Эдвард Григ

«Как же он мог так быстро вырасти?» — ужаснулся Пер. «Все дурное и злое растет быстро», — ответила женщина в зеленом. Пер попробовал стряхнуть ее руку, но она еще сильнее уцепилась за него. Он был у троллей, пил их вино, щеголял тролльим хвостом и пожелал жениться на принцессе троллей. Он пренебрег чудом жизни, а это великий грех. «Уйди прочь!» — проскрежетал Пер. Но Зеленая засмеялась: «Для меня нет преград! Когда будешь обнимать свою девушку, я подкрадусь к тебе и потребую свою долю нежности!»

И Пер не мог сделать ни одного шага вперед. Он натыкался на что-то невидимое, но плотное. Не Великий ли Горбун преграждал ему дорогу? «Пусти!» — кричал Пер, изо всех сил порываясь вперед. «Сторонкой!» — отвечал голос невидимого чудовища.

Нет, он не имел права вернуться к Сольвейг, неся на себе груз позорных поступков и заблуждений! Он уж не был самим собой: больше чем наполовину он стал троллем, а «сторонкой», то есть обманом, нет пути к той, которая ждет его и верит ему.

Он пустился бежать и бежал всю ночь до рассвета. А Сольвейг осталась ждать в хижине одна.

Но, прежде чем покинуть свою страну Норвегию, Пер Гюнт должен был повидать свою мать, которую он любил больше, чем она сама думала.

… Старая Озе умирала на жесткой постели. Все их имущество описали за долги, и она осталась нищей. Слезы брызнули из глаз Пера, когда он увидал восковое, заострившееся лицо матери и ее натруженные руки, бессильно повисшие вдоль тела. Он упал на колени перед ней и стал целовать эти руки. Она гладила его по голове, и улыбка чуть проступала у нее на губах. Чем он мог порадовать ее в этот последний час? Обещанием исправиться? Но она уже столько раз слышала это! Молитвой? Но они оба-то не очень верили в бога! И Пер решил утешить свою мать тем, что было у него лучшего: последней, великолепной выдумкой! Он вспомнил старую сказку о богатырском коне, который летал, как птица, перескакивая через рвы, ущелья и даже моря. Пер стал рассказывать сказку, держа похолодевшие руки матери в своих руках. Он говорил, что они едут во дворец, где его мать наконец отдохнет. Только путь нелегкий, надо потерпеть, как она всю жизнь терпела.

Озе дрожала от холода, но верила Перу, что это северный ветер догоняет ее коня. От жесткой кровати ныло все тело, а она думала, что беспокойный скакун подбрасывает ее на бегу. Если бы она могла опомниться и закатить сыну оплеуху за вранье, как в былые дни, можно было бы еще надеяться на ее выздоровление. Но это был ее самый последний час, и она стала мудрой: не мешала ему быть самим собой!

Вместе с Пером она видела голубые озера, и замки, и стадо больших серебристых оленей, перебегающих дорогу. Перед ней мелькали хижины, люди, которых она не видала с самой юности. Она прощалась с ними, а они говорили: «Здравствуй! Вот мы увиделись опять!» Она покидала свою избушку — ведь они отправлялись в далекий путь. Очень трудно было в конце пути, конь высоко подбрасывал ее, и у нее уже не было сил терпеть. Но вот они прибыли. «Эй! Принимайте мою мать с почетом!» — взывал Пер у самых ворот замка. Ледяная дверь медленно отворилась…

«Вот и все, — думал Пер, склонив голову. — Теперь я один в целом мире. А ведь это я довел ее до нужды и болезни!» И много таких дум передумал Пер, пока он сидел в хижине. За окном завывал ветер, шел дождь, и брызги долетали до Пера: ставни хижины не запирались.

Пер не двигался. Шум за окном — это был дождь. Тролли не посмели бы проникнуть сюда, в это святое место. Но если тролли в самом тебе, то они всюду тебя достанут, как та Зеленая в лесу… Пер очнулся, сильно потер кулаком глаза и вышел. Незачем было запирать хижину: в ней ничего не было, кроме оловянной ложки, которой он любил играть в детстве. Он пошел вперед не оглядываясь и не заметил, что кто-то проник в хижину и вышел оттуда с оловянной ложкой. Пер шел дальше. Темная ночь обступила его.