Рабиндранат Тагор [без илл.]

10. Гражданин мира

Лучшим подарком, который привез Тагор из своей поездки в Англию, были не почести, осыпавшие его, — большие почести в конце концов становятся большой обузой, — а дружеские отношения, которые он завязал со многими замечательными мыслителями Запада. Они расширили его гуманистическое мировоззрение, они углубили его понимание интеллектуальных и духовных потребностей, побудивших западную культуру к ее великим достижениям. Отныне он стал осознавать себя гражданином мира. Не потому, что приобрел всемирную известность, а потому, что переживал и тревожился за весь мир. Среди всемирных знаменитостей можно немало назвать таких, кто бранил весь мир или же не видел дальше своего носа. А Тагор сделал судьбу мира своей собственной судьбой, он чувствовал боль, если в любой части света царили страдание и несправедливость. Эта всемирная совесть, голос которой не замолкал в его душе, часто обрекала его на непонимание даже в родной стране.

В то время он встретился с двумя замечательными англичанами — Чарлзом Эндрюсом и Уильямом Пирсоном, которые стали его друзьями и приняли участие в деятельности школы в Шантиникетоне, О первой встрече Эндрюса с Тагором в тот вечер, когда Йитс читал вслух "Гитанджали", уже упоминалось в предыдущей главе. Пирсон происходил из старинного гугенотского рода с твердыми традициями христианского благочестия и духовной независимости. Он изучил философию в Оксфорде и ботанику в Кембридже и приехал в Индию в составе образовательного отдела британской миссионерской организации. Но оба они, и Эндрюс и Пирсон, порвали со своей миссионерской организацией, чтобы не стеснять свою свободу в служении людям. Эндрюс писал: "Тагор открыл понимание красоты, которую я видел духовными очами. Оно простиралось далеко за пределы этого временного и материального мира. Он взломал тесные рамки внешних форм, державшие меня в заточении, и выпустил меня на волю". Эндрюс познакомил своего друга Пирсона с Тагором и со школой в Шантиникетоне, с ее атмосферой свободы и преклонения перед жизнью. Оба они стали соратниками Тагора и его друзьями на всю жизнь.

26 декабря 1913 года на специальном собрании Калькуттский университет присвоил Тагору степень доктора литературы "honoris causa".[78] Так завершился этот год, полный событий и волнений, богатый почестями и наградами, но бедный творческими достижениями, — это был единственный год, когда новые книги Тагора не появились на бенгали, языке его творчества. Три книги, изданные в Лондоне, "Садовник", "Полумесяц" и "Читра", состояли из переводов его старых произведений. Впрочем, за год он написал несколько песен, некоторые во время пребывания за рубежом, другие в Индии. Единственная песня, написанная в Соединенных Штатах в начале года, знаменательна тем, что в ней возникает образ купли-продажи. Поэт воображает себя торговцем. Король грозит силой отнять его товары, престарелый миллионер предлагает купить их за золото, прекрасная дева соблазняет его своей улыбкой, но ноша остается до тех пор, пока ребенок, играющий раковиной, не дергает его за рукав, заявляя: "Все это мое!" Поэт освобождается от своей ноши, отдавая свои товары без всякой платы ребенку, чтобы он с ними играл.

Он продолжал сочинять песни (слова и музыку), и они составили в 1914 году два тома "Гитимолло" и "Гитали". Среди них есть песни, написанные Тагором в том же возвышенно-духовном ключе "Гитанджали", хотя их настроение изменилось. Его вера обрела твердость, уверенность в судьбе человека стала крепче, а приятие жизни и ответственности за нее — более радостным. Как он говорит в одной из песен, все тернии жизни обретут смысл, когда роза наконец расцветет. В определенном смысле песни Тагора — это его величайший дар своему народу. Не только потому, что их радость могут разделить и грамотные и неграмотные, юные и старые, но и потому, что в них, в простых и прекрасных словах, он выразил тончайшие оттенки настроений и чувств. Это его "приношения" в истинном смысле слова, сокровенные шепоты его души, эхо которых прозвучало на весь мир.

Тоска по древним временам, владевшая им в первые годы столетия, теперь исчезла, победила его вера в поступательное движение жизни, в свободное общение умов. Это видно из письма, которое он написал Стерджу Муру 1 мая 1914 года. "Наша школа закрылась, и после долгих месяцев ежедневных занятий наконец я предоставлен самому себе. Я снова взялся за Вашу книгу "Ласковое море", закончив ее в один присест. Вам будет трудно представить это наше палящее летнее небо, когда жаркие порывы ветра время от времени волнуют свежие зеленые листья дерева, название которого Вам ни к чему. Все это так непохоже на климат и страну, где были написаны Ваши стихи! В Ваших стихах я чувствую окружающую Вас природу. В них — скромность Вашего неба, зажатость Вашей жизни в домах и общее ощущение силы, готовой противостоять судьбе. Здесь, на Востоке, прозрачная тишина наших темных ночей, сияние полуденного солнца, переплавляющееся в нежную голубую дымку над горизонтом, заунывная музыка жизни, которая ощущает, что плывет в Бесконечности, и кажется, шепчет в Ваши уши какую-то великую тайну существования, которая невыразима словами.

И все-таки — тем более — Ваша литература ценна для нас. Неустанная хватка за жизнь, которую Вы никогда не ослабляете, определенность Ваших целей и надежная уверенность в вещах, которые находятся перед Вами, вдохновляют нас сильным ощущением реальности, которое так необходимо для целей искусства и жизни. Литература какой-либо страны создается не только для внутреннего потребления. Ее ценность заключается в том, что она совершенно необходима и для чужих земель. Я думаю, что Западу повезло, что он воспринял дух Востока через посредство Библии. Она увеличила богатство Вашей жизни, поскольку так чужда Вашему темпераменту. С течением времени Вы можете отбросить некоторые из ее доктрин и учений, но она сделала свое дело — она создала возможность выбора в интеллектуальной сфере, возможность, которая так необходима для всякого жизненного роста. Западная литература приносит нам такую же пользу, добавляя в нашу жизнь посторонние элементы. Некоторые из них дополняют, а другие противоречат нашим тенденциям. Это то, что нам необходимо.

Нас недостаточно очаровывать или изумлять, — мы должны пережить потрясение и боль. Поэтому мы ищем в Вашем творчестве не то, что артистично, но то, что ярко и сильно. Именно поэтому Байрон оказал такое огромное влияние на нашу молодежь прошлого поколения. Шелли, несмотря на свой туманный идеализм, встряхнул, пробудил наши умы своей фантастической пылкостью, которая порождена верой в жизнь. То, что я говорю здесь, сказано с точки зрения иностранца. Мы не можем не упустить огромной части Вашего чисто артистического мастерства, но все, что человечно в широком смысле слова, все, что подлинно правдиво, может без ущерба дойти до дальних времен и отдаленных стран. Мы ждем от Вашей литературы, чтобы она открыла нам гремящий жизненный поток Запада, даже если он несет с собой обломки и наносы преходящего".

Примерно в это время молодой друг Тагора Промотха Чоудхури, женатый на его племяннице Индире, основал литературный журнал "Шобуджпотро" ("Зеленые листья"), предоставивший свои страницы новым экспериментам в литературе. Чоудхури выступал под псевдонимом Бирбал в честь остроумного царедворца императора Акбара и был блестящим писателем, но все же основная тяжесть ведения журнала легла на плечи Тагора. Этот стимул ему оказался необходим: поэт ответил потоком литературных произведений, замечательных как своими достоинствами, так и разнообразием тем и жанров.

Теперь Тагор описывает жизнь и проблемы средних классов, в особенности драму женщины в индийской семье. Ирония автора в разоблачении трусости и эгоизма самодовольного индийца-мужа тонка и остра, а его смелость в обличении несправедливости, совершаемой во имя священных писаний и традиций, вызывает восхищение читателя.

Хоймонти, смелая дочь благородного отца в рассказе того же названия, находит избавление в смерти. Умная, прекрасная и сильная духом Мринал, которая хочет жить по своей воле, искупает бесплодность своего существования признанием своей свободы отречься от мужа и дома. Рассказ, озаглавленный "Письмо женщины", построен в форме письма, в котором жена сообщает мужу, что оставляет его после пятнадцати лет незримых мучений. Это тагоровская Нора,[79] бросающая свой манифест независимости в лицо мужу. Нетрудно представить, что на автора накинулась вся бенгальская пресса за такое обвинение обществу! Все эти рассказы написаны от первого лица, главный персонаж каждого из них раскрывает свои глубинные чувства.

Поэт проводил летние каникулы в Рамгархе, в Гималаях. Сначала он был счастлив и чувствовал себя так, будто до этого он "жил впроголодь". "Моя жизнь наполнена до краев", — писал он Эндрюсу. Но вскоре его охватило беспокойство, за ним последовали сильные душевные страдания, предчувствие великого несчастья, угрожавшего охватить мир, который он так любил. На политическом горизонте еще не обозначились грозовые тучи, и мировая война, начавшаяся в августе, разразилась внезапно. Как и почему он смог почувствовать ее приближение, объяснить трудно.

Но он ее предчувствовал, и предчувствовал болезненно. Это видно из писем, написанных в то время, и из свидетельств тех, кто был рядом с ним. "Бог видит, что когти смерти разрывают мое сердце", — писал он Эндрюсу. Он выразил это настроение в стихах:

Везде царит последняя беда,Весь мир она наполнила рыданьем,Все затопила, как водой, страданьем.И молния средь туч — как борозда.На дальнем бреге смолкнуть гром не хочет,Безумец дикий вновь и вновь хохочет,Безудержно, не ведая стыда.Везде царит последняя беда.

Но мир должен принять вызов безумца, люди должны сражаться, чтобы сохранить честь человечества.

Твоя труба лежит в пыли,И не поднять мне глаз.Стих ветер, свет погас вдали.Пришел несчастья час!Зовет борьба борцов на бой,Певцам приказывает — пой!Путь выбирай скорее свой!Повсюду ждет судьба.[80]

Поэт не мог найти покоя, и, как обычно в таком состоянии, он переезжает с места на место, то в Шантиникетон, то в Шилайду, то в Дарджилинг, Агру или Аллахабад. Тем временем в Европе началась война. Тагор не воспринимал ее как войну европейцев, до которой нет дела Азии, и тем более не радовался, что беда для Англии послужит к выгоде Индии. Он не принимал сторону того или иного из воюющих государств. Для Рабиндраната война представлялась раной, нанесенной в грудь всего человечества. В обращении к ученикам Шантиникетона поэт подчеркнул, что как грехи отцов ложатся на сыновей, так все человечество должно разделить вину и наказание за все преступления, которые где-либо совершает человек.

В эти дни он писал: "Все беды земли, все ее грехи и преступления, все разбитые сердца и порывы к насилию вздулись как приливная волна, затопляющая берега, оскорбляющая небеса. Но все равно, о храбрые и сострадательные, держите крепче весла и направляйте вашу ладью поверх ревущих безумных волн с неумирающей надеждой в груди. Кого ты проклинаешь, брат мой? Склони главу — грех на тебе и мне. Это лопнул наконец нарыв в сердце времени. Испуг труса, наглость негодяя, жадность стервятника, затаенная злоба обездоленных, накопившиеся оскорбления возвышенного начала в человеке — все они наконец прорвались, как зловонные пары сквозь плоть времени, заливая небо и море своим тлетворным дыханием разрушения.