Буча. Синдром Корсакова

«Лучше бы тебя там, как мать…»

Я бросился его искать. Я добежал до касс и обратно, потом я рванулся галопом влево, потом рысью вправо мимо того милиционера с погонами майора. Люди спешили на поезда или к поездам: одни уезжали, другие ждали встречать. Металлические голоса объявляли о прибытии и отправлении того или иного поезда. До отправления саратовского оставалось каких-нибудь сорок минут.

Сашка как сквозь землю провалился.

Оставалось тридцать минут, двадцать пять, двадцать…

Я подбежал к милиционеру и схватил его за рукав, он потянулся к кобуре. Я объяснил. Он строго взглянул на меня — что ж вы, товарищ, не следите за людьми? Я умолял его, милиционера с железнодорожного вокзала: помогите, век не забуду! Оставлю свой телефон: у меня есть знакомые в разных развлекательных программах — новости ерунда, но есть такие программы, что засмотритесь. Я врал ему. Я спросил его: у вас дети есть? Он пошел широкими шагами и скрылся в толпе людей и дорожных чемоданов. Я старался не трясти рукой — мне казалось, что часы идут слишком быстро. Оставалось пятнадцать минут, десять. «Лучше бы, как мать…» Милиционер нашел Сашку по описанию. Я очень точно дал словесный портрет — белая майка с логотипом «Независимой» компании. Милиционер привел Сашку за руку и сказал, что у Сашки не было при себе документов.

— Человек не должен гулять по вокзалу без документов! — милиционер пожелал удачи нам с Сашкой.

Оставалось десять, девять, восемь минут.

Мы побежали. В Сашкиной сумке лежали стопками трусики и майки, суп в термосе, бутерброды, его любимые йогурты, махровое полотенце и другое поменьше для лица. Зубная щетка и новые колготки, которые носят дети или старушки. Мы бежали. Я не думал про Сашкин протез, я забыл, что он одноногий; я думал — дать ему денег, тысяч пять, или не дать?.. Я толкнул Сашку в вагон, пробежал за ним по вагону и, найдя нужное, затолкнул его в купе. Успели! Сашка лыбился желтым ртом и готовился обниматься: давай, братан, держись, до встречи и т. д.

Проводница у вагона встречала пассажиров, повторяла, что осталось пять минут до отправления. Она была уже немолода и была привлекательная толстушка. Я рассказал ей про Сашку. Я успел за четыре минуты пересказать всю историю. Про саперов, тетку Наталью, коменданта Колмогорова, прокурора Юру Пономарева, моего небритого коллегу, маму, папу, дочь и пуделя, психбольницу и другую больницу, врачей и охранников-троллей, тройняшек и соседскую девочку в угловой комнате, таксиста и милиционера с погонами майора. И т. д. В конце я попросил ее присмотреть за Сашкой, чтобы он не сходил с поезда на остановках. И передал проводнице, первой встречной проводнице, его документы.

Проводница растерянно глядела на меня и всхлипывала, она пообещала мне, что присмотрит, что непременно присмотрит, чтобы я не беспокоился. У нее своих двое, и еще от первого брака есть старшая девочка.

Перед самым отправлением проводница всплакнула.

Поезд тронулся. Я помахал Сашке рукой. Он открыл рот и прилип носом к стеклу, смотрел на меня, пока поезд не увез его.

— Прощай, Сашка, — сказал я.

Вязенкин закончил свой рассказ. Огненная сидела не шелохнувшись, прижав колени к подбородку, закутавшись одеялом с головой. Вязенкин запрокинул голову и одним глотком допил остатки коньяка. Отнял горлышко от горьких губ.

— Холодно, — поежился он.

— Холодно.

— Тебе жалко Сашку?

— Мне жалко твою маму.

— А Сашку?

— Еще мне было жалко тебя.

— А Сашку?

— И Сашку. Он не умер?

Вязенкин будто ждал именно этого вопроса, он обрадовался, что она задала этот вопрос: он уложил ее головой на подушку, погладил по рыжим волосам.

— Нет, он не умер. Я его больше никогда не видел. Только один раз, один раз. Этой зимой. Он приехал на запись программы «Без вести пропавшие» к тому человеку, моему коллеге, очень опытному и самостоятельному военному корреспонденту. Мы сидели в студии на записи. Сашка сидел рядом и косился на меня. Он лыбился. Он стал таким толстым и здоровым, что даже зубы поменялись в цвете — больше не были желтыми, и у него больше не пахло изо рта. Сашка давал интервью. Мой коллега, опытный военный корреспондент, был автором и ведущим этой программы; он сказал, чтобы Сашка не смотрел в мою сторону и думал сам, как отвечать на вопросы. Тем более что вопросы обговаривали до начала съемок. После съемок Сашка обнял меня, сказал мне, спасибо, братан. Попросил купить ему фотоаппарат. Я купил тут же в телецентре. Мы попрощались и расстались.

— На этот раз навсегда?

— Откуда ж я знаю? Прошло всего полгода, не больше.

— Мне кажется, что навсегда, — задумчиво произнесла Огненная. — Мне пора идти, прости, уже утро.

Вязенкин вспомнил, что сегодня ему лететь из Пятигорска в Москву.

— Возьми деньги, — сказал он.

Огненная выбралась из-под одеяла. Хлопнула дверь ванной комнаты. Вязенкин начал маяться: скорей бы уж она ушла, поспать бы хоть час. Глаза слипаются — хочется еще коньяку. На душе у него становилось премерзко. Огненная вышла уже в кружевной блузке и «набедерной повязке». Стала обуваться. Вязенкин рассмотрел, что ноги у нее коротковаты, а бедра широковаты, лицо у нее слишком простое, кожа в конопатинах.

— Возьми деньги. Там, на столе. — Подумал: «Не холодно ей голой по улице?»

Огненная присела к нему на кровать. Он теперь положил руку на ее голое колено. Она спросила:

— Тебе не холодно?

— Мне домой лететь. Потом опять в Грозный.

— Ты больше ничего не умеешь делать?

— В будущем ничего. В прошлом я много смеялся. Сейчас мне хочется выпить. Грозный не самое плохое место на земле. Война, она знаешь… — он не нашелся что еще сказать.

— Знаю немного, — сказала Огненная. — Мы все знаем немного. Кто знает много, тот не станет рассказывать. Хочешь, расскажи мне еще про войну. Я побуду полчасика.

— Не хочу, — ответил ей Вязенкин. — Иди.

Она почти ушла, Вязенкин крикнул ей в коридор:

— Тебе правда было жаль меня в истории про Сашку?

— Да. Ты приедешь ко мне?

— Знаешь, а мне Сашку не жаль. Тогда было жаль, а сейчас нет.

Она ушла, и Вязенкин сразу заснул. Через час его разбудил Лешка Дудников, спросил, чего деньги валяются на столе, сказал, что пора собираться и улетать. В баре Вязенкин выпил бутылку пива. В аэропорту выпил еще две. В самолете пил коньяк, который разносила стюардесса.

Вязенкин глядел в иллюминатор.

Ему не было страшно: он не думал о Твердиевиче и тех обгорелых тушках, он не вспоминал Макогонова. Забыл, что Пестиков остался в Грозном досиживать срок командировки. Внизу была земля — земля чудесным образом меняла свой облик. Вязенкину казалось, что это не они летят, а земля вертится под ними. Он улыбнулся — ведь земля и на самом деле вертится. Он вспомнил про Гогу, его слова, когда Гога советовал написать ему про солдата. «А что, если написать про Сашку? Как я спас его, а всем было наплевать на него. Стоп. Но получается, что всем было не наплевать, потому что у них у всех было время подумать. А у меня не было?..»

Объявили, что самолет начинает посадку. Вязенкин откинулся на сиденье и стал думать, что про Сашку писать рано, ему еще надо написать про солдата. Тяжело вздохнул. Самолет выпустил шасси и скоро приземлился в столичном аэропорту Домодедово.