Буча. Синдром Корсакова

Глава первая

Буча — шумный переполох, суматоха. В. Даль

…Идут караваны по Чечне, гудят восьмиколесные бэтеры. На бэтерах десант. Рыжее задиристое солнце играет в зеркалах, зайчиками скачет по бортам грузовиков, пузатым бокам бензовозов.

Щурятся водители.

Ранней кавказской весной снег по равнине еще в феврале стаял и остался лежать в горах: в буковых рощах Шатоя, по Веденским тропам, уводящим путника в заснеженные селения Дагестана, на заставах Итумкалинского погранотряда, древних развалинах города мертвых — Тусхороя.

К апрелю на равнине уж зелено.

Идут колонны.

И еще раньше, когда на дорогах, разбитых гусеницами, артобстрелами, весенней распутицей, воют с ночи голодные собаки, появляются по обочинам солдаты. Идут. Глядят по сторонам: в руках у каждого длинный щуп, на голове каска, автомат за спиной.

Саперы. Вот прошли мост через Сунжу и свернули у Дома пионеров к разрушенной мечети. Дальше перекресток на Первомайскую улицу.

Бу-ух-х-х! Громыхнуло. Взметнулся к небу черный гриб.

И на следующий день пойдут саперы этим маршрутом. А через неделю появится в Грозном еще один сваренный из стальных трубок крест и надпись на изорванной взрывом жестянке: «Здесь погиб простой русский парень. Помяните его, люди добрые».

Шагает по Грозному сапер Иван Знамов, легко идет.

Вон песчаный бугорок. Иван поворошил щупом — чисто. Останавливаться ему ни-ни. Вторым номером Иван работает. Первые номера утопали далеко — догонять нужно. За Иваном идут остальные — вся колонна инженерной разведки.

Крикнул взводный: «Торопись, мужики!»

Иван в ответ зыркнул зеленым навыкате. Глаза у него большие, но некрасивые — злые как у волка, ресницы, словно пеплом присыпанные. Смотрит Иван перед собой на мир, смотрит, не моргая; губы жмет плотно, вытягивает в нитку, — желваки двумя кобелями цепными рвутся наружу.

Иван первым делом, как возвращается инженерная разведка в комендатуру, умывается, горло полоскает. Вода пахнет нефтью, мыльная пена серыми разводами остается на полотенце. Трет себя Иван ладонью, по стриженой голове, бережно так трет, начинает с самой макушки: сначала ведет медленно по верху, по кончикам колючих и коротких волос-ежиков, а потом с силой и злостью кидает руку вниз — так, словно смахивает с лица назойливые капли. Подбородок вскидывается вверх, шея вытягивается тонко, жилисто, беззащитно, оголяя синие вздувшиеся вены.

Урчит бэтер.

Справный солдат Иван Знамов. Все у него ладно: и форма подбита по росту, и оружие выверено по правилам. Ботинки начищены до блеска, будто не по грозненским развалинам, а на парад идти. Справностью своей Иван гордится, других подгоняет при случае. Его уважают, слушают, боятся.

Одно беда — сны Ивана мучили. Сны такие, что просыпался он среди ночи и лежал часами до подъема, смотрел, как разбегаются по палатке тени от тусклой лампы, да черный кот Фугас, хитрюга и обжора, шарится по столу. Думал Иван о том, что ничего в жизни не происходит бесполезно, даже вот паршивый Фугас для чего-то поселился в их палатке. Наверное, чтобы взводного злить.

Однажды с такой вот бессонной ночи Иван, устроившись на броне, как и остальные саперы, ждал, когда водитель Серега по прозвищу Красивый Бэтер, заведет моторы. Идти саперам по знакомому маршруту: Маяковского — Первомайка — Победы, до площади Трех Дураков.

Серега юзил аккумулятор, но двигатели только чавкали и хрипели.

Иван не выдержал:

— Серый, чего тормозишь?

Серега высунул из люка свернутый на бок нос и затравленно огляделся.

— Внатури, не понимаю. Вчера заводился.

Поковырявшись в моторе, Серега сказал обреченно:

— Все, кирдык. Бензин опять слили гады.

Бензина в Грозном хорошего не было. Местные заправлялись суррогатным — нефтяным конденсатом. Армейский «семьдесят второй» ценился — шел по червонцу за литр.

Комендантские и промышляли.

Подумали, почесали саперы бритые затылки и решили, что кроме как «бычью» со второго взвода никому в голову сливать бензин с рабочего бэтера не придет. Они вчера гудели. Не хватило. До зарплаты неделя. Ясно, что все «на мели», кто-то и сообразил поискать в баках.

Иван говорит:

— Дело принципа. Предлагаю мочить, по-другому не поймут. Сколько раз предупреждали.

Разом и скакнули все с брони.

Во втором взводе еще спят. Душно — печь натопили. Морды опухшие. Иван смотрит: у одного блевотина тут же у койки, берцы валяются изгаженные.

— От зараза.

И ударил спящего в нос. Кулаки у Ивана мосластые, хоть сам не крупный. Били и остальные кто прикладом, кто ногами. Дружок Иванов, мелкий Витек, уперся плечом и завалил двухъярусную кровать.

Грохот. Крики. Вой.

Иван ловит одного в распущенном по спине тельнике, выволакивает на середину и тычет лбом об пол. Разошелся, стал ногами лупцевать. Закричал страшно:

— Убью-у-у!

Народ смотрит — дело дрянь. Мускулистый парень по имени Мишаня, с синим татуированным скорпионом на плече, хватает Ивана крепко и тащит на улицу — вон из палатки.

— Тихо, братан. И дали им, правильна. Будем теперь так: украл — в рыло. Получите, распишитесь. Я что ж, не понимаю? Тут народ каждый день, можно сказать, за них, гадов, ходит под смертью, а они — устраивать такое западло.

Третьего дня на Первомайке у школы громыхнуло.

Лег под фугасом сапер, дядька — сибиряк, степенный мужик, месяц как отслуживший. Лег поперек дороги. Натекло на асфальт из развороченной шеи. Головы не было у него. Как жахнуло, так вместе с каской и улетела голова. Искали потом, да не нашли. Комендант приезжал, покурил и обратно уехал. Серега кривоносый вылез из бэтера и слонялся без толку, все причитал: что, как же, вот и без лица теперь корешок его, а еще час назад спрашивал закурить.

Подозрительного человека задержали. Да всякий прохожий в то время был бы подозрительным: у него ж на лбу не было написано, чем он занимался этой ночью, может, как раз фугас и ставил. Но этот мимо проехал на своей «копейке» раздолбанной. Его и приняли. Не повезло селянину. На коленях несчастный стоял. Ему руки взамок за спину и прикладами по шее, и носом тычут в кровяную лужу: «Смотри, смотри, что ваши с нашими сделали! Хоть тебя, хоть и невинного, хоть и не по-христиански, а все одно надо кончить. Око за око, зуб за зуб!» И матюги от безысходности, ненависти, немощи.

Выволокли Ивана на улицу. Отдышался он.

За синими воротами комендатуры начинался новый день. Где-то под Аргуном гудела армейская колонна; из Ханкалы в Грозный покатились бензовозы, бэтеры с десантом на броне. Золотится солнце на взмокших от ночной изморози пузатых бензовозах, скачут зайчики в зеркалах и в пулевую дырку лобовых стекол.

Прожил Иван Знамов на свете двадцать шесть лет. В апреле две тысячи первого отметил в Грозном очередной день рождения. С утра до вечера провел Иван с винтовкой в обнимку. На маршруте на Первомайской улице возле польского Красного Креста нашли тело боевика: ночью закладывал фугас да неудачно — разнесло подрывника на куски. Были еще два вызова, но так — мелочь, — пару болванок сняли с чердаков. Эхо войны. Совсем уже ко сну выпили за именинника, поговорили, но вяло как-то — утром вставать рано. Работа у саперов — ходить каждый день по маршруту, искать фугасы и мины.

Судьбу свою Иван не выбирал, как, впрочем, и все остальные.

Это, если рассуждать по-философски, а по-другому и не получалось рассуждать. По-другому получалась дурь одна, неразбериха — шум да переполох. Буча, одним словом, получалась. Большая буча.

За скандальный характер и получил Иван свое прозвище — Буча.

Случилось это еще в первую войну, в девяносто пятом, когда восемнадцатилетняя русская пехота заливала своей кровью улицы Грозного. Когда штурмовали Грозный, повезло Ивану — не убило его и не ранило даже. Щеку поцарапало — и всего делов-то.

Сам убивать научился быстро, дело оказалось нехитрое.

Подхватило его и понесло: побило головой, шкуру об землю содрало, в грязи вываляло, а не сломало. Только сердце Бучино от такого полета затвердело — в лед превратилось.

Дело было где-то в феврале девяносто пятого, может, ближе к марту.

Старлей Данилин бы невысок ростом, голос имел не так чтобы сильно громкий: командовал он саперным взводом десантного батальона, у начальства числился на хорошем счету. Солдаты его уважали — грамотный был старлей.

Как-то раз забуянил во взводе здоровяк Петька Калюжный. Петьке на дембель идти, меняться с передовой скоро: ему на «сохранении» положено быть — сидеть в окопе и дырку ковырять под орден. Петька и подпил с тоски, да скуки.

Залет конкретный.

Петька попался старлею на глаза; тот его хвать за отворот бушлата — принюхался. Петька герой! Он на гору с разведкой ходил, они сорок «духов» в пух и прах! Петька и попер на старлея. Тут Данилин его и уделал, а как — никто и не заметил, будто так и было. Лежал Петька мордой в окопной луже и хлюпал разбитым носом.

— Знамов, — Данилин ткнул согнутым пальцем Бучу в центр груди, — бронежилет надеть. Оборзели. Этого убрать с глаз. Он у меня теперь сортиры рыть будет до самой дембельской «вертушки».

Солдаты, кто был поблизости в окопе, притихли. Задние прячутся за передних, а этим деваться некуда — сопят, каски натягивают на лоб.

Свистят пули.

Река впереди, за рекой город Аргун. Лесочек градусов на семьдесят. Пригород. Домики одноэтажные. На отшибе заводик недостроенный — промзона. Оттуда, с нейтральной полосы снайпер и бил.

На войне Иван научился копать. Война — это земляные работы «в полный рост».

Копали и сержанты, и лейтенанты.

На передке рота залегла и плотненько так долбит через речку — кроет, боеприпасов не жалеет. Другая рота долбит континент. Первым делом ячейки. От ячеек — ходы сообщения. Головную роту сменят — раненых, убитых заберут — вторая выдвигается на передний край. Те, что отстрелялись, копать.

Спали часа по четыре.

Холодало по вечерам. Костер не разведешь. В окопчике воды по щиколотку. Данилин учил Ивана:

— Ты, Знамов, приклад выверни вбок, наковыряй уступчик, в уступчик и упри. Так на автомате спать можно. Кирзачи, говоришь, жмут? Портянки перемотай. Кирзачи, Знамов, вещь. Без них потонешь. Ботинки тебе на дембель выдадут. Сам добудешь. Ты парень, смотрю, крученый. Домой пишешь?

— А че писать-то? — простуженно хрипит Иван.

— Ну и не пиши, хотя матери надо. Успокоить, что жив и так далее.

Данилин поправил на груди бинокль.

— Вот урод. Вещь испортил, надо же.

Днем раньше Данилин словил биноклем пулю. Повезло старлею. Он только поднес окуляры к лицу, тут и прилетело: вырвало из рук — палец поранило осколком.

Лейтенант Буймистров с первого взвода вечером в палатке налил из своей фляжки.

— Заначка. Спирт. Как знал, для тебя берег.

Утром, когда менялись взводами на позициях, Буймистрова убило. Он даже не вскрикнул — рухнул навзничь, — снайперская пуля попала лейтенанту прямо в лоб под каску. Вытянулся Буймистров на мокром снегу. Повалило вдруг хлопьями: снег ложится на лицо лейтенанту, а не тает. Смотрит Буймистров в небесную муть, глаза пеленой уж затянуло. Присел Данилин рядом, глаза другу закрыл, потом пуговку на воротнике ему бережно так застегнул.