Кандидат в Будды

Путешествие по Рейну. Срущий поэт между романтикой и реваншизмом

В марте 2003 года «Саксофонная мафия» получила от Федерального Союза Немецких Обществ Запад-Восток (BDW0) приглашение принять участие в российско-германской акции на борту культуртеплохода «Болеро». Для нашего квартета прибыть на самолете в Дюссельдорф, начальный пункт культурпробега, показалось несколько затруднительным. Прежде всего — из-за множества больших и маленьких саксофонов, не говоря уже о бас-кларнетах, на которые потребовалось бы покупать несколько лишних авиабилетов или сражаться со служащими аэропортов, а то и с экипажами, за возможность их провоза в салоне. Сдавать музыкальные инструменты в багаж — довольно рискованно. Мы решили прибыть в Германию на поезде. Сражения свелись к комичным перепалкам с белорусскими пограничниками и таможенницей, которые помнятся сакс-мафиози по-разному из-за разной степени подпития, в которой мы пребывали при пересечении границ. В общем, в Дюссельдорф мы прибыли самостоятельно, в отличие от советской, пардон, российской делегации.

Во время автомобильного путешествия с Кристофом Карстеном из Гамбурга в Дюссельдорф мне почему-то вспомнился лозунг из «Золотого теленка»: «Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!» Бездорожье в Германии особенно не бросается в глаза, разве что пробки — не только на улицах, как в Москве, но и на автострадах, так что приходится съезжать на какие-то проселочные дороги. А вот разгильдяйство — это, видимо, существеннейшее явление в Германии. По прибытии в Дюссельдорф мы попали в обстановку полнейшей неразберихи.

В прославленном шедевре послевоенной немецкой архитектуры — дюссельдорфском «Tohnalle» — мы должны были выступать в фойе, устроенном как цирковая арена. До начала концерта поселиться на теплоходе нам не разрешили. Так как кормление организовано было лишь на теплоходе, то на весь день мы остались без еды. Ждали окончания речей высоких гостей перед почетными членами... За торжественной частью — концерт. После безупречного во всех отношениях выступления хора «Сирин» бывших функционеров обществ дружбы ФРГ-СССР и почетных активистов СДПГ развлекал эстрадно-академический пианист Андрей Парфенов. Я так и не понял, с иронией ли он вел свой концерт, или это такое вживание в образ и единение с немецкой публикой? После блестящих виртуозно-бессмысленных пассажей он исполнил какую-то сентиментальную колыбельную. Публика была в экстазе!

Ну что после этого надо было делать? Громко пукнуть?!

Мы решили «продолжительно громко пердеть», а именно: исполнили для начала композицию Николая Рубанова «Ля Бемоль». Композиция эта состоит из одной одноименной ноты. Ля бемоль — это самая низкая нота на самом большом из имеющихся в нашем распоряжении саксофонов — на бас-саксофоне. Он такой большой, что его трудно даже держать на ремешке на шее, поэтому Николай его поставил на полу на подставку и примотал к ней ремнями. Ноту эту он играл кольцевым дыханием — непрерывно, а мы все играем к ней обертоны, стараясь попасть в унисоны. Играем громко. Такая, в общем, прочистка слуха. Как бы смыв.

Потом мы поиграли более конструктивные пьесы, но недолго. В заключение исполнили пьесу Николая Рубанова «Лыко», соло в которой я стал играть в несколько еврейской манере, думая этим немцев слегка уесть... Дальнейшее путешествие показало, что этим немцев нельзя уесть, а напротив, можно лишь потакать их все неослабевающей в течение 58 лет страсти к мазохизму (как это показано в пьесе Владимира Сорокина Hochzeitsreise).

В Дюссельдорфе имело место и приятное: явился ныне проживающий в Дортмунде русский поэт Валерий Сафранский, которого я когда-то пристрастил к компьютеру «Макинтош», и познакомил меня с поэтом Вячеславом Куприяновым. Это знакомство и последовавшее общение компенсировало для меня все неурядицы и обломы путешествия.

Прибыв после концерта на теплоход, мы встретили куратора проекта от Социал-демократической партии Германии, который в одном из дюссельдорфских ресторанчиков разъяснил нам причины приглашения в поездку именно нас. Мы оказались одним из немногих самозвучащих небольших коллективов, которые могли бы играть достаточно громко в самых разнообразных ситуациях, не требуя качественной аппаратуры.

Что мы и продемонстрировали наутро на московской выставке в дюссельдорфском Музее современного искусства, которая напоминала обычную московскую тусовку «актуального» искусства. Выступление бургомистра, обещание русским двух грантов в год, Олег Кулик (известные работы, сам отсутствовал), Ольга Свиблова (присутствовала, произносила ответную бургомистру речь), инсталляция Айдан Салаховой. Последняя обратила на себя внимание — голографические проекции двух явно русских девушек в синтоистских японских костюмах и с ритуальными кинжалами медленно перемещались. Создавалась довольно интересная голографическая иллюзия: я заметил, что движение их не синхронизировано с моим собственным, только когда остановился и задержался у работы. Пространственно-иллюзорные работы были и у фотографа Владимира Куприянова. Встретились знакомые московские и дюссельдорфские художники. Мой рассказ о том, как мы здесь оказались, Ольга Свиблова прокомментировала так: «Забавная германская попытка свести нос к носу на теплоходе абсолютно несовместимую публику: поэтов, музыкантов с функционерами, политиками». Следует заметить, что это было единственное за поездку выступление «Сакс-мафии» перед хоть сколько-нибудь подготовленной аудиторией. Все хорошо. Немного мешала, правда, доносившаяся из открытого окна фонограмма, под которую перед музеем выступали клоуны и жонглеры цирка из Ростова-на-Дону.

Дюссельдорф. Город был полностью разрушен во время войны. Может быть, поэтому в нем такой замечательный парк в самом центре города. По набережной с каменными лицами прогуливаются старые немецкие пары. Видимо, бывшие эсэсовцы с женами. Выправка. Каменные, надменные, очень страшные лица. Они как будто находятся в каком-то вневременном далеке и презирают суету и мельтешение вокруг. Молодежь в Дюссельдорфе запомнилась битьем бутылок на набережной. Дюссельдорф соперничает с Кельном на протяжении столетий. Соперничает во всем, но преимущественно в области пива: темное в нормального размера бокалах по сравнению со светлым кельнским кёльшем, подаваемым в пробирках.

Кельн. Во время войны англо-американской авиацией разрушено 93 %. Почему уцелел Кельнский собор? Оказывается, это был просто ориентир для англо-американских бомбардировщиков. К тому времени как весь Кельн был уже разрушен авианалетами, бомбардировками стали пытаться обрушить собор на находящийся рядом железнодорожный вокзал. Однако немцы каждую ночь пригоняли из Бухенвальда советских военнопленных, которые восстанавливали разрушения.

Польский гид на немецком языке рассказал, что историческая часть города подверглась существенной перестройке еще перед войной, в 30-х годах. При Гитлере осуществлялся перенос зданий (исправление истории), иногда — с целью спрямления немецких улиц, а иногда, наоборот, здания отступали от линий улиц в глубину, чтобы можно было лучше рассмотреть фасад. Дома переносили с одной улицы на другую, для большей, так сказать, гармонии и стилистического единообразия.

На площади Альтермаркт (Старый рынок) нам была представлена одна из главных средневековых достопримечательностей Кельна — «Срущий поэт», небольшая бронзовая статуя, прикрепленная на стене здания на уровне 5-го этажа. Существуют 3 поясняющие сюжет версии. Первая основана на том, что в средневековой Европе не было канализации и люди просто оправлялись, открыв окно. Вторая повествует о поэте и музыканте. Якобы на четвертом этаже жил музыкант, игравший на духовом инструменте. Это раздражало поэта, живущего этажом выше, и как-то раз, когда музыкант начал дудеть, выставив трубу в открытое окно, поэт в инструмент насрал, присев на подоконник с риском для жизни.

Согласно третьей версии живший в этой квартире в X веке обиженный архитектор прикрепил к стене свою статую, показывающую голую задницу городскому совету, заседавшему в расположенной напротив ратуше. На самой же исторической ратуше, полностью уничтоженной американцами и восстановленной недавно, под часами на башне видна голова с черной бородой. Эта голова каждые 20 минут показывает язык церкви Святого Мартина (сейчас это церковь латиноамериканских эмигрантов), расположенной на другой стороне площади. Высунутый язык символизирует презрение кельнской светской власти к установлениям Церкви, запрещавшей в старину строить здания в городе выше церквей. Вот так они и живут в Кельне, центре средневековой карнавальной культуры, да и, пожалуй, художественной столице Европы, — высовывают, показывают...

Еще утром, перед прибытием в Кельн, представитель СДПГ сообщил, что мне предоставили честь оставить автограф от имени теплохода «Болеро» в книге почетных гостей вместе со Славой Куприяновым на приеме, организованном обербургомистром Кельна. За столом в корабельном ресторане я услышал, как один из многочисленных российских функционеров сказал другому: «Обязательно надень галстук! Знаешь, кто был обербургомистром Кельна? Аденауэр!» Несмотря на небывалую в Германии жару, пришлось надеть черные брюки, носки, ботинки... погладить тибетскую рубашку и направиться в вышеупомянутую историческую ратушу.

Дальше все проходило согласно протоколу: меня и Славу Куприянова усадили в первом ряду с организатором Йоргом Бозе. Слушал полтора часа речи и ответные речи. Особенно глубоко потрясла 30-минутная речь молодого замконсула России, выдержанная в духе речей Брежнева: «Неуклонно растет и крепнет» и «Разрешите от имени...» и т. д. Местный пастор с улыбкой кота Базилио рассказал о том, чем занимаются советы дружбы городов-побратимов Кельна и Волгограда: пригласили в Кельн резчика по дереву оформить детскую площадку сказками про гномиков, а также написать слоги (буквально!) на флагах, и 1000 разноцветных флагов со слогами будет реять над Рейном! В итоге российский замконсула, замобербургомистра Кельна, председатели советов дружбы городов-побратимов и мы с Куприяновым поставили подписи ручкой с золотым пером в специальной книге. Получилось немного забавно: я подписался последним, поэтому распорядители церемонии оставили меня сидеть за столом с пером в руке, а остальные лица сгруппировались вокруг меня стоя. На меня нашло немного игривое настроение, я поднял руку с пером и принял позу романтического поэта, которого посетило вдохновение. Защелкали фотовспышки.

В фойе на воспоследовавшем скромном банкете (маленькие стаканчики-пробирки с кельнским пивом «Koetsch») мы с вологодским медиамагнатом Германом Титовым задались вопросом, что за модернистская плита нависает над нашими головами. Я предположил, что это собирательный образ грозовой тучи, из которой падает целительный бомбовый дождь. Подошла дама, распоряжавшаяся церемонией подписания в книге почетных гостей, и сообщила, что это вовсе не образ американской авиации, а карта Кельна.