Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

Одним из последних, получивших от Бориса квитанцию на вывезенный лес, по которой следовало получить деньги в шкотовской конторе, был Андрей Пашкевич. Взяв у Бориса квитанцию, он, прощаясь с ним за руку, сказал:

– А ты ведь, Борис, с моей сестрой Катериной, кажется, хорошо знаком, да и Милка тебя хорошо знает, чего же ты к нам никогда не зайдёшь? Ведь вы с Катькой-то, кажется, даже в одной ячейке состоите? Заходи!

Нечего и говорить, сколько радости доставило это приглашение Борису, но столько же и смущения оно вызвало. Он покраснел и сумел лишь невнятно пробормотать несколько слов благодарности за приглашение. Андрей усмехнулся:

– Да ты не красней, как красная девица, я ведь тебя не на свадьбу приглашаю. Приходи запросто, с семьёй нашей познакомишься, с мамой нашей, она ведь с твоей мачехой-то знакома. Мама наша – замечательная женщина, она хоть и не грамотная вовсе, а ум у ней такой, что у иной грамотейки не найдёшь!

Такое дружеское тёплое приглашение ещё больше смутило Бориса, и в то же время как-то сразу вызвало глубокое уважение к этому простому, но, очевидно, очень доброму и разумному человеку.

Предполагалось, что утром следующего дня Борис отправится вниз по реке, проверит, как работают сплавщики на её участках, и присоединится к Демирскому. Но вечером перед его отъездом в их домике неожиданно появился гость. Это был китаец Ли Фан Чин, которого около года назад приняли в комсомол в шкотовской ячейке и которого ребята в своей среде называли просто Ли. Раньше он работал инструктором в райисполкоме по работе среди восточных трудящихся, а с этого года был назначен председателем только что организованного профессионального Союза работников земли и леса. Союз этот объединял батраков, имевшихся у отдельных крестьян, сельхозрабочих на госпредприятиях, рабочих и служащих лесной промышленности. Большинством были китайцы, поэтому и руководить райкомом этого профсоюза поручили китайцу.

Ли окончил совпартшколу, и в этом году его приняли в кандидаты РКП(б). Он хорошо говорил по-русски, знал несколько наречий китайского языка (ведь известно, что китайцы из Шаньдуна почти не понимают своих соотечественников из Пекина) и вообще, считался толковым и серьёзным работником. Внешне он почти не отличался от тех китайских рабочих, с которыми Борису пришлось провести всю эту зиму. Конечно, одет он был по-европейски, также и подстрижен, а лицо его показывало значительный ум и развитие. Он имел выпуклый большой лоб и густые чёрные брови.

За эту зиму, постоянно общаясь с китайцами, многие из которых совершенно не знали русского языка, Борис волей-неволей освоил наиболее обиходные фразы по-китайски, собственно, шаньдунского наречия, на котором разговаривали почти все рабочие. К весне он уже мог объясниться с любым китайцем: спросить его имя, произвести вместе с ним подсчёт брёвен (считать он научился по-китайски и по-корейски до 100), спросить дорогу, указать, куда нужно идти, узнать и ответить на вопрос, сколько сейчас времени, попросить или предложить закурить, спички и так далее.

Ли, знавший Бориса раньше, встреченный приветствием на родном языке, был приятно удивлён, и побеседовав с ним некоторое время, предложил ему серьёзнее заняться изучением китайского языка. Борис пообещал это сделать, но конечно, не выполнил.

Ли, приехавший на участок, чтобы принять в члены профсоюза, а попросту, записать в него, прежде всего, десятников, а затем и всех рабочих, и выбрать из них местком, привёз с собой и распоряжение Озьмидова об откомандировании Б. Алёшкина в распоряжение шкотовской конторы Дальлеса.

Борис, хотя и удивился такому распоряжению, но, чего греха таить, в то же время и обрадовался. При всём хорошем отношении к нему со стороны Демирского и их нового товарища Томашевского, при том, что он получил за эту зиму много полезных практических навыков, жизнь в лесу с возможностью отлучаться и быть среди своих комсомолят лишь раз в две недели ему наскучила. Да и с Катей перевод в Шкотово позволял видеться ежедневно!

Утром следующего дня Борис, написав записку Демирскому и распрощавшись с Томашевским, уже ехал на попутной подводе в Шкотово. Там он выяснил, что его откомандирование вызвано следующими обстоятельствами. Во-первых, предстояла районная конференция РЛКСМ, и секретарь райкома Смага требовал, чтобы Алёшкин, как член бюро райкома, находился во время подготовки к этой конференции, то есть в течение двух недель, обязательно в Шкотове. Во-вторых, заготовки леса окончились на всех участках, а их было около полутора десятков. Но по каждому участку нужен был подробный отчёт, а большинство десятников были недостаточно грамотны: отчёт для них приходилось составлять в конторе. Это требовало увеличения штата конторы опытными людьми. Конечно, Алёшкина, имевшего среднее образование, да ещё окончившего курсы, относили к числу таких специалистов, и он должен был помочь многим из десятников грамотно и, главное, верно (математически) составить отчёты. Этим он и занялся с первого же дня приезда в Шкотово.

Райком ему поручил провести обследование нескольких комсомольских ячеек близлежащих сёл – Майхэ, Андреевки, Многоудобного и Романовки. При проведении подсчётов по участкам ему было необходимо побывать во многих сёлах Шкотовского района, в том числе и в тех, где он должен был проверить деятельность комсомольских ячеек. Так как объезды участков требовалось произвести возможно быстрее, то Озьмидов выделил в распоряжение Алёшкина специальную верховую лошадь. Это была небольшая гнедая кобылка, очень хорошо ходившая под седлом. Поездки, которые пришлось совершить Борису, доставили ему даже удовольствие.

Алёшкину выпала и ещё одна довольно хлопотная задача: нужно было разделить шкотовскую ячейку РЛКСМ, достигшую к этому времени численности уже более полутораста человек, на более мелкие, соответственно производственному признаку состоявших в них комсомольцев. На бюро райкома приняли решение разбить ячейку на следующие:

1) шкотовскую сельскую ячейку

2) ячейку РЛКСМ при конзаводе

3) ячейку при железнодорожной станции

4) ячейку совторгслужащих при райисполкоме и

5) ячейку при ШКМ.

Разделение это требовало большой организационной работы: помимо составления списков комсомольцев для каждой ячейки, нужно было в каждой из них провести организационные собрания, избрать бюро или секретаря, всё это возложили на Бориса Алёшкина. Осложнилось это разделение и тем, что волей-неволей иногда приходилось разделять некоторых друзей, разбивать сложившиеся группы и товарищества, а это вызывало и протесты, и споры. В этой работе большую помощь Борису оказали Нюська Цион, Гриша Герасимов и Катя Пашкевич.

Естественно, что в это время Борис и Катя виделись и проводили время вместе всё чаще. Они вполне официально могли быть друг с другом неопределённо долгое время – у них была общая работа. Кроме комсомольцев, также разбили на части и пионерский отряд, создали три отряда:

1) при ШКМ

2) шкотовский сельский и

3) при конезаводе.

После районной конференции, прошедшей, судя по отзывам райкома РКП(б), очень плодотворно, Бориса Алёшкина снова избрали членом бюро райкома РЛКСМ.

Надо сказать, что при разделении шкотовской ячейки РЛКСМ Бориса оставили секретарём сельской ячейки, а Катю назначили вожатой сельского пионеротряда. Это положение позволило им встречаться ещё чаще: теперь они бывали вместе не только по вечерам в клубе, на собраниях или в кино, но и днём, выполняя ту или иную работу по подготовке собрания или сбора отряда. Оба они состояли и в редколлегии комсомольской стенной газеты, оформлялась газета, в основном, ими. Для этой работы они обычно собирались вдвоём и лишь иногда втроём в одном из свободных помещений ШКМ и проводили вместе несколько часов. Конечно, откровенно говоря, часто это совместное пребывание в течение нескольких часов в одной комнате, за одним столом, не всегда бывало необходимо, а лишь служило предлогом для очередного свидания.

Почти сразу же по приезде Бориса из леса, Катя рассказала ему об отзывах, полученных о нём от её брата Андрея:

– Уж больно он тебя расхваливал! И такой-то ты, и сякой-то! И всё-то ты знаешь, и всё-то умеешь. Только ты не задавайся, я ему сразу сказала, что ты хвастун ужасный, но мама о тебе мнение после его рассказов изменила, зато девчата – и Женя, и Тамара, и даже Верка – меня тобой прямо задразнили, прохода не дают! Как только увидят тебя с Мурзиком на железнодорожной линии, так бегут домой и орут во всё горло: «Катька, вон твой-то идёт, опять тебя высвистывает». Не ходи ты, ради Бога, у наших на виду, не мозоль им глаза, ведь ты уже знаешь, что я всё равно сама выйду! Да, ты знаешь, как они тебя дразнят? – «Индюк!» Так у нас одну лошадь зовут, а Андрей, он ведь большой насмешник, сказал, что ты на эту лошадь похож. Ну а девчонкам только скажи, они сразу подхватят, так и кричат: «Вон твой индюк пошёл!»

Этот разговор между Катей и Борисом происходил при очередном их прощании у ворот её дома. Она уже переступила одной ногой через порог калитки и, придерживая её рукой, повернулась к нему и вглядывалась в его лицо, видимо, стараясь увидеть, какое впечатление произвёл на него её рассказ о смешном прозвище, данном ему сёстрами. А Борису было всё равно, как бы его ни называли и как бы ни дразнили, только бы иметь возможность вот так стоять напротив неё, вблизи её лица, и глядеть в эти милые лукавые глаза. Они уже договорились о завтрашней встрече, и Катя вот-вот скроется в своём дворе, и вдруг Борису неудержимо захотелось поцеловать Катю в её полураскрытые губы, то складывавшиеся в насмешливую улыбку, то шевелившиеся при произнесении ею прощальных слов, в содержание которых он даже не вдумывался. Это его желание было настолько велико, что прежде, чем он успел подумать, уже схватил её за голову и, с силой притянув к себе, крепко поцеловал в эти твёрдые, чуть влажные и такие горячие губы. Катя, не ожидавшая подобного нападения, привыкшая управлять поведением своего спутника, была напугана, ошеломлена и растеряна настолько, что в первые несколько мгновений не только не оказала ему никакого сопротивления, но даже машинально ответила на поцелуй. Но уже через несколько секунд она пришла в себя, и на Борину голову и спину посыпался град ударов её маленьких, но твёрдых и сильных кулачков. Однако это на него не произвело никакого впечатления: он продолжал держать её голову руками и прижимать её губы к своим всё крепче и крепче. Наконец, Катя опомнилась окончательно: она с силой упёрлась руками в грудь парня, оттолкнула его и вырвалась из его рук. Толчок оказался таким сильным, что Борис не удержался на ногах и с размаху шлёпнулся, сел на слегка подмёрзшую грязь.

– Дурак!!! – сердито крикнула девушка.

Но увидев, в каком положении оказался её незадачливый поклонник, не выдержала – рассмеялась и, закрывая калитку, ещё раз крикнула в сторону поднимавшегося парня, только уже не сердито, а, скорее, насмешливо и даже, пожалуй, ласково:

– Ну и дурак же ты, Борька!

С этими словами она захлопнула калитку, и Борис слышал, как Катя быстро побежала к дому, всё ещё смеясь. Поднявшись, он отряхнул прилипшие к штанам комочки грязи и некоторое время постоял у ворот. Однако открыть калитку он не решился. Он чувствовал себя безмерно виноватым и, хотя этот неожиданный и для него самого поцелуй доставил ему неизъяснимое удовольствие, он очень боялся, что обидел Катю, и та может прекратить с ним всякое знакомство.