — передовой руководящий класс России. Только на вас надеется съезд и Центральный Комитет партии.

Эти слова прозвучали как боевой клич, как страстный призыв, от которого никто не мог отмахнуться, как нельзя было отмахнуться в войске от грозного крика: «В атаку!»

Зал глухо вздохнул.

И по этому вздоху Киров безошибочно определил, что ему удалось завладеть аудиторией и что теперь с ней можно говорить проще, все будут слушать.

Киров опять кашлянул в кулак и заговорил спокойнее:

— Партия уже давно взяла курс на построение социализма в нашей стране, как завещал Ильич. И мы уже начали с вами строить социализм. Да, товарищи, начали! Скоро будем торжественно пускать первую в России Волховскую гидроэлектростанцию. Ее построили советские рабочие. Это и есть первая заметная веха на пути к социализму. Слава героям!

Тут уж зал не выдержал — грянули аплодисменты.

Киров заметил, что аплодирует большинство, и это успокоило его. Он окончательно уверился, что между ним и слушателями установился прочный контакт.

— Да, товарищи, мы с вами строим социализм. Строим горячо, вдохновенно! Уже заложили фундамент могучего каменного здания. Начали возводить стены. Работа кипит. А под ногами у нас путаются, мешают, разгуливают по лесам — руки в карманы — этакие франты. И говорят нам: «Бросьте! Ничего не выйдет. Надо вначале сделать революцию в Европе. Без Запада у вас кирпичей не хватит!..» И этак, знаете ли, то ногой, то рукой, то толстым задом сбрасывают с лесов кирпичи.

В зале засмеялись.

— А ведь нам с вами, товарищи, эти кирпичи надо на леса на горбу таскать.

— Надо гнать таких, которые мешают! — крикнул кто-то в зале.

— Правильно, гнать!

— Вот и съезд к такому же выводу пришел, — сразу откликнулся Киров. — К чему нас призывают эти путающиеся под ногами люди? Хотят снова отдать нашу страну в кабалу капиталистам. Дескать, России нужно выращивать хлеб да готовить сырье. А машины, мол, на Западе купим. А если они три шкуры за эти машины будут драть? Тогда как?

В зале опять сгустилась тишина.

— Вот я недавно разговаривал с одним крестьянином. Жаловался он, что тяжеловато живется. Я и спрашиваю: «А пошел бы снова работать на помещика. Он бы тебе новые машины дал». Мужичок почесал затылок, да и говорит: «Увольте, гражданин хороший. Мне Советской властью земля дадена. И я не желаю, чтоб на моем горбу помещик в рай ехал. А ежели машины потребуются — мне свой брат-рабочий руку протянет».

В зале заулыбались.

— Вот я и хочу спросить вас, товарищи: пойдем мы на поклон к капиталистам, как призывают зиновьевцы, или сами начнем делать машины и поможем своему брату-крестьянину?

— Поможем! Поможем! — дружно загудел зал.

Киров снова подался вперед, и голос его окреп, налился металлом.

— Разумно судите, товарищи! Ни Центральный Комитет партии, ни съезд и не ждали другого ответа от авангарда рабочего класса — питерского, ленинградского пролетариата. Вы, ленинградские рабочие, — гордость русского рабочего класса! Вы не можете поддерживать предателей революции. Ведь Зиновьев и Каменев, как вы помните, выдали Временному правительству партийную тайну — дату начала революционного восстания. Они и сейчас предают партию.

Зал гневно загудел.

— От имени Центрального Комитета я призываю вас, товарищи, осудить зиновьевско-каменевскую оппозицию и одобрить генеральную линию партии, взявшей курс на индустриализацию страны, на социализм! Да здравствует Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков! Да здравствует наше победоносное движение к социализму!

В зале грянули аплодисменты, и Киров сошел с трибуны, уверенный в полной поддержке электросиловцев.

Однако только он сел за стол, как на трибуну вбежал человек в расстегнутом пальто и начал выкрикивать оскорбительные слова.

— Долой! Ему не давали слова! — закричали в зале.

— Гоните двурушника в шею!

— Вон подпевалу Зиновьева!

Но председательствующий встал и зазвонил в колокольчик.

— Товарищи! Спокойно. У нас партийная демократия. Мы не должны зажимать рот.

Киров подвинулся к Петровскому:

— Может, вы выступите сейчас, Григорий Иванович?

— Подождем. Надо дать выкричаться зиновьевцам. Рабочие сами их погонят... А уж потом я, в заключение...

В зале немного утихло, но все же продолжали гудеть, выступающего никто не слушал.

Боясь полного провала оппозиции, председательствующий предоставил слово парторганизатору «Электросилы» Доброхвалову, надеясь, что он урезонит своих.

Тот начал издалека и добился относительной тишины. Но как только он заговорил о Зиновьеве, зал грозно загудел.

Председательствующий выпустил еще одного зиновьевского говоруна, но того просто стащили с трибуны, и слово попросил Петровский.

Степенный, уже не молодой, с бородкой и в очках, он заговорил неторопливо, сдержанно. Рассказал, как сам много лет был рабочим в Екатеринославе, как прошел через ссылку и тюрьмы, как выступал, защищая рабочих в Государственной думе. Потом перешел к событиям дня и, очень кратко сказав о решениях съезда, зачитал обращение съезда к коммунистам Ленинграда. Этим было окончательно сломлено сопротивление зиновьевцев. Резолюция, осуждающая зиновьевско-каменевскую оппозицию и приветствующая курс партии на индустриализацию и социализм, была принята подавляющим большинством.

Вернувшись с завода и поговорив с товарищами о делах дня, Киров сел к столу, заглянул в блокнот, где были наметки предстоящих дел, и, найдя пометку: «Написать Орджоникидзе», сел за письмо.

Комаров как-то показал ему записку Орджоникидзе, присланную из Москвы ленинградцам.

Киров прочел ее дважды:

«Дорогие друзья! Ваша буза нам обошлась очень дорого: отняли у нас товарища Кирова. Для нас это очень большая потеря, но зато вас подкрепили как следует. У меня нет ни малейшего сомнения, что вы там справитесь и каких-нибудь месяца через два все будет сделано.

Киров — мужик бесподобно хороший, только кроме вас он никого не знает. Уверен, что вы его окружите дружеским доверием. От души желаю вам полного успеха.

Крепко жму ваши руки.

Ваш Серго.

Р. S. Ребята, вы нашего Кирыча устройте как следует, а то он будет шататься без квартиры и без еды.

Целую всех. Серго».

«Как тепло написал Серго. Он истинный друг. Даже попросил устроить с квартирой. Знает, что я не буду с этим возиться... А я вот до сих пор не смог ему черкнуть. Теперь уж он, наверное, в Тифлисе. Напишу туда».

Киров достал ручку с вечным пером, взял бланк — «Центральный Комитет Азербайджанской Коммунистической партии (больш.)» — и начал писать:

«Дорогой Серго!

Как и следовало ожидать, встретили здесь не особенно гостеприимно. Особенно потому, что мы сразу пошли по большим заводам... Понятно, что губкомщики и райкомщики лезут на стену. Они хотят, чтобы их разогнали. Мы же думаем, что это нарушило бы основные правила демократии. В общем обстановка горячая, приходится много работать, а еще больше драть глотку... Все приходится брать с боя. И какие бои! Вчера были на «Треугольнике», коллектив 2200 человек. Драка была невероятная, доходило до мордобития!.. Собрания изводят, голова идет кругом...»

Дописав письмо Орджоникидзе, он еще черкнул несколько строчек жене и, попросив дежурную разбудить ровно в восемь, лег спать.

Однако сон не шел. Через полчаса он включил свет и развернул «Красную газету». Пробежав несколько абзацев, скомкал ее и бросил в корзину. ««Ленинградская правда» стала другой, а эта все выгораживает зиновьевцев...»

Достав со стола блокнот, он сделал пометки: «Договориться с ЦК о переводе Чагина из Баку редактором «Красной газеты»». Потом потушил свет, лег, сразу уснул...

Глава тридцать вторая