Женщина во мне

* * *

Мне трудно возвращаться к этой самой мрачной главе моей жизни и думать о том, что могло бы быть по-другому, если бы я тогда сопротивлялась сильнее. Мне совсем не нравится думать об этом, ни в коем случае. Я не могу себе этого позволить, честно. Я через слишком многое прошла.

И, когда случилась консервация, это была правда, что я развлекалась. Мое тело физически не могло больше этого выносить. Пора было успокоиться. Но я превратилась из тусовщицы в полную монахиню. Под опекой я ничего не делала.

В один момент я была с фотографом, быстро ездила на машине, жила так много. И вдруг я оказалась одна, ничего не делала, даже не всегда имела доступ к собственному мобильному телефону. Это была ночь и день.

В прежней жизни у меня была свобода: свобода принимать собственные решения, составлять программу действий, просыпаться и решать, как я хочу провести день. Даже трудные дни были моими трудными днями. Когда я отказалась от борьбы, в своей новой жизни я просыпалась каждое утро и задавала один вопрос: “Что мы делаем?”.

И затем я делала то, что мне говорили.

Когда я оставалась одна ночью, я пыталась найти вдохновение в красивой или волнующей музыке, фильмах, книгах - в чем угодно, лишь бы заглушить ужас такого положения вещей. Как и в детстве, я искала другие миры, в которые можно было бы сбежать.

Казалось, каждая просьба проходила через отца и Робина. Они решали, куда и с кем мне идти. Под руководством Робина охранники передавали мне упакованные конверты с лекарствами и следили за тем, как я их принимаю. Они установили родительский контроль на мой iPhone. Все тщательно проверялось и контролировалось. Все.

Я рано ложилась спать. А потом просыпалась и снова делала то, что они мне говорили. И снова. И снова. Это было похоже на день сурка.

Я делала это в течение тринадцати лет.