Рабиндранат Тагор [без илл.]

8. Человек и судьба

Когда в позднем возрасте Тагора спросили, какова его "лучшая черта", он ответил: "Непоследовательность". Когда его спросили, каков его "главный недостаток", он ответил: "То же самое". Он мог позволить себе непоследовательность, потому что всегда был правдив. Он верил в свой талант и не боялся вступить на нехоженые пути, отворачиваясь от прежних свершений и достижений, по зову своего Джибондеботы. В письме, датированном 8 мая 1893 года, Тагор утверждал: "В моих стихах я не сказал ни одного ложного слова". Но именно поэтому в его поэзии так поражает переплетение, казалось бы, несовместимых, будто спорящих друг с другом, настроений и идей.

"Поэтам позволительно лгать", — сказал Плиний Младший. И действительно, подлинно правдивый человек временами кажется лжецом, а тот, кто всегда уверяет в своей правдивости, наверняка обманщик. Рабиндранат ненавидел базарный гам и суету, но они неудержимо влекли его.

Беспокойство носилось в воздухе эпохи. В стране пробуждалось национальное самосознание. Английская администрация становилась все более нервной и раздражительной, мрачные предчувствия тяготели над ней. Под плащом мнимой благожелательности уже звенел кинжал. В 1898 году был принят законопроект о подрывной агитации, последовал арест замечательного ученого-патриота Тилака.

Поэт не мог молчать, накануне утверждения законопроекта он выступил с речью на собрании в Калькутте. Речь называлась "Задушенные". Он поднял мощный голос протеста против репрессивной политики администрации и принял активное участие в создании денежного фонда защиты Тилака. Вскоре в Калькутте разразилась эпидемия чумы. Тагор помогал организовать медицинскую помощь для жертв ужасной эпидемии. Поэт превращался в лекаря недугов своего народа, в верховного жреца его национальных стремлений не только своими страстными проповедями, но и практической помощью в борьбе.

Его произведения этого периода — баллады, повествовательные стихи и драматические сцены, воссоздающие славное прошлое страны, ее великое наследие. Эти произведения понравились бы Платону. В своей "Республике" греческий философ высказывал мнение, что "гимны богам и восславление подвигов — вот единственные виды поэзии, позволительные в нашем государстве. Потому что если разрешить лирическую поэзию, то государством нашим будут править удовольствие и боль, а не закон".

Два главных сборника этого периода, "Котха" ("Предания") и "Кахини" ("Баллады"), стали хранилищем легенд и исторических сведений, выбранных из индийской классики, из буддийских преданий, из летописей раджпутов[61] и сикхов. Лирический поэт, драматург и рассказчик объединили свой талант. Некоторые из этих произведений — жемчужины наследия Тагора, их высоко ценят и стар и млад.

Он обладал умением постичь драматические возможности ситуаций, которые лишь бегло упомянуты на страницах классических произведений. Перевод не может донести весь блеск страсти и музыку стиха, но все же даст представление об общем направлении его поэзии, о растущем интересе Тагора к главным нравственным и духовным ценностям народа.

Привлек его внимание и сюжет буддийской легенды о монахе по имени Упогупто, ученике Будды. Юный прекрасный монах спал на земле за пределами городских стен Матхуры, вдруг что-то ударило его в грудь, и он, вздрогнув, проснулся. Это прекрасная куртизанка Вассавадатта наступила на него в темноте — она спешила на любовное свидание. Она осветила монаха фонарем и, увидев, как он прекрасен, стала просить его пойти в ее дом, ибо не подобает такому красивому юноше спать на жесткой земле. Монах взглянул на нее и мягко отвечал: "О гроздь очарований, мое время еще не пришло. Когда придет пора, я сам явлюсь к тебе". Прошло время, и однажды, когда монах проходил мимо городских стен, он увидел больную женщину, беспомощно лежащую на земле. Прекрасная куртизанка заболела оспой, и горожане, испугавшись заразы, изгнали ее из города. Монах положил голову женщины себе на колени, смочил ее губы водой. Женщина открыла глаза и спросила: "Кто ты, о милосердный?" Он отвечал: "Вассавадатта, теперь я пришел к тебе на свидание".

Но "гимны богам и восславление подвигов" не могли полностью удовлетворить поэта-лирика. В это время он создал три тома лирических стихов, каждый из которых стал вехой в развитии литературы его страны. Что бы ни говорил Платон, а муза лирической поэзии была для Рабиндраната его первой и последней любовью.

В первом стихотворении лирического сборника "Колпона" ("Фантазии") он говорит о своей неодолимой тяге к простору, заклинает свой дух не прекращать полета?

Пусть медленно-медленно сходит сумрак на дальний прах,И, словно по знаку, песнь онемела.Пусть не встречу я друга в пустых и чужих небесах,Пусть истомленно коснеет тело.Мантры беззвучно бормочет великий страх,Мгла — от востока и до заката…Птичка, ослепшая птичка, душа,Помни, что ты — крылата![62]

Есть в книге чудесные стихи о природе, особенно замечательна ода, посвященная "Концу года". Год в Бенгалии заканчивается в апреле, когда дуют горячие ветры и песчаные смерчи яростно проносятся по равнине, а за ними следует милосердный ливень. В такой день и написано это стихотворение, и читатель может расслышать в его страстном ритме судорожную ярость Духа времени, разрушающего старое и приносящего новое. Инстинктивная, языческая любовь поэта к природе, его жадный чувственный восторг перед разнообразием ее настроений обременены ныне печальными размышлениями.

В нескольких стихотворениях поэт предчувствует духовный кризис, ожидающий его. Господин жизни все больше становится Господином всего и требует поклонения. "Я бросил мое сердце в этот мир, ты поднял его и сделал своим. Я искал печали, вообразив, что это радость: ты обратил в радость мою печаль".

Но язычник не откажется с легкостью от своего Пана, любящий жизнь не отдаст свои бесчисленные привязанности ради самозабвенного аскетизма. По легкосердечию настроения, по игре мысли и живости языка, по утонченной любви к жизни Тагор никогда не создал ничего лучшего — ни раньше, ни позже, — чем сборник стихов, завершивший сороковой год его жизни. Он словно предчувствует, что половина жизни миновала. Перед наступлением второй половины, более величественной, но и более печальной, он пережил краткий промежуток в полном забвении и беззаботном наслаждении летящими мгновениями жизни. Книга так и названа "Кхоника", что означает "Мгновения". Он взял на себя неслыханную доселе смелость свободно применить разговорный язык с его сокращениями звуков, и в результате стих обрел такую силу, энергию и музыку, что именно этим сборником Тагор открыл будущее бенгальской поэзии. В языке народа он обрел свой подлинный язык и сделал его языком литературы.

Однако изысканные излияния высокого духа, щедрая чувствительность и беззаботность лишь прощальный дар уходящему столетию. Его дар новому столетию совершенно иной. Два новых сборника стихов, последовавших друг за другом, противоположны по духу. Сборник "Кхоника" помечен концом 1900 года, а "Нойбеддо" ("Дары") — началом 1901 года. В "Дарах" — сто стихотворений, написанных примерно за столько же дней. Вместо веселого художника-бродяги "Мгновений" здесь перед нами предстает подвижник. В стихах уже нет места ни высокому полету воображения, ни легкости мысли, ни эмоциональным всплескам или ритмическому разнообразию.

Нагая душа смиренна и говорит тоном конечной простоты.О жизни владыка, о царь вселенной!Руки к тебе простирая с мольбой,Я неотступно и неизменноБуду стоять перед тобой.[63]

Поэт понял свою беспомощность, теперь он ждет света от своего Господина. Все остальное существует лишь потому, что существует Он. "Пусть твоя лампа будет гореть в моем доме. Моя лишь греет воздух и чадит". Поэт больше не боится боли. "Если дверь в мое сердце заперта, взломай ее, но не уходи. Если зов твой не может пробудить меня, разбуди меня ударом молнии". Страх искажает истину. "Я вглядываюсь в твою безмерность в ней нет и следа печали, боли или одиночества. Смерть обретает свою маску ужаса, боли и печали только тогда, когда, отвернувшись от тебя, я обращаю лицо к своей темной сути". Он не стыдится своего прошлого: даже в его беззаботные дни были моменты, которые обессмертило прикосновение Бесконечного: "Те скоротечные минуты, помеченные твоей рукой, сохранились, и, коротая время в детских забавах, я слышал твои шаги — их музыка звучит во всем мире, в музыке солнца и луны". Он будет терпеливо ждать, приемля все сущее, потому что знает, что "твои века текут за веками, совершенствуя дикий цветок".

Именно здесь лежит краеугольный камень его духовной философии — он обретет абсолют в самом себе, но не как Сверхсущество, удаленное и самопогруженное, уводящее людей от реального мира. Даже в этих переживаниях он не станет отворачиваться от реальной жизни. "Для меня избавление не в самоотречении. Я чувствую объятия свободы в тысяче восторженных связей с бытием". Любовь не противоречит долгу, наоборот, она освобождает долг от его тяжести и делает радостным то, что было трудным. Любовь к абсолюту и любовь к людям, как впоследствии доказывал Ганди, дополняют и оправдывают друг друга. Вера и патриотизм неразделимы в этих стихах. Гимн божеству становится молитвой своему народу. Он — патриот, но не националист. Идеал, который он ставит перед своей страной, может быть идеалом любого другого государства, на него могут откликнуться патриоты любой страны, вне зависимости от расы, национальности и веры.

Но никакой идеал не может быть достигнут без борьбы, и он молит Отца человечества:

Где души бестрепетны, где челоВсегда приподнято и светло,Где всю вселенную стены оградНа узкие улицы не дробят,На комнаты, лестницы и дворы;Где речи свободны, сердца щедры;Где вдохновеньям дано цвести,Где раскрываются все пути;
Где предрассудков мертвая мглаПорывы и чувства не оплела;Где правду не делят, где ты одинИ мыслей и радостей властелин, —От долгого, тяжкого сна наконецТы Индию нам разбуди, отец![64]

Какой более совершенный идеал мог бы предложить своему народу любой патриот, любой подвижник? Он не просил для своей страны иных богатств, иных сокровищ, кроме богатства знания и сокровищ свободы. Он не терпел тех "патриотов", которые обвиняли только иностранцев во всех невзгодах своей страны и представляли свой народ как невинную жертву. Он предупреждал их, что "те, кто творит зло, и те, кто смиренно страдают от него, и палач и жертва — оба они одинаково виноваты в глазах Господа и заслуживают презрения".

Очень важное стихотворение, в котором он осуждает национализм как "самолюбие народов", написано в последний день минувшего столетия. Англо-бурская война принесла глубокое разочарование в претензиях западных демократий, Тагор увидел в ее кровавой резне опасное предзнаменование будущих мировых побоищ. "Последнее солнце века"

горит в облаках кровавых.Праздник сегодня злых и лукавых.Оружье о смерти поет, звеня…Цивилизация! О змея!Черная ненависть напиталаЯдом смертельным скрытое жало,Зависть в сердцах породила гнев,И люди сражаются, озверев.