Ольга Александровна. Мемуары Великой княгини

Быстро крепнущая дружба стала большим источником утешения для меня. Тогда я еще не знал, что дни Великой княгини сочтены, но для меня было радостью и честью вносить хоть немного света и разнообразия в ее унылую жизнь.

Шли месяцы. Я все больше убеждался в том, что Великая княгиня — сущий кладезь воспоминаний. Мне было известно, что она не раз отвергала заманчивые предложения со стороны редакторов и издателей. Однако я понимал, что если она нарушит обет молчания, то тем самым хотя бы в известной мере развеет самые дикие домыслы, если не сказать, клеветы, паутиной которых опутали трагедию Дома Романовых авторы сенсационных книг. Великая княгиня знала такие факты, касающиеся Распутина, о которых никто не упоминал в печати. Ее воспоминания об умученных братьях носили отпечаток непосредственности и достоверности. В ее критических замечаниях в адрес других членов Императорской фамилии, при всей их суровости, не было ни следа злопыхательства. Но, самое главное, эта самая своеобразная представительница Дома Романовых, как я впоследствии убедился, до боли близко знала свою родину. Слушать ее было все равно, что бродить по садам истории.

Наконец я собрался с духом и посоветовал ей написать свои мемуары, хотя бы ради грядущих поколений. Я подчеркнул, что ее воспоминания представляют собой огромную историческую ценность. Какие только доводы я ни приводил! Помимо ее сестры, Ксении, ставшей уже инвалидом, которая проживает в Англии, она, Ольга Александровна, самая последняя Великая княгиня, внучка, дочь Царей, сестра Царя, которая родилась, окруженная блеском и великолепием, которые нынче даже трудно представить себе, испытавшая такие невзгоды и лишения, которые выпадают на долю не всякой благородной дамы. Несмотря на все это, она принимает жребий мало кому известной изгнанницы с врожденным тактом и кротостью, сумев сохранить веру незапятнанной перед лицом бед и несчастий. Наверняка рассказ такого человека будет представлять огромную ценность в наши дни, когда большинство людей так равнодушно к красоте духовной.

Великая княгиня выслушала мои доводы достаточно терпеливо. Я закончил. Она покачала головой.

— Какой будет смысл от того, что я напишу автобиографию? О Романовых написано слишком много и без того. Слишком много лживых слов сказано, слишком много мифов создано. Возьмем одного только Распутина! Ведь мне никто не поверит, если я расскажу правду. Вы же сами знаете, люди верят лишь тому, чему сами желают верить.

Признаюсь, я был разочарован, но слишком уважал ту точку зрения, которой она придерживалась, чтобы продолжать свои уговоры.

Но потом, какое-то время спустя, однажды утром она поздоровалась со мной, одарив меня одной из редких своих улыбок и сказала:

— Ну, так когда мы начнем?

— Начнем что? — спросил я.

— То есть, как что? Разумеется, работу над моими мемуарами.

— Значит, вы все-таки решили написать их?

— Писать будете вы, — убежденно проговорила Великая княгиня. — Думаю, судьба свела нас для того, чтобы вы смогли написать историю моей жизни. Убеждена, что вы сможете это сделать, потому что понимаете меня лучше, нежели большинство других людей.

Уж и не помню, что я ей ответил. Мы продолжали стоять на пороге ее дома. На Великой княгине была та же самая бесформенная старая юбка и тот же потрепанный свитер. Мы находились на земле Канады за тысячи миль от ее любимой родины, которую ей не суждено больше увидеть. Мы стояли на пороге скромного коттеджа — последнего ее жилища. И тут я понял, что мы действительно встретились по воле Провидения. Великая честь, которую мне оказала эта женщина, превратилась для меня в поручение доверенному лицу. Не в силах произнести ни слова, я поклонился.

— Так когда же мы начнем? — улыбнулась она.

— Сию же минуту, — ответил я.

Мы вошли в загроможденную вещами комнату, и Великая княгиня села на выгоревшую розовую софу.

— Начну с того, — проговорила она, — что я обдумала все, что вы мне сказали на днях, и поняла, что я действительно своего рода исторический феномен. Если не считать мою сестру, живущую в Лондоне, которая очень больна, я последняя русская Великая княгиня. Более того, я последний порфирородный член династии.

Так начался мой труд, который продолжался до самой кончины Великой княгини.

Я не склонен к сентиментальности, но в глубине души понимал, что бедная, тесная комнатенка не могла заставить меня забыть о высоком происхождении ее владелицы. Все внешние атрибуты величия были утрачены, но осталось неистребимое чувство породы. По мере того, как перед моими глазами разворачивалась ее история, я с каждым днем все больше поражался некоему началу сродни гениальности, присущему этой маленькой старой женщине. Пожалуй, это была даже гениальность — способность находить общий язык с жизнью, которая наносила ей удар за ударом, ранила, насмехалась над нею, но не смогла победить и ожесточить ее. Петр I и Екатерина II могли бы по праву гордиться таким своим потомком.

Великая княгиня обладала необыкновенной памятью. Многие события так глубоко врезались в нее, что казалось, будто они произошли день или два тому назад. По мере продолжения нашей работы мне становилось ясно, что она все в большей степени довольна принятым ею решением. Особый упор она делала на точность и нередко собственноручно описывала некоторые события, как, например, крушение императорского поезда в Борках.

Работа с Великой княгиней требовала ознакомления почти со всеми книгами, которые были написаны про Романовых в течение последних сорока лет. В нужном месте будут приведены ее взгляды на Распутина, Екатеринбургское злодеяние и на утверждение Анны Андерсон, будто бы она является Великой княжной Анастасией Николаевной. Следует отметить, что Великая княгиня была последним живым свидетелем, который мог отделить факты от вымыслов. Ее негодованию и гневу, которые вызывали в ней клеветнические измышления относительно фамилии Романовых, появлявшиеся на страницах мировой печати, не было границ.

К каждой проблеме Великая княгиня подходила со всей возможной объективностью. Она не испытывала тщеславного чувства от того, что ее воспоминания имеют большое значение. Она с осуждением отзывалась как о своих близких, так и о своей родине. Однако, несмотря на то что работа наша продвигалась, в ней все больше росла уверенность, что следует торопиться.

Однажды Ольга Александровна сказала:

— Нам нужно спешить, потому что осталось совсем мало времени.

Очевидно, у нее было какое-то предчувствие. Прошло совсем немного времени, и на ней начали сказываться все те лишения и страдания, которые она так мужественно переносила. Она уже не могла трудиться в саду. Миром для нее стала захламленная жилая комната. Но память не изменяла ей.

Не мне судить, хорошо ли я справился с задачей, возложенной на меня последней русской Великой княгиней, но хочу заверить своих читателей, что я писал эту книгу с чувством искренней преданности и благодарности за то, что был удостоен дружбы и доверия со стороны одной из самых мужественных и благородных женщин нынешнего столетия.