Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

3

К демонстрантам Сергей с друзьями присоединился в тот момент, когда шествие остановили полицейские и казаки. Студентам пришлось отступить...

Вернулись домой проходными дворами.

В виде протеста за разгон демонстрации друзья сговорились восьмого ноября объявить «негласную забастовку» — не писать письменную работу по закону божьему.

Их призвали отвечать устно. Но они решительно отказались, сказав, что не готовы. Об этом инциденте тут же было доложено начальству.

Но Костриков, Асеев и Яковлев, презрев опасность, отправились в театр, где давался благотворительный концерт в пользу студентов. Знали, что там должны были исполняться революционные стихи и песни.

Они благополучно пробрались на галерку, но в антракте спустились вниз и наткнулись прямо на инспектора Широкова. Тот был с дамой. Ответив на приветствие ребят, он прошел мимо, не выразив недовольства, но, увидев в буфетной надзирателя Маркова, отвел его в сторону:

— Как попали сюда эти смутьяны Асеев, Костриков и Яковлев?

— Они наказаны. Им не было разрешено...

— Немедленно отправить домой!

— Слушаюсь. Будет исполнено, — прошептал угодливо надзиратель и бросился на галерку.

Друзья, не досмотрев концерта, ругая Широкова, вернулись домой...

Утром, только все трое разделись в шинельной, их провели к инспектору.

— Мальчишки! Смутьяны! Обманщики! — закричал Широков. — Позорите училище, показываете дурной пример. В карцер! Немедленно в карцер!

Друзей отвели в подвал и заперли в каменном каземате с крохотным решетчатым окном. Распространился слух, что готовится приказ об исключении их из училища. Ребята заволновались, собрались в коридоре, побежали на второй этаж, но ни директора, ни инспектора не оказалось.

Кто-то подал мысль идти к директору на квартиру. И вот все, и старшие и младшие, высыпали на улицу, шумной толпой двинулись к розовому особняку.

— Затянем «Марсельезу», господа!

— Нет, нет, не то... Споем ему «Вечную память».

— Правильно! Запевайте! — И все дружно затянули заупокойную.

Директор забился в дальнюю комнату. А когда «бунтовщики» разошлись, отправился к городскому начальству...

В обед в карцер принесли кувшин с водой и по куску черного хлеба. Окованная железом дверь захлопнулась.

— Да, дела, — вздохнул Яковлев, — ежели вышвырнут из училища, придется плохо. Без аттестата никуда не возьмут.

— Ничего, с голоду не умрем, — усмехнулся Асеев. — Где-нибудь пристроимся.

Сергей ходил по камере, думал. Ему вдруг представилось, что их исключили и он, среди зимы, вернулся в родной город.

«Нет, к черту! Если выгонят, в Уржум не поеду. Бабушка умрет со стыда. А сестры? А Юлия Константиновна?.. А Вера? Нет, надо как-то улаживать дело...»

Когда стемнело, в окно кто-то бросил записку. Развернули, прочли шепотом:

«Не унывайте, хлопцы. Мы — за вас! Всем училищем ходили к директору. Возле дома пропели «Вечную память». Исключения не допустим...»

Друзья, взглянув друг на друга, заулыбались. Как-то вдруг отлегло от сердца.