Тевтонка

— А кто-нибудь взвешивал на огромных весах твои хорошие и плохие поступки?

— В том-то и дело, что не взвешивали! Даже не спросили, почему на прошлой неделе пропустил утреннюю молитву. Нацепили ободок, пожужжали чем-то — и вот я снова падаю со стены, боль невыносимая. Земля воткнулась в меня, как копьё. Уже теряя сознание, я заметил, что к моему животу ползёт толстый корень, сам ползёт, вылезает из грязи, за ним ещё и ещё…

— М-да, — протянул Одо. — Кто бы другой рассказал подобное — я бы в рожу плюнул. Но брат Генрих вообще не умеет сочинять. Он даже детей своих назвал бы Первый, Второй и Третий, если бы они у него завелись.

Внезапно Фед повернулся к Густаву и вцепился тому в щёку латной перчаткой. С чего, зачем?! Густав в ответ врезал наотмашь кулаком; звук раздался такой, словно не по груди человека бьют, а по пустой бочке. Но латная перчатка крепко держала щёку пьянчуги.

Капюшон сполз с головы Феда, и все увидели, что у него золотой шлем. Шлем, похожий на череп — без забрала, с круглыми отверстиями для глаз и прорезью на месте рта. Сверху шла квадратная ручка, как у чайника. Странно!

Самое удивительное то, что щекастая голова Феда попросту не влезла бы в этот шлем, хоть ты прыгай сверху.

Латная перчатка тоже оказалась золотой. Из её указательного пальца выбежала жёлтая мокрица с длинными усиками и заползла Густаву в открытый рот.

Первым очнулся Бриан. Он схватил за шкирку Феда и отбросил, тот ударился о стену. Густав упал и принялся кататься по земле, держась за горло.

«Откуда золотые доспехи? — пыталась сообразить Грета. — Нашёл? А когда успел переодеться? И перчатки какие узкие, неужели в них помещаются эти пальцы-сардельки?»

Но пока мозг ещё барахтался, пытаясь выплыть из потока непонятных впечатлений, тело действовало. Грета выхватила меч и рубанула по плечу того, кто раньше был Федом, а теперь стал сверкающим призраком.

Хорошо замахнуться в туннеле не получилось, однако такой удар мог разрубить до пояса человека в лёгкой кольчужной рубахе. В призраке меч только завяз, погрузившись на ширину клинка.

Раненый встал, разогнулся. Движения его стали прерывистыми, какими-то неживыми. Он отбросил застрявшее оружие, схватился за прореху и содрал с себя кольчугу, рясу и ремень, разрывая их, словно всё это было из бумаги. Кожаная куртка и штаны тоже полетели на пол.

— Ничего себе силища, — прошептал Одо, крестясь.