Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

Рассказал Антонов также и о том, что расчёты с грузчиками Борису придётся производить самому, для чего он по специальным чекам будет получать из банка необходимые авансы. Расчётами с мастерскими будет заниматься бухгалтерия коммерческого отдела (оказывается, была и такая), от Бориса потребуется только выдача квитанций на принятые изделия.

Всё услышанное Алёшкиным от Антонова не очень его взволновало, он не испугался объёма работ и полагал, что сумеет справиться.

Когда они пришли на склад, то первое, что бросилось Борису в глаза, была путаница, созданная при хранении: материалы треста и материалы Бородина лежали вперемешку: рядом со штабелем досок, принадлежавших тресту, лежал штабель досок, принадлежавших Бородину. Новый работник уже был достаточно опытным, чтобы понять, что при таком складировании возможны самые различные злоупотребления, поэтому, принимая лес от уходящего десятника, он потребовал, чтобы склад был чётко разграничен и даже разгорожен колючей проволокой, мотки которой он обнаружил тут же, в довольно большом сарае, предназначенном для хранения наиболее ценных пород и в настоящее время пустовавшем.

Антонов, понимая справедливость этого требования, согласился с ним, и несмотря на протесты и десятника-приказчика, и самого Бородина, это требование поддержал, уточнив, что расходы по перегораживанию территории склада, как и переноску материалов, трест возьмёт на себя. Борис же согласился на то, чтобы в случае, если материалы треста и материалы Бородина (одинаковой стоимости и количества) окажутся на чужих участках, обменять их без переноски.

Так в дальнейшем и поступили. На приведение содержимого склада в относительный порядок потребовалось три дня, но зато потом территория его была чётко разграничена, и в каждой половине находился лес того, кому он принадлежал.

Забежав немного вперёд, надо сказать, что на части Бородина количество леса всё время уменьшалось, так как проводить прежним хищническим способом заготовку его он не мог, завод его часто простаивал, и поступления на склад были очень ограничены.

Склад со всех четырёх сторон ограничивался высоким деревянным забором. На стороне, обращенной к бухте, имелись большие ворота, около которых стоял небольшой деревянный домик, выходивший своим фасадом в сторону бухты и железнодорожных путей, а большей своей частью находившийся на территории склада. В этом доме было 4 комнаты, узкий тёмный коридорчик, маленькая кухонька и довольно просторные сени. Там имелось электрическое освещение и тёплая уборная. Воду приходилось носить из водопроводной колонки, находившейся от склада на расстоянии 50–60 шагов. Отопление в доме было печное.

Самая лучшая комната, выходившая большим венецианским окном на улицу, и другим – поменьше на двор, занимавшая целый угол дома, служила кабинетом хозяину склада. Вторая проходная комната, единственное окно которой выходило к бухте, была предоставлена в распоряжение Дальгосрыбтреста, там и стоял стол, за которым работал Алёшкин. Рядом находилась маленькая (6 квадратных метров) комната без окон, в ней раньше иногда ночевал десятник Бородина. Остальную часть дома, обращённую окнами на склад, занимала канцелярия склада, коридор и кухня.

В канцелярии стояли пять или шесть письменных столов. Когда Антонов и Алёшкин явились на склад, столы пустовали, занят был лишь один, за которым сидел старичок с длинной седой бородой, что-то энергично считавший на старых счётах. Этот старичок и представлял всю некогда большую канцелярию конторы Бородина, он вёл бухгалтерские книги, производил расчёты с грузчиками, он же и продавал лес. Сам Бородин находился почти постоянно в разъездах по области, организуя в допустимых пределах заготовку леса и заключая договоры на его продажу. Между прочим, одним из основных покупателей его досок была Владивостокская контора Дальлеса.

Старичок этот оказался очень приветливым и словоохотливым человеком. Он охотно рассказал всё, что ему было известно о фирме Бородина, сообщил, что он трудился в конторе с конца прошлого века, когда делом заправлял ещё отец теперешнего хозяина, что здесь ранее служило до десятка человек, что он тогда был главным бухгалтером и вот теперь остался её единственным служащим. Честно рассказал Алексей Васильевич Соболев, так звали этого старичка, и о том, что дела фирмы идут под гору и что он боится на старости лет остаться без работы и, следовательно, без куска хлеба. Антонов его утешил, сказав, что сейчас, когда во Владивостоке появляется так много новых учреждений, человека с его опытом на работу возьмут всегда.

После окончания формальностей с приёмкой склада и получения Борисом спецодежды – отличного полушубка, валенок, шапки и рукавиц, перед ним встал новый, очень важный, с его точки зрения, вопрос о жилье.

До сих пор, по протекции Анны Николаевны, у которой оказались знакомые в городском отделе народного образования, Борис жил в общежитии для приезжавших в командировки учителей. Но это общежитие его никак не устраивало теперь, когда он уже окончательно и, как он полагал, прочно устроился на работу.

Увидев, как толково Борис берётся за дело, и доложив об этом начальству, Антонов потом в разговоре упомянул, что Черняховский остался очень доволен действиями этого мальчишки, как он продолжал называть Бориса. Теперь Алёшкин уже серьёзно задумался над тем, как ему перевезти в город Катю.

О том, чтобы поселиться в общежитии учителей, нечего было и думать: его и самого-то уже несколько раз спрашивала заведующая общежитием, когда он от них переедет, там жили обычно 2–3 дня, а Борис находился уже более недели. Значит, нужно было искать квартиру. Во Владивостоке уже и в то время с жильём было непросто: нового строительства жилья почти не велось, а в связи с открытием новых учреждений в город понаехало очень много людей и из области, и из края, и даже из центра страны.

Свою обеспокоенность он как-то при случае в первые же дни высказал Алексею Васильевичу, с которым, несмотря на значительную разницу в возрасте, как-то очень быстро сошёлся. Тот дал ему множество самых полезных советов в деле хранения, приёмки и отпуска леса и, между прочим, сразу же свёл его с необходимыми старшинами китайских артелей грузчиков, которых очень скоро потребовалось много.

Борис уже совершенно серьёзно полагал, что теперь его своенравная избранница от него не откажется. Да судя по её обещанию, ей теперь уже и предлогов не осталось для того, чтобы от него отвертеться. Кроме того, где-то в глубине души он был уверен в том, что ей и самой отказываться от него не захочется.

Значит, квартира ему была необходима, и притом в самый кратчайший срок. Он сказал об этом своему новому знакомому. Через два дня тот заявил, что жильё, хотя бы на первое время, для двоих (Борис ведь сообщил, предвосхищая события, что женат) у него на примете имеется и дал Борису адрес. В этот же вечер Борис отправился в указанное место.

Дом, в котором ему предстояло начать свою семейную жизнь, находился недалеко от Куперовской пади (так назывался тогда один из районов Владивостока, расположенный рядом со станцией Первая Речка), на склоне сопки, обращенном к кладбищу. Квартира состояла из четырёх комнат. Хозяйка с двумя дочерями, девушками 15 и 17 лет, занимала одну угловую комнату, две других небольших комнатки на противоположной стороне сдавала: одну – работнице с кондитерской фабрики Ткаченко (был такой фабрикант во Владивостоке, работавший даже в то время, о котором мы пишем; качество его товаров было превосходным и славилось на всё Приморье и, пожалуй, даже на весь Дальний Восток), другую занимал какой-то пожилой мужчина, служащий банка, а посередине, между всеми этими помещениями, пустовала большая проходная комната, очевидно, когда-то, в хорошие времена, служившая столовой. Вот её-то хозяйка и сдала Алёшкину.

Правда, она была не очень довольна тем, что её новый жилец женат, женщина больше желала бы иметь холостого постояльца, в надежде пристроить за него одну из дочек, как это стало впоследствии известно, но теперь, когда Борис сказал ей, что снимает комнату потому, что к нему вскоре должна приехать жена, хозяйка, хоть и поморщилась, но согласилась. Её материальное положение, как позднее узнал Борис, было вовсе не завидным, и единственным доходом являлась квартплата, которую она получала с постояльцев. Принадлежавший её отцу дом после смерти хозяина был поделён между нею и братом. Брат служил на железной дороге на станции Первая Речка, а она, потеряв мужа во время Германской войны, осталась с двумя детьми без всяких средств к существованию, так как никакой специальности не имела, а идти простой рабочей не могла по состоянию здоровья, как она говорила (но как утверждала её жиличка, работница, – от лени).

Так или иначе, Борис с этой хозяйкой о жилье договорился. Она определила весьма недорогую, с его точки зрения, плату – 12 рублей в месяц за койку в большой комнате и трёхразовое питание. С момента приезда жены сумма, естественно, удваивалась. В этой комнате для молодых супругов была поставлена полутораспальная кровать у одной из стен, рядом с ней комод, у самой кровати небольшая тумбочка. Вся эта обстановка отделялась от остальной части комнаты высокой и довольно длинной ширмой. Остальные жильцы в эту комнату не заходили, но сама хозяйка и её дочери ходили через неё беспрестанно: то на кухню, то на улицу. Однако легкомысленного Бориса это не смущало, он знал, что у него теперь есть свой угол – с едой, постелью и даже уборкой. «Значит, Катю привозить можно», – решил он.

После найма квартиры Борис сообщил Глебову, что для устройства семейных дел ему необходимо съездить в Шкотово, на это потребуется, по крайней мере, два дня. Он заявил, что на время отсутствия его заменит конторщик Бородина Соболев, с которым он уже договорился и в честности которого не сомневался. Глебов помог Борису получить согласие на эту поездку от Черняховского, и в этот же день Алёшкин был уже в Шкотове. А на следующее утро, едва дождавшись удобного часа, он зашёл к Пашкевичам. Там знали, что Борис уволен из райкома и уехал во Владивосток устраиваться на работу. Зайдя к ним, он застал семью в большом волнении и хлопотах.

Милочка, родив месяц тому назад сына, должна была уезжать в Хабаровск. Её муж Митя уехал сразу же, как только жену привезли из больницы, дольше оставаться в Шкотове из-за своих служебных дел он не мог. Отпускать дочь с ребёнком одну зимой в такой дальний, с точки зрения Акулины Григорьевны, путь она не решалась, и поэтому вынуждена была, оставив хозяйство на Наташу и младших дочерей, сопровождать старшую в Хабаровск. Надо помнить, что Акулине Григорьевне тогда было 60 лет, она была совсем неграмотной, дальше Владивостока за всю свою жизнь не бывала, и такая поездка, вообще-то отнимавшая немногим более суток, казалась ей невероятно далёким и трудным путешествием. Не представляла себе эта бедная женщина, что на старости лет ей придётся ещё очень много и очень часто путешествовать на расстояния гораздо более дальние.

Но сейчас все были поглощены сборами. Поздоровавшись с Борисом и вкратце узнав от него о том, что он уже работает, на него перестали обращать внимание, но он всё-таки не ушёл. Улучив минутку, вызвал в кухню, где как раз никого не было, свою Катеринку, расцеловал её и сообщил, что у него есть хорошая работа и квартира во Владивостоке, следовательно, все препятствия к их браку устранены, и что он сейчас об этом скажет её маме. Катя, может быть, внутренне и обрадовалась, но сразу же заявила, что сейчас этого делать просто нельзя, это может очень расстроить маму, и так находившуюся в сильном волнении в связи с предстоящей дорогой.