Алое сердце черной горы

Глава I

Невыносимая жара, встречаемая только на просторах пустынного материка Гунталя, пожирала все. Марево стояло такое, что рассмотреть что-либо за панически карабкающимися друг по дружке слоями воздуха было невероятно сложно. Миражи жестоко и лживо убеждали в том, что везде, куда ни кинь взор, блестит ровная водная гладь… Выжить в таких условиях может лишь тот, кто приспособился к дневному празднику лаконичной и ленивой пустыни, в пантеоне которой лишь один бог — бог смерти. По несчастливому стечению дел, именно к таким относятся человек, неподвижная фигура которого танцевала в предвечернем зное.

Артемир, а именно так зовут задумчивого человека тридцати двух лет от роду, был не абы каким выходцем из лона равенского народа, населяющего планету Вирид помимо многих других. Почитаемый и доблестный Артакан, один из предводителей Триумвирата — правящего органа Равении — был его предком. Правда, ввиду разгрома равенцев в войне с саргами больше трех поколений назад, такие подробности вовсе не должны быть достоянием праздных ушей и умов. Потому то свое настоящее имя голубокровый продолжатель рода изменил, сокрыв фамильную часть, оставив лишь…

— Эмир?! Эмир! Я вижу, это ты там сидишь! — смуглая, чернявая и статная девушка лет восемнадцати-двадцати вынырнула из-за холма и побежала к Артемиру, оставляя следы на песке, неминуемо задуваемые горячим ветром. Услышав свое имя, выкрикиваемое столь знакомым голосом, Артемир сначала закатил свои иссиня-серые большие глаза, доставшиеся ему по наследству, а затем вообще спрятал их за подрагивающими от раздражения веками. Следом, не выдержав сокрушения, молодой(равенцы всегда славились своим долгожительством) человек опустил свою остроскулую, густобровую голову с густой черной щетиной на аккуратном лице на руки, скрещенные на коленях. Его длинные курчавые волосы свесились вниз своей чернявой, словно лозы папоротника. В таком состоянии его настигла раскрасневшаяся девица.

— Эмир, почему же ты ушел от нас так рано? Только начали разливать вино…, - видимо, не желая замечать красноречивую позу Артемира, молодая красавица сияла радостным волнением. — Не каждый день Надзор оставляют нас в покое, давая радость гуляний!

— Алила, ты абсолютно права, — Артемир медленно поднял голову и вяло посмотрел на девушку. — Поэтому тебе нужно скорее вернуться к своим друзьям, ибо для них ты есть душа.

— Но не для тебя… — с помрачневшим лицом Алила сжала кулаки и впилась пальцами босых ног в песок.

Обозлившись и на себя, за очевидную грубость, и на Алилу, за наивнейший напор, Артемир поднялся на ноги, отряхнул от песка свои кожаные штаны и мягко произнес:

— Прекрасная Алила, едва ли найдется на всем северо-западе Гунталя дева, способная превзойти тебя своей красотой, — после такой лести можно что угодно молвить. — но лучше тебе выискать себе жениха помоложе, да поумнее…

Не дав Артемиру закончить, Алила пронзительно воскликнула:

— Вот уж воистину глуп и слеп ты, Эмир, раз не можешь усмотреть, что никто во всем мире не любит так тебя, как «юная и глупая Алила»! — произнеся последние слова, явно передразнивая Артемира, Алила блеснула повлажневшими лазурными глазами, резко развернулась и убежала, оставляя после себя лишь неловкость и едкое чувство вины, снедаемый которыми, Артемир вновь сел на свое излюбленное место.

Но одиночество недолго обволакивало расслабляющей аурой неподвижного равенца. И только Артемир решился сосчитать камни, инкрустированные в песок, словно бриллианты в широкий кафтан, послышались негромкие шаги. Сначала приближающиеся звуки со спины слегка встревожили философски настроенного наблюдателя, заподозрившего в их источнике солдатню, но отсутствие металлического лязга вновь втянуло Артемира в сладостное чувство гармонии — то был кто-то из своих, ведь надзорным строго запрещали снимать доспехи даже в жару.

После того, как шаги затихли, и краем глаза Артемир увидел темную фигуру, севшую подле него, он услышал голос Раздавида, своего давнего и вернейшего друга:

— Твоя холодность с бедной Алилой даже в вечерний зной вызвала у меня зябкость — я только что застал ее глаза на мокром месте, — показной осуждающий тон на деле был пропитан незлобливой издевкой, — может, ты уже сжалишься над бедной девчонкой, которая обильно течет при каждом твоем появлении?

Артемир поморщился. Прямолинейная грубость в словах Раздавида прекрасно сочеталась с его обликом: высокий и широкий, чрезмерно мускулистый, даже по меркам бывалого камнеруба. Раздавшееся, квадратное лицо окаймлено густой короткой бородой, голова покрыта такими же густыми короткими черными волосами, на равном расстоянии от приплюснутого носа покоятся жестоковатые жидко-серые глаза, всегда под сенью подвижных кустистых бровей.

— Надеюсь, когда-нибудь моя холодность превратит ее сердце в кусок льда, и она оставит меня в покое. — повернув голову к Раздавиду, Артемир грозно добавил. — И лучше бы тебе не говорить в таком тоне о бедной влюбленной Алиле, ведь кому, как ни тебе, известна боль неразделенной любви.

Осажденный справедливым замечанием друга и воспоминаниями, которые были им навеяны, Раздавид медленно отвернул голову в сторону. На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным шумом ветра в ушах.

Решившись наконец нарушить неживую идиллию, Раздавид осторожно заметил:

— Мы засиделись, Артемир, пора возвращаться домой, нужно выспаться перед трудовым днем.

— Я же просил не называть меня моим настоящим именем, Раздавид! — злобно зашипел Артемир, — Эмир, только так ты можешь обращаться ко мне, даже в таких безлюдных местах, как это. Иначе, может родиться привычка, и ты, сам того не ведая, можешь пролить нежеланный свет на мой род!

Виновато сжав губы и стиснув челюсти, Раздавид повинился:

— Прости меня, друг, я запамятовал о твоем наказе. Но никогда я не предам тебя и твой род на растерзание клятым саргам-завоевателям, не будь я потомок Разов, верных оруженосцев благородных Артов!

Смягченный гордостью, с которой его друг произнес слова верности, Артемир ласково ответил:

— Я счастлив, что у меня есть такой достойный друг, как ты, Раздавид, хоть ты и не всегда блещешь умом. И ты прав, мы действительно засиделись, — омрачив лицо глубокой задумчивостью, Артемир продолжил, — все мы засиделись здесь, на этой немилостивой земле, в этой несправедливой ссылке из нашей родины на Нордикте, умирая на каторгах и под плетьми солдат Надзора…

Скорчив на лице гримасу раздраженности, Раздавид выпалил:

— Опять ты пустил к себе в голову эти бредовые идеи! То, что ты вынашиваешь в своем разуме, гораздо опаснее, чем то, что я называю тебя твоим именем…

— Бредовые идеи?! Любовь к своему народу и желание освободить его лучших сынов и дочерей, по твоему, недостойны?! — вновь сойдя до злобного шипения, Артемир не унялся, — Посмотри на нас! Посмотри, где мы проводим дни! — исступленно указав пальцем на далекие входы в шахты, разгневанный патриот продолжил тираду, — Мы же проклятые поражением песчаные крысы, копошащиеся в норах, которые нас силой заставили вырыть победители!.. — резко прервавшись, Артемир оглянулся. Действительно, зря он распекал бедного здоровяка, ибо его собственная несдержанность погубит его вернее, чем что бы то ни было.

Вечерние сумерки сгустились настолько, что различить можно было лишь оттенки светлого, потому друзья без дальнейших обсуждений отправились в свои дома почивать мертвым сном трудяг. И лишь бедовая Алила предпочла сладостному сну обильные слезные излияния, вызванные все еще детскими переживаниями, от которых ее спасти может лишь мудрость годов, коих девушка прожила еще совсем немного…

* * *

На следующее утро Артемир поднялся еще засветло, как обычно. Поднимался он так все свои рабочие годы, начавшиеся в возрасте пятнадцати лет, когда его, сноровистого, но все еще сопляка, погнали в шахту вытаскивать отколотые камни, на пару с каким-то парнишкой. Все, что про это время помнил Артемир, так это то, что его напарник постоянно его замедлял, бросал поручи носилок и жаловался на немоготу, чем вызывал искреннюю злобу и неприязнь, обвинения в слабости и жалкости. Потом, когда доходяга умер, не проработав и года, молодой Артемир уяснил, что его почивший товарищ действительно был слаб, и не должен был умирать в мучительных попытках преодолеть стремление тяжелых булыжников воссоединиться с матушкой землей. А виноваты в его бессмысленной смерти народы континента Нордикт. Именно они, безвольно бросившиеся в холодные объятия могучих северян-саргов, согласившиеся содействовать всему, что ни прикажут новые покровители, завоевавшие почти все известные земли. Отобрав свободу умирать так, как равенец хочет, сарги бросили ее Надзору — созданной после войны оккупационной службе. Надзор распространил свое влияние на юг Нордикта, где простиралась Равения, а также на север Гунталя, куда сослали проявивших себя в борьбе с саргами равенцев на пожизненные работы в шахтах и на рудниках. Артемир все это впитал с молоком матери и историями своего отца. Закрепив тяжкую правду собственным опытом, Артемир поклялся жестоко отомстить, взяв в уплату за свободу смерть и страдания врагов равенского народа…

Тем временем, по-утреннему нежный, по-гунтальски перегревающий свет Звезды уже заглянул в окно каменной лачуги Артемира, в которой он жил один, ибо его родители давно умерли, а спутницу жизни он не нашел, да и не искал. Отец погиб двенадцать лет назад от взрыва газа в шахте, вызванного искрой, выбитой киркой из камня. Мать же скончалась пять лет назад, видимо, от кровяного удара, ибо придя в тот черный день с работ, бедный парень застал матушку уже мертвой, лежащей бледной посреди комнаты, с приоткрытыми глазами, без каких-либо повреждений, или следов отравления…

Нескоро вернувшись из густого мира тягостных воспоминаний, Артемир спохватился об утраченном времени, быстро позавтракал сухарями с водой, перехватил кусок вяленого мяса и поспешил на утреннюю процедуру распределения по работам. Распределение проходило в центральной части каждого жилого околотка, на которые были разделены поселения каторжных равенцев…

— А-а-а, молодой Эмир, ты сегодня припозднился, как и я, придется на утреннем зное пожинать гадкие плоды нашей нерасторопности вместе, — тихо и размеренно, в своей привычной манере, поприветствовал запыхавшегося Артемира Датокил Хитрейший. Стоит отметить, что свое прозвище пятидесятилетний Датокил получил не просто так. Сконцентрировав многократно в себе свойственные равенцам смекалку и хитрость, Датокил отдал особое предпочтение прагматичности, которой он превосходит всех, кого только знал Артемир. Внешность же хитреца тоже выделяется средь соплеменников: невысокий и сухопарый, Датокил носил на голове недлинные(по меркам равенцев), спускающиеся до плеч, черные(хотя седина уже начинала пробиваться в отдельных прядях) и прямые, как нити паутины, волосы. Лицо его было преисполнено остроты, в прямом и переносном смыслах: острый и длинный нос с аккуратной горбинкой, острые скулы, натянувшие кожу на щеках, словно на дубильных станках, острый и длинный подбородок, ну и, конечно, неопределяемое выражение острого лица всегда вызывало острые эмоции у его собеседников, но не привыкших друзей. Глаза Датокила, в отличие от остальных равенцев, были черные полностью, словно зрачки захватили целиком радужки очей его. Бороды к своему возрасту, опять таки, к непривычию рядовых жителей, необычный человек не завел.