Последние первые планетяне

Давыдов обреченно согласился. Пока молодой человек подзывал синтетика-бармена, он искоса осмотрел нового знакомого. В повседневной одежде: в старых потертых джинсах и замшевой жилетке, одетой на футболку, – Антон несильно напоминал самого себя. Конечно, Давыдов был знаком с ним от силы несколько часов, однако проведенного совместно времени казалось достаточно, чтобы смекнуть, что парень будто само́й природой создан для ношения строгой униформы. Он выглядел гораздо интереснее большинства местных деревенщин; был, несомненно, красивее, утонченнее, и форма лишний раз подчеркивала отличие от остальных. Одетый же в будничные тряпки, как любой другой фермер, шахтер или бакалейщик, Минин выглядел человеком, нелепо ряженым для маскарада; изображающим персонажа старенького неовестерна, которые так любят в городах Большого Кольца, но которые считаются едва ли не оскорбительными на Западе.

По странной причине это наблюдение, которое в отношении иного, может, показалось бы Давыдову настораживающим, касательно Антона Минина, наоборот, зародило симпатию.

Стоило первой неловкости пройти, а в дело включиться хмельному, вечер неожиданно похорошел в глазах Николая Давыдова.

Около получаса они с первым помощником болтали о ерунде, не касающейся дневных дел, и было приятно на время позабыть о том, что обстоятельства, способствовавшие этому знакомству, отнюдь не веселы, и уже с наступлением утра предстоит вновь окунуться в тайну исчезновения начальника Громова. И все же на некоторое время эти злоключения перестали существовать. Минин по большей части рассказывал о себе. О том, что родился в Борей-Сити, всю жизнь прожил в этом городишке и, скорее всего, здесь же помрет. Еще о том, что у него есть невеста, на год моложе, что их родители страшно раздражены, что они никак не сыграют свадьбу, потому как еще пара лет и будет поздно заводить семью, – ох уж эти закостенелые провинциальные взгляды. А еще, что невеста его дружна с Камиллой Леоновой, которую как новому начальнику Николаю ни в коем случае не стоит недооценивать.

Когда зал «Пионера» забился под завязку, а дюжина на двоих приконченных бутылок окончательно развязала языки, Антон познакомил Давыдова с кое-какими примечательными личностями собравшегося общества. Поначалу внимание доставалось в основном рабочему, иначе говоря, единственно уважаемому в городе люду. Минин указал на руководство рудной компании, заскочившее пропустить по стаканчику, на шахтерских прорабов и управленцев рабочих бригад, в классификации которых Давыдов, впрочем, разбирался не лучше, нежели в трендовых названиях цветов губной помады. Еще Антон показал на группку преподавателей из городской академии, одной на округу, где детишек учат уму-разуму, на клерков здешней администрации, даже тут, в суровых знойных местах, призрачно-бледных и осунувшихся. А под конец – на вставших в Борей-Сити караванщиков, что круглый год курсируют по Западу с редкими товарами.

Особое внимание Давыдова, однако, привлекла другая компания, про которую Минин сначала отказался рассказывать. В самом углу зала, в небольшой огороженной ширмами зоне, сидело несколько опасного вида ребят: мужчины и женщины, – все в кожанках, при шляпах и, само собой, при оружии. В отличие от прочих объектов рассказов, которым было откровенно плевать, даже если Антон показывал на них пальцем, эта банда зашевелилась в первый миг, как только Давыдов с Мининым обратили на них взоры. Одна дамочка, верно, самая бойкая, подняла кружку и с насмешкой приветствовала полицейских. Кажется, с первым помощником они имели старые счеты.

– Теперь остаток вечера будут сверлить взглядами, – нахмурившись, проговорил Антон и повернулся обратно к бару.

Давыдов бросил в сторону таинственной компании настороженный взор и последовал примеру товарища.

– Кто такие? – спросил он. – Чем промышляют?

– Хрен его знает, – ответил Антон через паузу и с заметной неохотой. – Ежели у кого поинтересоваться, так они честные работнички на зарплате у господина Моргунова, нашего толстосума. Хотя, по сути, его бравые головорезы. Во всяком случае, так их звал начальник Громов. – Минин сделал глоток и горько усмехнулся: – Уж он-то в людях разбирался.

– Мне стоит запоминать этого Моргунова?

Первый помощник, задумавшись, кивнул и затем сказал:

– Хотя я б поставил полугодовое жалование, что не придется. Этот тип сам о себе даст знать. Как пить дать.

– Какие у него дела? – не на шутку заинтересовался Николай.

– В городе – недвижимость. За городом – фермерские ссуды. Обдирает, знаете ли, всех, кто попадается на удочку. Никто точно не знает, – неожиданно шепотом продолжил молодой офицер, что Давыдов вынужденно наклонился вперед, – однако считается, ему принадлежит больше половины некорпоративной недвижимости тут, в Борей-Сити. Иными словами, после мэра, назначенного рудной компанией, у него в городе поболее всех власти. Опасный сосед, опять же говорил Громов. Уверен, еще представится шанс познакомиться с ним, босс.

Николай, не услышав даже, что Минин впервые обратился к нему, как к начальнику, вновь обернулся к моргуновским прихвостням. Антон оказался прав. Они все еще настойчиво сверлили офицеров недружелюбными взглядами.

Была тому причиной резкая смена настроений, или просто пробил достаточно поздний час, и Минину нужно было спешить домой, к невесте, однако почти сразу первый помощник резко извинился, откланялся и пулей вылетел через двери «Пионера». Оставшись наедине с прочими завсегдатаями злачного заведения, Николай ощутил, как порыв холодного осеннего ветра, налетевшую тоску одиночества. Впрочем, горестные мысли, терзавшие его до прихода в бар, одолеть вновь так и не успели.

Хотя в помещении все время, что они разговаривали с Антоном, было дико шумно, и отдельные беседы сливались воедино, как несколько небольших водопадов сходятся в общем реве бурлящей и бьющейся о камни воды, Давыдов странным образом ощутил пришедшее в зал изменение. В какой-то момент в дальней от него стороне люди стали замолкать, притихло томное завывание музыкальной машины, уже не звенела посуда, заглушился стук пущенных в пляс башмаков. Публика перед сценой расступилась, и по возникшему коридору на всеобщее обозрение вышла молодая женщина: огненно-рыжеволосая, в несколько старомодном платье, темно-фиолетовом, опоясанном блестящей черной лентой. Она играючи раскачивала в руках гитарный футляр и, пробираясь сквозь толпу, не задела ни единого человека, ведь наверняка делала это в тысячный раз – выходила на эту сцену в этом баре-ресторане.

Подключив гитару, девушка забралась на стул и поправила перед собой микрофон. Она тихонько постучала по нему, отчего по залу разнеслись отрезвляющий гул и шуршание, а затем, грациозно забросив ногу на ногу, приготовила гитару к игре и осмотрелась. Пытливый взор, излучаемый чуть прищуренными светлыми глазами, как свет прожектора, окинул толпу, словно девушка пыталась изо всех сил поймать общее настроение публики прежде, чем ее пальцы коснутся струн. Она внимательно пробежала по столпотворению людей и едва-едва не задела взглядом Давыдова, но все же обошла его стороной. Николай же, наоборот, следил за каждым ее движением. Странную близость вызвала в нем незнакомка. Какое-то родное, но печальное чувство, будто он уже сталкивался с ней в прошлом, или же видел раньше в сотне других женщин, встречавшихся в Бинисе, может, в самом себе, смотрящемся в зеркало. Она казалась Давыдову тем человеком, что ощущает себя одиноким, находясь в центре всеобщего внимания. Николай с удивлением обнаружил, что у него вспотели ладони.

Девушка меж тем опустила глаза и, элегантно встряхнув челкой, начала играть. Играла она медленно, местами протяжно, а затем полились слова песни, и там была какая-то грустная история женщины, – во всяком случае, так показалось Давыдову, – которую в отношениях не считали за человека, которой грязно помыкали, которая разучилась ложь отличать от правды и все в таком духе. У певицы оказался странный запоминающийся голос. Не слишком низкий, грубоватый, но не грозный. Она пела, как, верно, и говорила, с заметным акцентом, что ее выступлению предавало особой вычурной нотки.

Николай солгал бы, сказав, что не оказался поистине заворожен этим представлением. В городах Большого Кольца он по молодости побывал на многих концертах, слышал всякую музыку: безумную и депрессивную, оркестровую и синтетическую, от которой чувствуешь себя на седьмом небе, в шаге от нирваны, а порой от которой ушами хлещет кровь, и хочется на месте самоубиться. В академические годы он сменил немало компаний по интересам и, казалось, перепробовал все. Однако никакая музыка ранее не заставляла Давыдова не столько слушать, сколько чувствовать. Словно он сам превратился в инструмент, и вибрации воздуха, исходящие от сцены, приводили в движение его струны и клавиши. Миг за мигом, один удар сердца за другим.

Николай не заметил, как потерял счет времени.

5

Давыдов оказался одинок в завороженном созерцании вечерней программы «Пионера». Привыкшая к подобному, безликая толпа пьянчуг помолчала-помолчала да продолжила свое бестолковое роеподобное гудение, и со временем однообразные разговоры, звон бутылок и бокалов, скрип то и дело отворяющихся дверей сортира слились с гитарной игрой, будто были запланированной частью музыкального сопровождения. Удивительным образом исполняемые незнакомкой песни о нелегкой доле и разбитом сердце провинциального жителя становились от того только честнее и краше.

Так или иначе, время понеслось до того стремительно, что попросту незаметно. Когда Давыдов расплатился по счету, пробило уже за полночь, и как бы ни было сильно нежелание офицера возвращаться в пустую комнату общежития, он осознавал, что не может позволить засидеться слишком допоздна, ибо планы на новый день уже построены, и отлагательств они не терпят. Пока Николай подзывал хлопочущего за стойкой андроида, прекратилась и музыка. Как будто заметив, что самый чуткий слушатель собрался уходить, девушка решила устроить перерыв. Давыдов перед выходом в последний раз оглянулся на сцену – певицы уже нигде не было видно. Одинокая гитара оказалась приставлена бочком к стулу, что, впрочем, не мешало отягощенным спиртным посетителям продолжать танцевать. Они не обратили на отсутствие музыкального аккомпанемента никакого внимания.

Николай не в первый и не в последний раз усмехнулся над чудны́ми провинциальными нравами и, стараясь оставаться незамеченным, выскользнул на улицу.

Его обдало свежей послезакатной прохладой. Чего не отнять у необжитых западных краев – так это удивительной чистоты воздуха. Давыдов перебежал улицу в направлении «Трех старателей» и, умерив шаг, вдохнул полной грудью. От переизбытка кислорода голова закружилась так, как не мотало от нескольких бутылок хмельного. Николай поднял глаза к небесам и, продолжая медленно продвигаться в сторону монумента, иступлено таращился на звезды. Было бы неправдой сказать, что, живя в Бинисе, одном из старейших мегаполисов Большого Кольца, на знаменитой Пурпурной улице которого располагается стократ больше домов, нежели во всем Борей-Сити, Давыдов никогда не видел настоящего звездного неба. Однако нависшее над шахтерским поселением полотно здесь и сейчас представлялось чем-то особенно завораживающим. Казалось, огни далеких миров светили на самом деле так близко, что достаточным было бы взобраться на стремянку, чтобы сорвать иную звезду с небосвода подобно тому, как срывают плоды с веток апельсиновых деревьев. Было диковинно полагать, что где-то среди этих звезд светит и легендарное Солнце, а рядом с ним – невидимая Старая Земля, родина полумифических предков. Она одновременно так близка, что можно протянуть руку, и так далека, что родились, выросли и умерли многие и многие поколения с тех пор, как нога последнего человека ступала по ее бескрайним просторам.